Эдгар По, стр. 69

Как водится, некоторые нью-йоркские газеты перепечатали самые неодобрительные отзывы, опустив более благосклонные оценки, которые также были высказаны. Уязвленный По ответил несколькими раздраженными выпадами в адрес критиков на страницах «Бродвей джорнэл». Скрывая истинные причины неудачи, он попытался выдать всю историю за розыгрыш. Но его враги, которых он по большей части наделал сам, не желали так просто оставлять этого дела, и ответы По на их обвинения приобретали все более недостойный характер. В конце концов скандал постепенно утих, однако репутация По серьезно пострадала.

По стал единственным владельцем «Бродвей джорнэл», заплатив Биско 50 долларов в виде долговой расписки (за нее поручился его друг Хорас Грили), примеру которого По уговорил потом последовать еще нескольких знакомых, ибо журнал постоянно нуждался в денежных субсидиях. Единственное, что хоть как-то вознаградило поручителей, которым пришлось впоследствии расплачиваться с его долгами, были автографы По, украшавшие расписки. Несмотря на отчаянные усилия издателя, «Джорнэл» все же не удалось вызволить из сетей финансовых затруднений. Спасти его могла сумма в 140 долларов, подлежавшая уплате до конца 1845 года, однако достать денег было негде. Некоторые из векселей По уже опротестовали, а его неплатежеспособность стала слишком хорошо известна, чтобы рассчитывать на новые займы. Над журналом нависла мрачная туча, появление которой доставило многим злорадное удовольствие.

6 декабря редакция «Бродвей джорнэл» была перенесена, очевидно, из-за невозможности платить за помещение, с Нассау-стрит в дом 103 на Бродвее, где жили Томас Инглиш и большой почитатель По — Томас Лейн. Похоже, что именно Лейн заплатил за издание последних двух номеров журнала. 20 декабря По зашел в редакцию и оставил материалы для очередного номера. Он плохо себя чувствовал и был в отчаянии — все думали, что Вирджиния умирает. По объявил Лейну и Инглишу, что хочет утопить горе в вине. Лейн попытался отговорить его от этого намерения, однако, потерпев неудачу, решил не затягивать агонию журнала и попросил По написать прощальное обращение от редакции.

Рождество По встретил у постели Вирджинии, погруженный в тоску и печальные раздумья. Имея на руках кое-какие неиспользованные материалы, Лейн и Инглиш подготовили последний номер журнала, который вышел 3 января 1846 года и был заключен следующим:

Больше о «Бродвей джорнэл» никто не слышал. Непроницаемый мрак уныния озарил лишь один радостный луч. В октябре нью-йорское издательство «Уайли энд Патнэм» опубликовало новый поэтический сборник По — «Ворон» и другие стихотворения», в который вошли все стихи, написанные почти за двадцать предшествующих лет. Юношеские стихотворения были включены в книгу с важными, зачастую спасительными исправлениями, внесенными в разное время при подготовке многочисленных предыдущих публикаций. Это было, пожалуй, самое выдающееся собрание поэтических произведений, когда-либо изданное в Америке.

Какие бы сокрушительные неудачи ни постигали его в реальном мире, в этом маленьком томике усталый странник благополучно достиг родных берегов. И как ни тяжки были беды, обрушенные на него «громовым полетом лет», По все же удалось укрыться от них в недосягаемом убежище своего воображения.

Глава двадцать вторая

Жизнь Эдгара По прошла в эпоху безвременья. В воздухе носилось множество идей, происходили важные события, однако, по крайней мере, в Америке ничто не обрело еще законченных форм — ни политика, ни социальные процессы, ни общественная мысль. Как следствие, в литературе господствовал такой же хаос. В Нью-Йорке, население которого уже приближалось к полумиллиону человек, общественные и литературные проблемы постоянно и оживленно обсуждались во всякого рода «салонах», покровительствуемых теми, кому экономическое процветание тех лет приносило наибольшие выгоды. Однако дискуссии эти при всей своей пылкости и сентиментальной патетике носили весьма поверхностный характер — так могли говорить лишь люди, еще не осознавшие социального и эстетического значения вопросов, о которых они беспрестанно толковали, и не ощущающие пока насущной необходимости их решения.

Время страницу за страницей листало календарь 1846 года. Под бравурный звон имперских литавр страна шла к войне с Мексикой. В июле 1845 года Техас принял предложение конгресса о присоединении к Соединенным Штатам, а в мае 1846 года президент Полк направил послание конгрессу с объявлением «состояния войны». Мексиканцы, говорилось там, вторглись на принадлежащую нам территорию и проливают кровь наших сограждан на нашей собственной земле. В итоге у южного соседа были безжалостно отторгнуты огромные пространства, и вопрос «рабство или свободные земли?» встал с особой остротой и ясностью. Отныне литература и журналистика стали все больше превращаться в арену борьбы между поборниками рабовладения и его противниками, между защитниками федерализма и сторонниками укрепления центральной государственной власти. В такой атмосфере утонченные творения лирической поэзии все меньше волновали умы и чувства людей, тогда как художественное отображение общественных проблем вызывало растущий интерес.

Мощный толчок, данный «прогрессу» бурным развитием прикладных наук и машинного производства, естественно, порождал надежды на столь же блистательные успехи в области психологии и искусства. Мир с наивной верой ожидал сотворения каких угодно новых, еще более удивительных чудес. Ибо в ту эпоху, когда человек с невиданной доселе стремительностью подчинял себе могучие силы природы, казалось само собой разумеющимся, что и область духовного будет вскоре покорена, исследована и освоена, подобно пустынным техасским просторам.

С достигнутых сегодня вершин знания легко взирать на все это с покровительственным высокомерием великана, наблюдающего за суетливой возней пигмеев.

Однако нет сомнения, что происходившее было исполнено самого реального, хотя и не всегда ясного смысла для живших в то время людей, влекомых бурным потоком событий и не подозревавших еще о порогах и теснинах, которые ждали впереди. В понимании эпохи лежит ключ к пониманию рожденных ею выдающихся личностей. И нет нужды облачать По в покровы мистической таинственности, доискиваясь до истоков идей, вдохновивших такие его рассказы, как «Фон Кемпелен и его открытие», «Месмерическое откровение» или «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром», — они были написаны сыном своего времени, который, подобно многим другим, связывал самые смелые надежды с развитием естественных наук. «Разумеется, я не стану утверждать, будто удивлен тем, что необычайное происшествие с мистером Вальдемаром сделалось предметом столь оживленного обсуждения…» — говорит По. Что ж, ему вполне можно поверить, памятуя о том, где и когда это было сказано. Подобные происшествия действительно будоражили воображение его современников. Мир уже созрел для общения с феноменальным, и описанные в рассказе события были всерьез восприняты по обе стороны Атлантики. Один из читателей писал По: