В прицеле свастика, стр. 25

Мне довелось наблюдать пробную стрельбу из этого ружья. Разговоров после нее было много.

Хорошая вещь, — утверждали одни.

Да, но, если будет налет на аэродром, вы, товарищ капитан, и носа высунуть не успеете, как вас схарчат «мессершмитты», — говорили другие.

Инженер улыбался:

— Авось не схарчат…

И не схарчили. Во время налета, когда свистели пули, рвались снаряды и бомбы, капитан Потапенко, пренебрегая опасностью, установил свое «реактивное ружье» и открыл огонь по вражеским самолетам. Выпущенный им снаряд попал в фашистский самолет. Летчик поврежденной машины резко отвернул ее в сторону и столкнулся с соседним самолетом. Объятые пламенем, два вражеских стервятника упали на землю. Потапенко верил и не верил в свою удачу. «„Мессершмитты» сами столкнулись», — говорил он позже. Но видевшие все это техники уличили инженера в излишней скромности.

21 августа 1941 года, через день после вражеского налета, было объявлено, что мы летим получать новые самолеты.

В ГОСТЯХ У ЛАВОЧКИНА

Двухмоторныи транспортный самолет уносит нас все дальше от Ленинграда. Стрелка высотомера, установленного над дверью пилотской кабины, показывает сто пятьдесят метров.

Примостившись на сумке с парашютом, я гляжу сквозь стекло иллюминатора на проплывающие внизу дороги, рощи, речушки, деревни. Милая сердцу земля.

Трудно поверить, что мы уже не на фронте, что с каждой минутой все дальше уходим от его зловещих пожарищ и рябого от зенитных разрывов неба.

Ровно гудят моторы. Вместительный корпус старенького ЛИ-2 слегка вздрагивает. Мы летим на авиазавод за самолетами. Возглавляет нашу группу новый командир, капитан Уманский. Места в самолете хватило всем. Кто устроился на откидных сиденьях, кто, как я, сел на парашют, взятый с собой для обратного полета на истребителе.

Сегодня я впервые лечу на самолете в качестве пассажира. Дверь пилотской кабины открыта, и мне виден командир корабля — пилот, управляющий самолетом. Ни шлема, ни очков, одни наушники на голове. И сидит сбоку, как шофер в машине. Справа от него — второй пилот. Командир, не торопясь, закурил, потом передал управление своему напарнику и вышел к нам. Справившись о нашем самочувствии, вернулся в пилотскую, сел в свое кресло и развернул газету. Как странно все! Ничего общего с истребителем. Атмосфера полного спокойствия, неторопливости. Пилоты беседуют между собой. Путь прокладывает штурман.

Говорят, истребители — народ беспокойный, энергичный, в решениях быстрый. Ничего не поделаешь — по машине и характер! У нас ведь сложа руки не посидишь, да и маршрут за тебя никто прокладывать не будет. Везде все сам. Ты и летчик, и штурман, и стрелок, и радист, и бортмеханик. И если тебя на истребителе до ветру приторопило — терпи до посадки. А здесь конструктор предусмотрел все, даже туалет. Ишь, на дверях вычерчены два нуля.

Осматриваюсь. Все ребята наши смотрят в иллюминаторы, беседуют.

— Михаил Иванович, — обращаюсь я к Багрянцеву, — как тебе нравится этот корабль?

— Старенький, но ничего. — Багрянцев окидывает взглядом пассажирскую кабину.

— А летать на таком хотел бы? Он улыбается, Нет. Мне по душе истребитель.

— Я тоже истребитель не променяю ни на какой другой, пусть даже самый комфортабельный самолет, — говорю я. — Понимаешь, на истребителе ты свободен, как птица: высота, стремительность, маневр! Обрушится «мессершмитт» на такую машину, как эта, — что она сможет? А попадись он тебе или мне, когда мы на истребителях, — в два счета пристукнем!

Багрянцев соглашается.

— Это верно. Но у них, — он кивает в сторону пилотской кабины, — у них своя романтика. Доставляют срочные грузы, эвакуируют раненых с фронта. Летают в непогоду, да еще ночью, А это тоже нелегко. Ребята онимужественные, уравновешенные. Наш брат истребитель в этом им может позавидовать…

Тут Багрянцев обратил мое внимание на человека, сидевшего на полу.

— Видал чудака? Что это с ним такое? А ведь он — истребитель.

Это был один из прикомандированных к нашей группе летчиков. Он надел на себя парашют и расположился возле самой двери.

— Вечно он с причудами, этот Володька Широбоков, — сказал Михаил Иванович.

Я подсел к Широбокову. Мы познакомились. Конечно же, мне было интересно узнать, зачем он надел на себя парашют.

— Как зачем? А если случится что?

— Так ведь высота полета сто пятьдесят метров.

— Это не имеет значения. Я не привык полагаться на волю случая. В полете ничто не должно застать меня врасплох.

Нет, этот парень не был трусом. В нем виделся, что называется, человек с характером.

Самолет летел, слегка покачиваясь. Внизу развертывалась живописная панорама Подмосковья, На одном из аэродромов мы ненадолго приземлились, и дозаправленный самолет снова взмыл в небо.

В пункте назначения нас уже ждали. Мы отдохнули, а утром пришли на завод. Большое впечатление произвели на нас его гигантские цехи, конвейерные линии, весь процесс создания самолетов. С конвейера потоком сходили новенькие истребители ЛАГГ-3.

Дни учебы пролетели незаметно. После зачетов летчиков пригласил к себе главный конструктор самолета Семен Алексеевич Лавочкин. Тепло и сердечно встретил нас этот душевный, веселый человек. Каждому пожал руку, каждого пригласил сесть, потом достал коробку «Казбека»:

— Угощайтесь, морячки!

Морячки с удовольствием задымили. Мы с Тенюгиным некурящие, но тоже взяли по папироске и спрятали их в карманы — «на память от Лавочкина».

Семен Алексеевич долго и подробно расспрашивал нас о положении под Ленинградом.

Конструктор рассказал, что самолет ЛАГГ-3 прошел испытания в бою и что завод получил о новой машине хорошие отзывы. Он сообщил нам также, что успешно идет работа по созданию нового истребителя с мотором воздушного охлаждения, по качествам намного превосходящего существующую машину,

Лавочкин попросил нас рассказать о тактике фашистских истребителей и бомбардировщиков, о действиях вражеских зенитчиков. Он внимательно слушал нас, делая пометки в своем блокноте. Несмотря на серьезность обсуждаемых вопросов, Семен Алексеевич находил место шутке. Незаметно прошли почти три часа беседы.

Выйдя от Лавочкина, мы задержались в одном из цехов. Разговор зашел о качестве машины. Сопровождавший нас инженер завода сказал:

Машина, в основном, делается неплохо. Но кое-ка кие неполадки, к сожалению, встречаются. А вы посмотрите, кто создает для вас самолеты.

За станками, у верстаков, на конвейере — почти всюду стояли пожилые и молодые женщины. На рабочих местах было много подростков.

— Мужчины ушли на фронт, — продолжал инженер. — У нас уже много вдов и сирот…

В это время прозвучал сигнал на обед. Женщины, вытирая руки, поспешили в столовую, а подростки, почувствовав свободу, подняли возле станков шумную возню. Что-то с грохотом упало на пол. Инженер грустно улыбнулся:

— Ничего не поделаешь, рабочий класс в салки играет.

Утром мы поехали на аэродром. На новом истребителе каждый из нас должен был совершить полет по кругу с обязательной уборкой шасси.

Вот и моя очередь лететь. Занимаю место в просторной кабине. Особенно радует, что в ней удобно расположены педали управления рулем поворота. О радио и говорить нечего. Это наша давнишняя мечта.

— Разрешите выруливать для взлета? — спрашиваю я из кабины.

В шлемофоне тотчас же раздается:

— Разрешаю!

Выруливаю, прошу разрешения на взлет. Самолет легко отрывается от земли. Нажимаю красную кнопку, шасси само пошло на уборку. Потом где-то внизу раздается легкий шлепок и загораются два красных огонька — шасси убрано. После И-16, на котором для уборки шасси нужно было сорок четыре раза повернуть ручку тросовой лебедки, это казалось чудом.

Машина легко набирает высоту. Чувствуется сила мотора. В моих руках новый самолет. Здорово, черт возьми!

Но короток полет по кругу. Выпускаю шасси и посадочные щитки, совершаю посадку, Истребитель касается колесами земли, подпрыгивает и только потом, приземлившись на все «три точки», мягко катится по зеленой траве аэродрома. «Не добрал немножко!» — досадую я на себя. Так хотелось совершить безукоризненно чистую посадку!