Бунт на корабле или повесть о давнем лете, стр. 26
38
— Я встану… Больше не могу так, — шепнул мне Петька и тут же встал.
— И тут же — я не увидел этого, но понял — что-то произошло на опушке.
— Это не он! — выкрикнул кто-то справа.
— И он там же, они вдвоём стояли, — ответили ему слева, и сразу двое.
— Я встал и… И новая серия криков огласила и без того уже спятивший с ума лес. В тот день, наверно, все птицы из него улетели, все звери поубежали, вот и футбольные удары, кажется, прекратились… Ага, точно — там тихо…
— Иди сюда! — велел Витька мне и показал рукой, куда идти. К нему прямо. А то я сам не знаю. И не подумаю даже!
— Я с вами никуда не пойду, — сказал я твёрдо, как мог, — я иду в лагерь сам. Чего вы от меня хотите?
— А зачем убегал?
— А я и не убегал! У меня все вещи в лагере.
— А галстук где взял?
— Мой!
— А кто разрешил надеть?
— Никто. И не спрошу я ни у кого. Сам надел и не сниму!
— Снимешь! — Это Витька мне сказал: «Снимешь!», а Петьке он сказал: — Ты, морда! Отзынь на три лаптя! Нам один на один поговорить надо… Ну!
— От морды слышу, — шепнул я Петьке. — Скажи ему, скажи, Петь!
— От морды… — начал было Петька, но моя подсказка ему не пригодилась. Он обиделся: — А ты лучше, да? — спросил он у Витьки. Ну чем тогда лучше? Скажи! Чего молчишь-то?
— Ладно, не в этом дело, — буркнул Витька. — Отойди в сторонку и не лезь не в своё дело. Это же наш пацан, из лагеря. Чего тебе-то тут надо?
— Ничего не надо. Стою тут, и всё.
Тогда я, что ли, подойду… — И Витька-горнист шагнул. И ещё раз шагнул, и ещё.
А за ним все прочие, сколько их там было — четверо или уже больше, не запомнил я этого, но все они тоже к нам. А мы стоим.
— Стыкаться хочешь? — спросил Витька.
— И не думал даже, — отвечал Петька, тоже шагнув чуть вперёд.
Это он меня хотел загородить. А мне и того довольно, что не один я перед ними. А за чужой спиной отсиживаться я не буду.
— Ладно, могу с тобой стыкнуться, если хочешь! — сказал я, с каждым словом смелея. — Только по-честному! Не хвататься и не валить… На кулаки — давай, а хвататься, уговор, нельзя!
— Да ты что? Да я тебя знаешь? Ну, иди сюда, иди! И совершилось самое невозможное: я стоял против Витьки, прямо против долговязого Витьки-горниста, который был года на два, если не более, старше меня, и собирался с ним стыкнуться…
Это всё так и было, именно так.
Я ещё, помню, гадал: первому ли мне его треснуть или уж пусть он начнёт? Да только если он начнёт, мне, пожалуй, некогда будет продолжать…
С этим соображением и кинулся я к нему.
Сначала в живот ему дам, а потом по скуле, и он у меня как миленький…
Так бросился я вперёд, а там уж нету Витьки!
Он — чуть в сторону. Я — мимо! А он мне тут же подножку — раз! И я полетел кувырком, через голову…
Очень уж рьяно и опрометчиво кинулся я на него…
Но ничего, я как-то словчил и, кувыркнувшись по земле, встал тут же на ноги да опять к Витьке и кричу ему:
— Нечестно! Нечестно! Я же говорил, что ты по-честному никогда не дерёшься, а всегда или валишь, или вот — подножки ставишь…
Но Витька только смеётся и, кажется мне почему-то, отступает от меня, приговаривая:
— Чего это? Чего это ты, пацан, на меня лезешь? Видели вы его, а?
Это Витька уже всем говорит, и все тоже улыбаются.
— Видели, а? Прёт как бешеный. Разбежался, да как прыгнет. Я даже чуть в обморок не упал… Ну, честное ок-тябрятское, Спартак, я этого козла пальцем не тронул, а он — во! Его лечить надо! Спартак? Где?
Вот и Петька тоже улыбается, так же как и все остальные, собравшиеся кругом. Они улыбались так, словно я не знаю, а у меня на спине, на куртке, что-нибудь мелом написано. Или рожа там изображена, или рожки кто-нибудь приставляет пальцами у меня над макушкой.
Я оглянулся — вот он, Спартак. Только он не улыбается и не собирается, судя по всему, этого делать, во всяком случае, мне…
— Спартак, я… Я, честное слово же, ну, ничего…
— Вижу, Табаков, ты тут акробатику показываешь… Да? Кульбит через голову… Так? А ещё что?
— Да он, Спартак, он со мной драться хотел, во! — И Витька засмеялся, другие тоже…
39
Теперь я всех увидел. Тут полно было и деревенских, они успели где-то поснимать с себя нашу форму и бутсы — стояли босые и кто в чём. Один даже был в телогрейке, а рядом с ним какой-то, на нём трусы, и ничего больше…
— Я, Спартак, во всём могу сознаться… Я из лагеря хотел убежать. Вот!
— Не было, как говорится, печали… Ну, хотел, это в прошедшем времени, а теперь? Передумал, что ли?
— Да. Я уже давно передумал. Я сам шёл обратно.
— Врёт! — закричал кто-то громко и возмущённо.
— Врёт! Не верьте ему!
— Нет, он вправду сам уже шёл обратно, — возразил Петька. — Я знаю.
— А ты-то откуда знаешь? — спросил Витька.
— Ты, Виктор, язычок попридержи. Он тебе ещё пригодится. Потому что ты, как я думаю, скоро очутишься дома.
— Это Спартак сказал. И все удивились: Витька-то тут при чём?
— Да я-то что? — Витька пожал плечами. — Что я, пионер, что ли?
— Вот то-то и оно, взяли тебя помощником вожатого. Взяли тебя из-за твоей трубы, горнить… — И тут Спартак обернулся, ища кого-то глазами, нашёл меня. — Вот и про тебя тоже, Табаков, разговор будет серьёзный. Ясно?
Что мне было на это ответить — нечего было мне… И все кругом молчали.
— У тебя, говорят, какие-то тайники… Что прячешь? — спросил Спартак.
— Там у меня галстук был. Мой! Вот этот!
— А спички?
— И спички тоже…
— А где курево держишь?
— Нет, я не курю!
— Он не курит, Спартак, я видел — не было у него там папирос! — вступился за меня Петька.
И Шурик тут же откуда-то вынырнул и тоже:
— Честное слово, не курит!
Нет, не верит Спартак. Не верит мне больше…
40
Я плёлся позади всех и думал знаете о чём? О ботинках. Я ведь швырнул их и, оказывается, попал… в Сютькина.
Там они, должно быть, и валяются.
Уйду сейчас, потом мне то место уже не найти, и — попели ботиночки!
А в чём я в Москву поеду, босиком, что ли?
И я повернул назад. Не побежал даже — так пошёл. И надо было идти и не оборачиваться, да не утерпел я — оглянулся и вижу: все они со Спартаком вместе тоже стоят и на меня смотрят, молчат, как один… Я сказал им:
— Ботинки мои там валяются… Потом не найду их, пропадут!
— Всё-таки ты здорово упрямый, а? — спросил Спартак.
— Да нет, я правда же, Спартак, за ботинками только!
— Вот за то, что настырный, ему и обламывается, — сказал Витька.
— Всё равно — бить нельзя! — Это Спартак ему.
— Да я так просто…
— Ну и помолчи тогда. Табаков, ступай в лагерь! Какие ещё ботинки? Нет никаких ботинок, и ты мне голову не дури, я уже к тебе присмотрелся — тоже мне партизан выискался… Давай в лагерь!
— Да ботинки же! Честное слово! Я сейчас! Хотите — подождите меня!
И я побежал.
Я побежал, чтоб побыстрее вернуться к ним, чтобы Спартак, который теперь не верит мне больше, пусть бы он убедился в том, что я не соврал, — поэтому только я и кинулся со всех ног. А они все опять — за мной и кричат:
— Эй! Стой!
— Не велели же тебе, Антонта!
— Опять убежал! — Лови!
— Табаков, я кому говорю — назад! Вернись!
«Да я сейчас же вернусь, только ботинки подберу и тут же обратно! И покажу их вам всем — нате! Что? Соврал, скажете? Хоть раз докажу!»
Вот она, кажется, эта дорога, теперь беги, Антонта, направо, вон туда, где кусты, — там где-нибудь они и валяются оба вместе, потому что я их шнурками связал, ещё в самом начале этого злополучного и такого долгого дня…
Нету!
Или это не то место? Да нет — вроде бы то самое… Но нет ничего. Плохо!
Да ещё как плохо-то, Антонта! Вон они — бегут, окружают, сейчас тут будут, а я с пустыми руками… Значит, что? Значит, опять наврал…