В прицеле свастика, стр. 52

Но вот штурмовики и истребители приземляются на аэродроме. Я с помощью элеронов с трудом делаю большой круг, на высоте тысячи метров выпускаю шасси, чтобы проверить, как будет вести себя самолет. Прибавляю обороты — ничего, машина держится, лететь можно. Выпускаю посадочные щитки. Скорость сразу уменьшается, и истребитель перестает подчиняться рулю высоты. Убираю щитки и даю полный газ. С трудом удерживаю самолет в воздухе. Неужели придется все-таки прыгать? Нет, надо попытаться посадить машину. Надо зайти подальше и на пологом снижении без щитков выдержать прямую на посадочном курсе.

А на аэродроме уже чернеет крест из двух полотнищ. Мне запрещено приземление. Возле полотнищ толпятся люди. Мчится какая-то машина. Я все это хорошо вижу. Но решение принято. Снижаюсь, иду на посадку. Шасси выпущено, посадочные щитки убраны. Скорость большая, но что делать! Весь в поту, орудую ручкой управления, точно насосом.

Со старта летят три красные ракеты, запрещающие посадку. Тем не менее я снижаюсь. Самолет по-прежнему качается как на волнах. Мотор то надрывно ревет на полных оборотах, то резко затихает. Наконец, машина, ударившись колесами о снег, подскакивает и как бы зависает в воздухе. В следующий момент она вновь падает на колеса. Подскочив еще раз, самолет беззвучно мчится по аэродрому и в самом конце его останавливается.

Подрулив к стоянке и выключив мотор, я выскакиваю из кабины, снимаю шлем, вытираю вспотевший лоб. Намереваюсь доложить командиру обо всем случившемся, но Мясников машет рукой, обнимает меня, похлопывает ладонями по спине:

— Спасибо тебе, спасибо.

Потом он удивленно ходит вокруг да около машины, покачивая головой, разглядывает разбитое хвостовое оперение.

— Не понимаю, как она держалась в воздухе, Тут и лететь не на чем. Руль поворота начисто отбит. Нет левой половины руля высоты. Правая процентов на двадцать повреждена... Долететь на такой машине до аэродрома и сесть...

Мясников пересчитывает пробоины на крыльях и фюзеляже, на сохранившейся половине руля высоты.

— Нет, это не зениткой. Тут был бой, и, судя по всему, тяжелый.

— Так точно, товарищ командир, — подтверждаю я и докладываю, как все было.

— Теперь тебе ясно, Матвей Андреевич, — обращается Мясников к Ефимову, — почему у вас не состоялась встреча с противником?.. — Глянув на меня, он тепло улыбается: — А как в бою мой самолет? Как вел себя «якушка»?

— Добрая машина, товарищ командир,

В голосе Мясникова звучит лукавая нотка:

Ну, а как на посадке?

— А на посадке как — видели. Сама садится...

Все весело смеются. Все довольны, что беда прошла стороной.

ОБ УНТЯТАХ, ЭЛЕРОНАХ И ЮПИТЕРАХ

Военная землянка. Сколько спето песен об этом немудром творении рук человеческих! Присыпанная снегом, стоит она на самом краю дремучего леса, как сказочный теремок. Тускло светится подслеповатое оконце. Над трубой кудрявится дым. А там, внутри этого фронтового жилья, «бьется в тесной печурке огонь». И на поленьях, которые подбрасывает в печку Женя Дук, закипает «смола, как слеза».

Мы только что вернулись с боевого задания, пришли в землянку и поем «Землянку». Басы и голоса баяна сливаются с голосами моих друзей. Но неожиданно распахивается дверь, и несколько решительных парней вносят в землянку прожектор на треноге, зажигают яркий свет. Человек в белом полушубке включает киноаппарат.

— Очень хорошо!.. Продолжайте, товарищи... Чудесный кадр!.. Дадим дубль! — кричит кому-то оператор и снова обращается к нам: — Играйте, играйте, пойте, пожалуйста... Вот так, большое спасибо!..

Дверь закрывается, прожектор гаснет.

— Вы — исторические люди, — выспренно заключает оператор, — и поэтому должны терпеть. История скажет о вас доброе слово...

На наш маленький, затерявшийся в лесу аэродром время от времени заглядывают не только фотографы и кинооператоры, но и художники, актеры, журналисты. В разное время побывали здесь известные мастера кисти и карандаша Борис Пророков и Николай Павлов, группа кинохроникеров во главе с Сергеем Ивановым. Немало очерков о лучших летчиках, техниках, мотористах, оружейниках полка опубликовали военные корреспонденты В.Азаров, Г.Мирошниченко, В.Шалман, Е.Павлов, С.Варшавский, Б.Рест, П.Чайка. Много замечательных снимков, сделанных у нас на аэродроме, поместил в газетах неутомимый фотокорреспондент А.Дудченко.

Мы всегда рады этим людям. Через них мы прочными узами связаны с Ленинградом и ленинградцами. Особенно часто приезжают к нам литераторы теперь, когда полк стал гвардейским. Это большое для нас событие произошло в канун двадцать четвертой годовщины Красной Армии. Перед праздником командующий Балтийским флотом адмирал В.Ф.Трибуц и член Военного совета адмирал Н.К.Смирнов вручили нам гвардейское знамя. Отныне наш полк именуется 3-м гвардейским истребительным авиационным полком ВВС КБФ.

Мы по-прежнему охраняем Дорогу жизни, сопровождаем штурмовики, насмерть бьемся с нападающими на них вражескими истребителями. Правда, столь напряженных, как над Кронштадтом, сражений в воздухе нет. Но три-четыре вылета за короткий зимний день — это тоже немало.

У нас своя работа, у художников, журналистов, кинооператоров — своя. Мы помогаем им как можем, но порой подшучиваем над ними. Откуда нам знать, что из отдельных набросков, сделанных художником Н. А. Павловым, возникнет цикл работ, которые будут высоко оценены советскими людьми, что эти работы побывают не только во многих городах нашей страны, но и в США, и в Латинской Америке? Откуда нам знать, что из отдельных отснятых у нас лент будет сделан интересный короткометражный фильм «Третий гвардейский»? Откуда нам знать, что приехавший в полк писатель Николай Чуковский через пятнадцать лет опубликует роман «Балтийское небо» и что книга эта будет переведена на десятки языков и издана многими советскими и зарубежными издательствами?

Нужно было обладать особым корреспондентским даром, чтобы так вежливо и настойчиво брать интервью, как это делал Николай Чуковский. На стоянке около самолета, на дежурстве в промороженной кабине, в землянке он подходил к нам с заранее заготовленными, подчас казавшимися летчикам пустячными вопросами.

— Вы кушайте, кушайте, — говорит он, бывало, а сам ложку в сторону, блокнот на стол — и за карандаш.

— Николай Корнеевич, вы сами-то ешьте. Вам же нужно поправляться. Вон вы какой худой.

— Ничего, голубчик, я успею. А не припомните ли вы?..

В ту суровую пору Николай Чуковский был хорошо известен как военный корреспондент. Политическое управление флота, учитывая его давнее желание поработать в «интересной части», послало Николая Корнеевича в наш гвардейский истребительный полк.

Как-то утром я пришел на стоянку и увидел Чуковского возле моей машины. Вернее, он сидел под самолетом и что-то там рассматривал. Его интересовало, как убирается шасси. Потом Чуковский выбрался из-под машины и обратился к технику с новым вопросом:

— Простите, Александр Николаевич, я только хотел уточнить... Извините, вот и товарищ Каберов тут, кстати... Понимаете, есть слово «элерон»...

Я подошел к крылу:

— Вот они, элероны.

Да? — Писатель не то чтобы удивился, а еще больше заинтересовался. — Любопытно... А как они хлопают?

— Хлопают? — Мы только пожали плечами. — Элероны отклоняются вверх и вниз. Это поперечные рули. С их помощью самолет делает крен влево или вправо,

— Ах вот оно что! — Чуковский вдруг так рассмеялся, что на глазах его выступили слезы, — Ну, подвели, черти, ну, подвели!..

И он рассказал нам, что вечером случайно услышал разговор Сухова и Громодвинникова. Один из них вспомнил, как в бою «мессершмитт» повредил его самолет, а второй резко заметил: «Ты бы меньше элеронами хлопал!..»

Тут и мы с Грицаенко рассмеялись. Пришлось объяснить Николаю Корнеевичу, что в среде летчиков бытует выражение «хлопать элеронами», равносильное словам «хлопать ушами».