Бунт на корабле или повесть о давнем лете, стр. 28
43
Со всех сторон сбегались к нам ребята, чтобы поглазеть на меня, на то, как они меня ведут.
Я слышал, как вдалеке кто-то звонко и радостно закричал:
— Поймали! Ведут!
Он Сютькина избил! — говорили негромко позади нас.
— И Витьку-горниста!
— Он ботинками дрался!
Сютькин лежит в изоляторе, и у него кровь из головы течёт, — говорили и сзади, и сбоку, и забегая вперёд нашей процессии те, что всегда всё узнают первыми, тем, которые всё и всегда узнают последними.
А я шёл и молчал и ни на кого не глядел. А Гера приговаривал время от времени:
— Не дёргайся! И даже и не мечтай — не убежишь! У меня второй разряд, понял?
— У него второй разряд, — повторяли сзади, как эхо.
— От него не убежишь!
— Он Сютькина чуть не убил ботинками, — всё ещё объяснял кто-то кому-то в толпе ребят, которая увеличивалась и росла у нас за спиной.
— А ещё он деньги украл! — услышал я вдруг и вздрогнул.
— Деньги я украл? Почему они так говорят? Ведь я ни у кого не брал никаких денег, а наоборот — у меня они отняли мою десятку!
Начальник лагеря стоял на крыльце своего дома. Он поджидал нас и сразу же велел Гере меня отпустить и спросил:
— Значит, это ты и есть — Табаков Антон?
— Я, — ответил я, понимая, что он меня или не помнит, или делает вид, нарочно. Это так странно, когда оказывается, что человек не знает тебя, забыл, смотрит как на чужого!
Он долго рассматривал меня и мои вещи, которые мама Карла сложила на ступеньках крыльца, потом осмотрел мои мокрые и грязные трусы, руки мои, ноги в ссадинах и царапинах, да и вообще, точно доктор, он оглядел меня всего и спокойно сказал:
— Оденься-ка и расскажи всё по порядку. И где деньги взял?
— Это мои деньги, и я не вор…
— Ты что, заработал их, что ли?
— У малышей, наверно, отнял, — предположил Гера.
— Мне бабушка их дала, — сказал я.
— А как её зовут и где она, эта самая бабушка? — Начальник вдруг рассердился. — Ты сказки нам не сочиняй, мы тут не дети тебе, а взрослые, понял! Так что — бабушка, дедушка. Ты лучше правду нам говори!
— Ты знаешь, Антоша, что бывает за воровство? — вставила словцо мама Карла.
И я понял, что мне опять никто не верит. И я почти заорал им:
— Почему вы не верите мне? Я правду говорю. Это мне моя бабушка дала! В Москве ещё дала…
— Его бабке уже сто лет; откуда у ней деньги? — сказал Гера и прибавил ещё: — Они же бесплатную путёвку получили. Значит, нет у них никаких денег!..
— Ты лучше ответь: за что ты избил своего же товарища? — перебила его мама Карла.
— А он сам первый полез… Их четверо было, а я один.
— А почему ты вздумал убегать? — спросил начальник.
— А потому, что мне «тёмную» обещали и бойкот объявили.
— Это правда? — спросил начальник уже у Геры.
— Да я-то не в курсе, — соврал Гера. — Это там сами ребята решили его вроде бы проучить. А он струсил… А теперь видите, как выкручивается, прямо святой какой-то…
— Там без вас стекло выбили, — сказал Гере начальник. — Идите в отряд и разберитесь! — и закричал на всех ребят, что столпились кругом и слушали: — А ну, марш все отсюда! Живо-живо! Кормят вас, обстирывают, игры с вами играют, а вы ничего не цените! Вот взял и убежал. Это как понимать?
Ребята стали тихо разбредаться. Мама Карла отправилась в столовую, потому что дело шло к ужину.
Я стоял там же, куда меня сразу привели и поставили, — на крыльце… А начальник принялся задумчиво расхаживать по широкой белой половице — два шага вперед, два назад, звучно поскрипывая протезом, и говорил мне:
— Значит, твои, говоришь, деньги? Поверим. Но почему же ты тогда убегал? Почему — неясно! Надо было прийти ко мне, сказать. Ну, что теперь скажешь-то? Давай, Табаков, начистоту!
— А я вам уже всё сказал…
— Так. На своём хочешь настоять. Хорошо. Давай мы и это допустим, что ты, например, не виноват… Но что же ты тогда хочешь, говори!
— А я не знаю, про что вы спрашиваете…
— Опять двадцать пять! Как это «про что»? Почему на линейку без галстука пришёл?
— А я его спрятал! Закопал!
— А зачем, зачем ты это сделал?
Так его снять с меня хотели!
— Ага. Это мне не так рассказывали. Ну хорошо, опять допустим, что ты тут правильно поступил… Предположим покамест. А за что хотели снять с тебя галстук?
— Да ни за что! Взъелись на меня все, ну и вот. Их-то больше, а я — один.
— Один перед всеми человек прав быть не может! Это на всю жизнь запомни, пригодится ещё.
— А если я всё-таки прав? — с отчаянием опять возразил я.
— А если прав, то и беспокоиться тебе не о чем. Ты же мальчик ещё. Ну? Сообразил теперь?
— Сообразил, — ответил я устало, чтобы кончить всё это, но начальник, оказывается, ещё не всё сказал.
— Видишь, какие дела, Табаков. Придётся тебя исключать. Вот какое у тебя теперь положение, если вкратце обрисовать. А к чему я всё это клоню? Да к тому, что давай говори мне, друг, пока мы одни тут стоим, где деньги взял? Кстати, и мячи все у вас в отряде пропали. Не твоя ли работа?
— Да они у Геры заперты. Он нам их и не давал, — сказал я про мячи и вдруг, неожиданно для себя самого, заплакал…
— Это ты брось! Не плачь! Давай разберёмся во всём.
— Да ничего я не брал! Правда же, ну правда! — выкрикивал я сквозь слёзы. — Почему вы не верите? Нельзя же человеку не верить, если он говорит правду! — кричал я.
Но закричал и осекся. И перестал плакать, и даже, наверно, вытаращился самым глупым образом, потому что начальник вдруг махнул мне рукой — дескать, помолчи, а сам тяжко осел на ступеньку да так покривилось его лицо, что ясно было — болит.
— Болит… ух как! — скрипуче подтвердил начальник и стал объяснять мне зачем-то: — И чего я связался с вами? Мне ж говорил доктор: много ходить — ни в коем случае! А я думал: отдохну поеду, природа всё-таки… Вот тебе и природа! Целый день я нынче из-за тебя ногу мучаю в железе этом, а мне там трёт чего-то, понимаешь, давит… Как бы кровь не пошла! Будь друг, поди в кабинет, костыль мне принеси. Он на стенке висит сразу у двери!.. Нашёл? — крикнул он вдогонку. — Если на гвозде нету, ты в углу поищи, около стола! Нашёл?
— Несу. Вот он. — И я подал ему костыль и чуть не сшиб с крыльца железную его ногу, которую он уже отстегнул и отставил, а сам теперь, закатав штанину, внимательно и осторожно разглядывал свою ногу…
И я снова вспомнил о нашем первом разговоре. Вспомнил и подумал об отце…
Я побоялся заглянуть ему через плечо, мне страшно было это увидеть… Но теперь я чувствовал себя виноватым перед ним: он волновался и бегал, сбил себе до крови больную ногу! Молчать стало так тягостно, что я выпалил глупость, даже не думая о том, какие слова говорю:
— Дядь, — сказал я, потому что забыл, как его зовут по имени-отчеству, — а вы не умрёте от этого?
Ч— то? Нет. Успокойся. Умереть не умру, а вот слечь, кажется, придётся… Было у меня уже один раз и воспаление и заражение. Ладно, мы с тобой медики маленькие, так себе — лекаришки. Лучше вот поди ногу мою отнеси и под стол поставь. Ты что? — И начальник посмотрел на меня с усмешкой. — Ты что, боишься её, что ли? Так она алюминиевая, только башмак на ней настоящий… Ты же у нас герой… Ну?