В прицеле свастика, стр. 41

— Прекратите стрельбу! Куда же вы бьете по своим-то, черти? — кричу я, словно голос мой может дойти до зенитчиков.

Но стрельба и в самом деле прекращается. Подбитый мной «юнкере» уходит. Он уже развернулся к Петергофу и теперь скользит на крыло — пытается сорвать пламя. Я догоняю его и даю еще одну очередь. Опустив нос и кренясь вправо, «юнкере» идет к берегу. Падает он на прибрежной части Петергофского перка, неподалеку от фонтанов. На месте его падения образуется яркий костер.

Я делаю круг над берегом. Под крылом проходят руины Петергофа. Вижу разрушенное здание дворца, разбитый вокзал, печные трубы сгоревших домов.

Беру чуть южнее, хочу глянуть на Низино. Но там словно смерч прошел. Каких — нибудь десять дней назад все еще было на месте, а сейчас… Ладно, Низино… Но Петергоф-то, Петергоф… Это же гордость человечества!.. Его музей посещали когда-то и немцы. Что же сделали с ним фашистские варвары!..

Ухожу домой, смотрю на город, шепчу про себя строки стихов, которые порой приходят ко мне даже в такие, как эти, невеселые минуты.

Чтобы запомнить неожиданно возникшее четверостишие, повторяю его несколько раз.

Старшему лейтенанту Бабернову в этом бою не повезло. Вместе с командиром атаковал он «юнкере». Но при этом самолет Бабернова, не дотянув до берега, приводнился в Финском заливе. У побережья в районе Лахты мелко, и это спасло летчика.

Мы с Мясниковым пролетаем над ним. Из воды торчит киль самолета и лопасть винта. Виден фонарь кабины. Сам Бабернов стоит в воде, машет нам шлемофоном, показывает, что намеревается идти к берегу.

Едва мы приземлились на нашем аэродроме, как Грицаенко тотчас вцепился взглядом в пробоину на консоли крыла моего самолета:

— Кто-то вас угостил…

— Это, Саша, привет нам от кронштадтских зенитчиков.

Подошел Алферов:

— Они что — ошалели там? По своим лупят?

— Промахнулись немножко и вот задели, — объясняю я.

— По — моему, они попали, а не промахнулись, — замечает Грицаенко.

— По «юнкерсу», говорю, промахнулись.

— Понимаю. Но где же «юнкере»?

— Там, около Петергофа, на берегу догорает.

— Так, значит, сбили его? — спрашивает Борис и, получив утвердительный ответ, кричит на всю стоянку: — Ура! Еще один! Здорово!..

Часа через два пришел на аэродром вымокший до нитки старший лейтенант Бабернов.

Прошло несколько дней, и в эскадрилье нашей снова многое изменилось. Были и радостные, были и невеселые события. Вернулись из госпиталя Сергей Сухов и Николай Соседин. А через несколько дней Николай погиб, выполняя боевое задание. В районе Пушкина его истребитель был подбит, загорелся, и Соседин выбросился из самолета. Товарищи видели падающего летчика, ждали, что он раскроет парашют. Но фигурка Сосе — дина стремительно уменьшалась в размерах. Наконец она стала сливаться с фоном земли и исчезла из глаз…

Некоторые позже высказывали предположение, что Николай, зная ошибку Тенюгина, сделал задержку и раскрыл парашют у самой земли. Но никто парашюта не видел. Время шло, а Соседин не возвращался. Стало ясно, что мы потеряли еще одного товарища. Эскадриль — ская комсомолия лишилась своего боевого вожака. Комсоргом был вскоре избран один из наших младших авиационных специалистов — сержант Паша Хаустов.

Через некоторое время Халдеев и Киров убыли в командировку. На Балтику они больше не вернулись.

Раненный в голову капитан Уманский был отправлен в тыл. Командиром эскадрильи стал Мясников.

Из числа молодых летчиков, начинавших войну в составе нашей эскадрильи, остались только Сергей Сухов и я. Но нас молодыми уже не считали.

Эскадрилья располагала двумя типами истребителей: 3 и ЯК-1. Оба самолета имели один и тот же двигатель. Только деревянная машина ЛАГГ-3 была тяжелей, а истребитель смешанной конструкции ЯК-1 — легче и маневренней. Мясников, Львов, Бабернов и Чепелкин предпочитали ЯК-1. Костылев, Ефимов, Сухов и я были убежденными «лагговцами». «Группа ЯКов», «группа ЛАГГов» — так в шутку называли мы себя в ту пору.

Были у нас названые братья — старшие лейтенанты Львов Семен Иванович, Бабернов Василий Иванович и Сухов Сергей Иванович. Львов и Бабернов имели ордена Красного Знамени, Сухов — знак ГТО.

Это чтобы потом дырочку на кителе не сверлить, — шутил Сергей.

НИКТО НЕ ВЕРИЛ ТИШИНЕ

Третий день над главной базой Балтийского флота стоит тишина. Погода хорошая, а в воздухе ни одного вражеского самолета. Будто и войны нет.

Ефимову, Сухову и мне выпало с утра дежурить. Сначала мы сидели в кабинах, потом командир разрешил нам покинуть их, но приказал никуда не уходить от истребителей. Мы втроем собрались возле моей машины. Холодновато. Попрыгиваем, разминаемся.

— Что, озябли? — говорит, подходя к нам, инженер Сергеев. — Ну, погрейтесь, погрейтесь.

— Кабы подраться сейчас, враз бы согрелись! — отзывается Сухов. — А так что?

— А правда, товарищ командир… Что это мы все дежурим? Почему не летаем? — спрашивает у меня моторист Алферов.

— Не летаем потому, что фашисты не летают.

— А почему они не летают?..

Инженер кладет руку на плечо моториста:

— Ох и дотошный же ты, Алферов! А я вот что тебе скажу. Фашисты в эти дни сбитых нами стервятников хоронят — это раз. Поминки справляют — это два. Починяются — это три!..

Все мы улыбаемся. Нам по душе оптимистическое настроение Сергеева.

— Знаешь, сколько их после боев не вернулось на базы? Ого! — продолжает он между тем. — Зенитный огонь Кронштадта, — инженер многозначительно поднимает палец, — над Берлином такого нет! Да еще наши истребители фашистов потрепали. Ну, а бомбардировщик починить, сам понимаешь, — это не нашу пичугу. Вот и не летают…

Алферов слушает инженера, приняв положение «смирно». Потом он благодарит его и уходит в капонир, где у моториста всегда немало дел,

— Нам бы недельку затишья, — раздумывает вслух Сергеев. — Отдохнули бы немножко. А то ведь техники прямо на ходу спят. Ну да ладно, — спохватывается он, — Забалакался я тут с вами. У меня ведь тоже дела…

Инженер уходит, а Сухов вдруг, озорно похохатывая, схватывает меня за руку:

— Тебя, что ли, отлупить?

— Медведь чертов, — вырываюсь я. — Привык на маленьких нападать. Ты вон с Матвеем попробуй.

— А ну что ж, давай! — задорно откликается Ефимов и подходит к Сергею, широко расставляя ноги.

— С тобой неинтересно, — отмахивается Сухов. — Да и жалко тебя. Парторг как — никак. — Он дружески обнимает Ефимова. — А ведь правда, Матвей, так и врезал бы я сейчас какому — нибудь «мессеру». Аж руки чешутся...

— Еще успеешь, — говорю я. — До Берлина путь дальний.

Мы присаживаемся на сложенные в кучу чехлы. Разговор идет о том пока что отдаленном будущем, когда наша армия погонит фашистов от Ленинграда.

— Поскорей бы уж! — мечтательно говорит Сергей. — Последний фашистский самолет я хотел бы сбить над Берлином…

После дежурства я бегу к нашему писарю. Женя Дук недавно возвратился из госпиталя и уже трудится над очередным «боевым листком».

— Женька, есть мысль!.. Не мешай только: сочинять буду…

Незадолго перед обедом мы вывешиваем очередной номер листка. В нем только что написанное мной стихотворение: