Апокалипсис, стр. 13

Лиза удовлетворенно вздохнула:

— Надо почаще приезжать сюда на выходные.

Я нащупал в песке обрывок колючей проволоки. Слегка потянув, я вытянул весь кусок и намотал его повыше локтя. Получился тугой браслет, впившийся колючками в кожу. Я показал его Лизе.

— Я всегда так делал, когда был ребенком. Думал, что выгляжу как настоящий гангстер.

— Ты такой и есть, — улыбнулась Лиза.

— Благодарю за признание.

Я взглянул на пса. Он лежал на песке неподалеку от нас. В новой обстановке, вдали от родных терриконов пустой породы и кислотных отстойников, он чувствовал себя тоскливо и неуверенно. Рядом с ним сидел Джак и продолжал играть. Он хорошо играл. Ветерок на пляже легко подхватывал грустный мотив и приносил его к нам.

Лиза повернула голову, чтобы посмотреть на собаку.

— Переверни меня.

Я выполнил ее просьбу. Отрезанные руки уже начали отрастать. Пока на плечах образовались небольшие культи, которые скоро превратятся в новые руки. К утру Лиза станет целой и очень голодной. Она окинула пса изучающим взглядом.

— Сейчас я к нему ближе, чем когда-либо, — сказала она.

— То есть?

— Он очень уязвим перед любыми воздействиями. Он не может плавать в океане. Не может есть что попало. Нам пришлось взять с собой еду для него. Приходится очищать воду для питья. Тупиковая ветвь эволюции. Если бы не наука, мы были бы такими же непрочными. — Она усмехнулась. — Я никогда не была так близка к смерти. Если не считать сражения.

— Здорово, правда?

— Только на один день. Когда я проделала это с тобой, мне понравилось гораздо больше. А сейчас я уже чувствую голод.

Я покормил ее пригоршней маслянистого песка и снова посмотрел на пса. Он неуверенно стоял на пляже и подозрительно обнюхивал обломок ржавого железа, торчащего из песка подобно гигантскому плавнику. Затем пес выкопал кусок красной пластмассы, обкатанной океаном, немного пожевал его и плюнул. Розовый язык стал усиленно облизывать морду. Неужели пес опять отравился?

Это создание заставляет нас задумываться, — пробормотал я и скормил Лизе еще горсть песка. — Как ты думаешь, за кого примет нас человек, пришедший из прошлого? Признает ли он в нас людей?

Лиза окинула меня серьезным взглядом:

— Нет, он сочтет нас богами.

Джак поднялся и побрел на мелководье. Черная дымящаяся вода доходила ему до коленей. Движимый неведомым инстинктом, пес двинулся следом, осторожно ступая по насыщенному нефтью и мусором песку.

В последний день нашего отдыха пес запутался в клубке колючей проволоки. Он здорово пострадал: весь исцарапался, сломал лапу и чуть не удавился. Пытаясь освободиться, он почти отгрыз собственную лапу. К тому времени, когда мы его обнаружили, пес превратился в кровавое месиво из клочьев шерсти и зияющих открытых ран.

Лиза окинула взглядом животное.

— Господи, Джак, почему ты за ним не присмотрел?

— Я уходил плавать. Нельзя же постоянно следить за этим псом.

— На его восстановление теперь потребуется целая вечность, — сердито бросила Лиза.

— Надо разогреть поисковик, — предложил я. — Дома будет легче его лечить.

Мы с Лизой встали на колени и стали обрезать куски проволоки, чтобы освободить пса. Он скулил и слабо подергивал хвостом.

Джак молчал. Лиза шлепнула его по ноге.

— Давай, Джак, действуй. Если не поторопиться, он истечет кровью. Ты же знаешь, насколько он уязвим.

— Я думаю, нам лучше съесть его, — ответил Джак.

Лиза удивленно подняла голову.

— Ты так считаешь?

— Ну да, — сказал он, пожимая плечами.

Я отвел взгляд от куска проволоки, обвившейся вокруг туловища собаки.

— А я-то думал, он стал твоим питомцем. Как в зоопарке.

Джак покачал головой.

— Эти питательные таблетки ужасно дороги. Я и так тратил половину заработка на его еду и питье. А теперь еще и это несчастье. — Он махнул рукой на стреноженного пса. — Да еще надо постоянно за ним присматривать. Он того не стоит.

— Но он же твой друг. Вы пожимали руки…

Джак рассмеялся:

— Это ты мой друг. — Он задумчиво нахмурился, глядя на пса. — А это… это животное.

Хоть мы и не раз обсуждали, какой вкус мог бы быть у собаки, было очень странно слышать от Джака предложение его убить.

— Может, лучше отложить решение до утра? — предложил я. — Мы отвезем его в бункер, перевяжем, а потом, когда ты будешь не так расстроен, можешь решать, что делать дальше.

— Нет. — Джак достал гармонику, сыграл коротенькую гамму и отложил инструмент. — Если ты согласишься оплачивать его питание, я мог бы попытаться его вытащить. А так… — Он снова пожал плечами.

— Мне кажется, мы все же не можем его есть.

— Ты так думаешь? — повернулась ко мне Лиза. — Мы могли бы зажарить его прямо здесь, на пляже.

Я взглянул на изодранного, тяжело дышавшего, доверявшего нам пса:

— И все-таки нам не стоит этого делать.

Джак серьезно взглянул мне в лицо:

— Ты хочешь платить за его еду?

Я вздохнул:

— Я коплю деньги на новый Виртуальный Погружатель.

— Что ж, знаешь, я тоже хочу кое-что купить. — Джак напряг мускулы, демонстрируя свою татуировку. — Да и на что годится это несчастное создание?

— Он заставляет тебя улыбаться.

— ВП заставляет тебя улыбаться, Чен. Давай, признайся, тебе ведь тоже не хочется о нем заботиться. Это как заноза в заднице.

Мы переглянулись между собой, потом посмотрели на пса.

Лиза зажарила пса на вертеле, над костром, разведенным из обломков пластмассы и сгустков нефти, принесенных океаном. Вкус нам понравился, но никто так и не понял, что в этом такого особенного. Мне приходилось есть зарезанного кентавра, и он был гораздо вкуснее.

Потом мы отправились прогуляться по пляжу. Фосфоресцирующие волны с шумом обрушивались на песок и отходили, оставляя сверкающие в последних красных лучах заката лужицы.

Без собаки мы могли свободно наслаждаться пляжем. Не надо было беспокоиться, чтобы пес не попал в лужу кислоты, или запутался в колючей проволоке, торчащей из песка, или съел что-нибудь, отчего его бы потом полночи тошнило.

И все же я не могу забыть, как пес лизал меня в лицо, как запрыгивал в постель, не могу забыть его теплое дыхание. Иногда я скучаю по нему.

Мэри Рикерт

Хлеб и бомбы

Странные дети из семейства Манменсвитцендер в школу не ходили, и мы узнали о том, что они въехали в старый дом на холме, только благодаря Бобби, который видел, как они заселились со всем своим необычным скарбом, состоявшим из кресел-качалок и коз. Мы и представить себе не могли, как можно жить в этом доме, где все окна выбиты и весь двор порос колючей ежевикой. Мы все ждали, когда же их дети — две девочки, у которых, по словам Бобби, волосы похожи на дым, а глаза — на черные маслины — появятся в школе. По они так и не пришли.

Мы учились тогда в четвертом классе, были в том самом возрасте, когда кажется, что ты очнулся после долгого сна и оказался в мире, навязанном взрослыми, где есть улицы, через которые нельзя переходить, и есть слова, которые нельзя произносить, но мы и переходили, и произносили. Таинственные дети Манменсвитцендер просто стали очередным открытием того года, наряду со всеми изменениями в наших организмах, что очень даже волновали (а иногда и тревожили) нас. Наши родители, все без исключения, воспитывали нас, уделяя большое внимание этой теме, так что Лиза Биттен научилась произносить слово «влагалище» еще до того, как узнала свой адрес, а Ральф Линстер принял своего младшего братика Пети, когда его мать начала рожать, — той ночью внезапно пошел снег, а отец так и не успел добраться до дома. Но настоящий смысл всей этой информации стал доходить до нас только в том году. Мы открывали для себя чудеса, что таились в окружающем мире и в наших собственных телах: необычно было вдруг осознать, что кто-то из твоих друзей симпатичный, а кто-то — неряха, или задавака, или толстушка, или у кого-то были грязные трусы, или кто-то смотрел на тебя, приблизив глаза, не мигая, и неожиданно ты чувствовала, что краснеешь.