Бунт на корабле или повесть о давнем лете, стр. 24
— Что, Антошка, хана теперь тебе? — спросил Сютькин.
— Он от страха язык откусил, — сказал Витька.
Он, Витька, понял, что я вижу, как у него нога трясётся, и зло его взяло. И он меня снова ударил, опять по щеке, но не больно, а так только, чтобы обидеть. Все другие в это время держали меня за руки, хоть я и не вырывался, а Витька таращился мне в самые глаза, чтобы я первым не выдержал и отвернулся бы от его взгляда.
Что мне оставалось-то? Я взял и плюнул и попал ему на голую ногу, чуть выше колена…
— Вытри! — сказал Сютькин. — Пусть вытрет лучше, а то хуже будет! Плюётся ещё! Вытри, а то ума дадим!
— Вытри, — повторил Витька.
— Не буду! Отпустите меня, и всё! Я сам иду. Пустите.
Но они снова стали дёргать меня, крутить и повалили.
И сами повалились. Я заорал. Я вскочил!
Они бежали врассыпную, и, растерявшись, едва не плача от страшного оскорбления, я не знал, за кем кинуться. А потом схватил свои ботинки и швырнул ими в одного кого-то, кто был поближе, и попал ему в голову. Он вскрикнул и повалился ничком в траву, а после сел и принялся качаться из стороны в сторону, обхватив голову руками. А я побежал от них прочь, но: «Ботинки!» — мелькнуло у меня. Я остановился и оглянулся.
Все они окружили того, в кого я попал, поднимают его, ставят на ноги, на меня уже и не смотрят.
35
Нет, вот кто-то из них поднял голову и глянул сюда, где я…
Вот кто-то из них пошёл ко мне. Это Витька! Не дамся я ему, убегу! Потому что не хочу драться… И раньше я этого не хотел, они сами пристали, первые, а теперь подерусь, так мне ещё хуже будет…
«Беги!» — велел я себе и послушно бросился в глубину леса, петляя между кустами. Ещё я при этом сгибался, чтоб сделаться совсем незаметным… А ещё это бегство моё даже нравилось мне, и я опять почти что играл в убегание, в исчезновение, да вот помеха: ботинком я кому-то из них залепил. В голову!
«Но ведь сами же они первыми пристали! — убеждал я себя. — Или это не в счёт? Он — так, а я — стой и терпи, да?»
Я и спрашивал, я и отвечал. Объяснял и оправдывался. Да всё это на бегу, сгоряча и едва ли не сквозь слёзы, только некогда было мне тут зареветь по-настоящему, потому что явилась в уме ещё одна мысль:
«Как бы не заблудиться мне тут. Куда я? Где лагерь наш?»
Бум! — тупо ударилось что-то о землю. Я — туда! А оттуда опять — бум, бум…
И вот я чуть не вылетел на полянку, где какие-то люди играют в футбол…
Так странно сделалось мне оттого, что со мной беда, а в это же самое время другие играют, да так увлечённо, что не видят меня, чуть-чуть не влетевшего с разбегу прямо в самую серёдку неизвестно какого тайма…
Я-то думал, уже весь лагерь ловит меня, все носятся по лесам и перекрикиваются, аукают…
Нет, ничего подобного — тут играли в футбол…
«Деревенские это! — вдруг смекнул я. — Чего им меня ловить?»
Это те, которых я раньше встретил… Они самые, которые увидали, как я галстук свой доставал. Тренируются, значит, втихую, а с луга ушли, чтобы даже и я их больше не видел… Здорово! Ага, вот и Спартак, и с ним двое из его отряда: один на воротах стоит, а второй так просто, помощника судьи изображает…
Интересно, сказали они Спартаку про мой галстук или нет?
Красный мячик попал в берёзу, росшую на тайной футбольной поляне, отлетел от неё и поскакал вон из игры, прямо ко мне…
Двое побежали за ним. И того и другого я уже видел сегодня.
Это были Лохматый и тот, что наступил ногой на мой тайник.
Сейчас они увидят меня! Или, может быть, мне самому выйти, не дожидаясь? Поздно!
Мячик подкатился ко мне. Я отпаснул его прямо в ноги Лохматому, который уже увидел меня. Да и тот, первый, тоже сразу заметил и быстро спросил, усмехнувшись весело:
— Подсматриваешь, да? — так спросил первый, но отчего-то шёпотом и сам, видно, этому удивился, потому что тут же заорал: —Давай выходи! Эй, ребя! Диверсанта поймали! Вылазь давай!
— А я и не прятался… Я просто так… Подошёл, вижу— вы играете. Чего мне тут подсматривать-то?
— Знаем чего! Что мы в вашей форме играем и вашим мячом, вот! Думаешь, мы не догадались?
— Нет, я и про то, что вы на лугу играли, никому не говорил. Вон Спартак идёт — у него, если хочешь, спроси! Он знает!
А Спартак ещё и не видел меня, и не знал, что это я тут стою, — он шёл к нам, чтобы выяснить, в чём дело, почему остановилась игра. Но был ещё далеко, и мне хотелось до его прихода растолковать этим ребятам, что ничего я за ними не подсматривал, да и не нужно мне это совсем, я же убегаю!
Но я не хотел, чтобы Спартак узнал сейчас про моё неудачное бегство из лагеря, и поэтому ничего другого не оставалось, кроме как выложить этим ребятам всю мою историю, только слишком долго будет рассказывать сначала и по порядку…
И я зачастил им скороговоркой:
— Ребя, чего скажу! Только вы никому, ладно? Ребя, я из лагеря… убёг, — выпалил я и вдруг увидал с удивлением, что оба они, судя по их лицам, не поняли ничего и мне не верят. — Из лагеря я удрал, поняли? Спартаку, главное, не говорите, меня все ищут…
— А зачем ты это? — спросил первый деревенский.
— Зачем? И куда?
— В Москву, домой…
— А то тут тебе плохо, да? — И он недоверчиво усмехнулся.
Да они с меня галстук сняли… А потом ещё «тёмную» мне хотели! Я сказал про то, что они клубнику… Ну, в общем, они мне за это «тёмную» хотели устроить.
Я говорил всё торопливей и всё сбивчивей, но, кажется, всё-таки уже заинтересовал их и прорвался сквозь прежнее недоверие…
— Эй вы там! А мячик-то? Не нашли, что ли? — закричали с поляны, и сам Спартак, так и не подошедший к нам, махнул рукой и скомандовал:
— Аут! Вбрасывание! Давай кто-нибудь один!
— Не так, — сказал я Лохматому, это он приготовился бросать. — Ты не прыгай, ноги от земли нельзя отрывать. Понял? И двумя руками бросай, одной нельзя!
— Так, что ли? — переспросил Лохматый доверчиво.
— Так. Теперь правильно. Бросай! — с удовольствием подтвердил я.
Он бросил. Бросил в ноги Первому деревенскому, и тот повёл мяч туда, за берёзу, в игру. Лохматый остался тут, у кустов, будто оттянулся в защиту.
— А что ты теперь делать будешь? — спросил он у меня.
— Землянку вырою, буду жить! — сказал я азартно и тут же передумал: — Да я и в Москву могу… Только чуть не заплутался, пока бегал… Если в Москву, то куда мне? Туда? Или нет?
— Пешком, что ли?
— Нет. На станцию если…
— А далеко… — И Лохматый сочувственно улыбнулся. — Целый день идти, не меньше. Сначала Семёновка, потом Бебутово, Слатино, Рогов посёлок, и ещё там будут деревни, да я сам там не был…
— Вообще-то я и завтра могу смотаться. Сегодня переночую где-нибудь, а завтра убегу…
— У нас можно. — И Лохматый снова улыбнулся. — Хочешь?
— А твоя мать?
— Да я тебя на сеновал отведу, она и не увидит даже. Хочешь?
Но я не мог отвечать, лишь головой кивнул. Я и смотреть-то на него не мог и отвернулся, чтобы не заметил он, если я вдруг разревусь от этой его лёгкой готовности пустить меня на какой-то сеновал — ночевать…
И поесть принесёт Лохматый! А скажу ему: «Я у вас остаться хочу… Не хочу я в этот лагерь, ну его! Можно я у вас поживу?»
Скажу так, и он ответит мне тем же лёгким согласием.
А я тогда…
«Я бы тебя, Лохматый, на корабль к себе взял… Ты бы у меня был боцманом и бомбардиром. Я бы тебя научил из пушки палить. Есть у меня одна пушечка, на верхней палубе стоит, к ней ядра — по пуду каждое. Как зарядим, как прицелимся, как понесётся наш корабль…»