Апокалипсис, стр. 48

Первый полицейский встал на колени рядом с трупом, сдвинул шляпу на затылок и сказал так тихо, что услышать его мог только напарник:

— Эй, да вроде это мальчишка Андерсонов? Они уверяли, что с ним справляются.

— Он был вдвое меньше, но, сдается, ты прав. — Второй коп набросил куртку на морду твари, встал и долго рассматривал труп. — Не говори им ничего, ладно? Мэгги Андерсон моей жене двоюродная сестра.

— Не на что здесь смотреть, люди, — заявил громко первый. — С этим покончено. Все могут расходиться по домам.

Но толпа уже не интересовалась ими. Лучи фонариков обратились на Каприс.

— Это же маленькая девочка! — сказал кто-то, и люди придвинулись ближе.

Каприс направила свой фонарь в лицо горожанину, потом другому, третьему. И вдруг отчаянно бросилась к Тревину, спрятала лицо у него на груди.

— Что будем делать? — прошептала она.

— Тихо. Подыгрывай.

Тревин погладил ее по затылку и встал. Острая боль в ляжке — он что-то растянул. Мир был полон ярких огней, а закрыть глаза он не мог. Он прищурился против света.

— Это ваша девочка, мистер? — спросил кто-то.

Тревин прижал ее к себе. Маленькие ручки вцепились в край его мундира.

— Я десять лет не видел ребенка, — сказал другой голос.

Фонари сдвинулись ближе. Жена старого фермера шагнула в круг с просветлевшим лицом.

— Можно мне взять твою малышку на руки, сынок? Можно ее подержать? — Она протянула дрожащие руки.

— Я дам вам пятьдесят баксов, если позволите подержать ее на руках, — сказал кто-то из-за стены огней.

Тревин медленно повернулся в кругу фонарей и снова увидел перед собой лицо старухи. Перед его глазами возникла картина, сперва смутная, но проявляющаяся с каждой секундой. Оставшийся фургон, трейлер с комнатой, оформленной как детская. Обои с Винни-Пухом, как в яслях.

Колыбелька! Такая штуковина, которая крутится с музыкой — как ее там? — мобиль! Маленькое кресло-качалка. Детские песенки. И они ездят из города в город. А на баннерах написано: "ПОСЛЕДНЯЯ МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА О-ФОРМЫ", и они будут платить, еще как будут, и выстраиваться в очереди! Деньги посыплются дождем!

Тревин оторвал от себя вцепившуюся в его мундир Каприс.

— Все хорошо, милая. Тетя хорошая, она просто возьмет тебя на ручки. Я здесь.

Каприс смотрела на него с нескрываемым отчаянием. Может, и она уже видела трейлер с детской? И баннеры, и бесконечные очереди в маленьких городках?

Старая женщина приняла Каприс на руки, как драгоценную вазу.

Все хорошо, маленькая. Все хорошо. — Она обернулась к Тревину. По ее щекам катились слезы. — Я всегда мечтала вот о такой внучке! Она у вас еще не говорит? Я целую вечность не слышала детского голоса. Она не говорит?

— Ну, Каприс, милая, скажи что-нибудь доброй тете.

Каприс поймала его взгляд. Даже в свете фонарей он видел ледяную голубизну ее глаз. Сколько ночей подряд, гоня по трассе, он слышал ее язвительный голос. "Продолжать нерентабельно, — говорил этот голосок двухлетки. — Пора признать неизбежное".

Она смотрела на него, губы у нее дрожали. Она подтянула кулачок к лицу. Все замерли. Тревин не слышал даже дыхания.

Каприс засунула в рот большой палец.

— Папа, — проговорила она с пальцем во рту. — Страшно, папа!

Тревин вздрогнул и вымученно улыбнулся:

— Ты моя умница.

— Папа, страшно!

На холме скулила тигрозель, а внизу, за дамбой, почти невидимая в свете фар, журчала и всхлипывала Миссисипи.

Ричард Кэдри

Апокалиптический натюрморт

Со дна канала поднимают еще одну утонувшую лошадь. Ее гнедой бок покрыт неоново-розовым налетом фреона.

Каждую ночь все новые трещины и разломы наполняются бурлящей жижей, пробившейся из-под земли. Фреон. Мазут. Тяжелая вода из захороненных ядерных реакторов. Каждый день в этом жутком месиве тонут ослабевшие от голода животные, тонут не по одному, а целыми десятками.

Небольшой дизельный кран с громким хлюпаньем вытягивает из маслянистой жижи обмякшее, словно тряпичное, тело мертвой лошади и аккуратно кладет на берег, где лежат прочие останки, найденные сегодня. В голубоватом свете прожекторов мы аккуратно сортируем трупы: людские складываем отдельно, животных подразделяем на млекопитающих и прочих, потом прочих — на позвоночных и беспозвоночных и так далее.

На заре моей карьеры в информационно-поисковой службе мне, помнится, поручили просматривать уцелевшие документы в разрушенных правительственных зданиях, заброшенных библиотеках и книжных магазинах. Однажды в каком-то подвале я нашел настоящий полицейский архив — все стены там были увешаны фотографиями задержанных в профиль и анфас, а также снимками с мест убийств и изнасилований. В другой раз я оказался в бывшем здании управления налоговой службы — там, по-видимому, один из разгневанных налогоплательщиков дошел до того, что выпотрошил инспектора, а потом бросил его внутренности на планшет ксерокса и приступил к копированию. В результате моему взору предстал кабинет, доверху заваленный распечатками, на которых красовались зернистые изображения печени, кишечника и прочих органов несчастного клерка.

Из магазина для взрослых я, помнится, принес разбухшие от воды эротические игрушки и старые выпуски порнографических журналов. Почему бы и нет? Ведь начальство велело мне собирать все, что кажется полезным. Свою добычу я и прочие сотрудники складывали в одну большую кучу, а сортировкой занималась информационно-классификационная служба.

Мне кажется, я бы легче смирился с происходящим, если бы причиной всему была, например, мировая война. Или пандемия. Или глобальная катастрофа вроде Чернобыля. Хоть какое-нибудь обстоятельство, которым мы могли бы оправдаться, сказав: "Вот она — подлинная причина конца света". Однако оправдания нет.

Апокалипсис начался в Нью-Йорке. Впрочем, это мог быть и Лондон. Или, скажем, Мумбаи. На перекрестке столкнулись машины — так, небольшая авария, ничего особенного. Из-за этой аварии кто-то там пропустил совещание, так что кто-то другой не смог отправить факс, и в результате еще кто-то не успел на самолет. Тот, кто опаздывал на самолет, принялся было кричать на таксиста — как вдруг получил пулю в лоб. А того, кто стрелял, так и не нашли. Из-за этого убийства поднялась шумиха, разгорелись общественные беспорядки. По телевидению, разумеется, тут же начались круглосуточные прямые трансляции с мест событий — дикая злоба бесчинствующих толп, демонстрируемая на экранах, оказалась заразна, эпидемия ненависти охватила всю страну от штата Мэн до самых Гавайев. А когда репортажи стали передавать спутники, безумство распространилось по всей планете.

В аэропорту Вантаа в Хельсинки протестующие носильщики и проститутки принялись выбрасывать кофейные автоматы из окон третьего этажа прямо на автостоянку. В результате инцидента погиб испанский дипломат. В Шанхае рабочие и студенты стали громить игорные дома, недавно построенные на побережье, — бунтовщики сожгли дотла несколько лучших казино, а все найденные там деньги (миллиарды йен) выбросили в море. В Новом Орлеане подростки осквернили местное кладбище: разворотив склепы, они привязали к трупам веревки и забавы ради таскали их за собой по улицам города.