В прицеле свастика, стр. 15

Самолеты уже совсем близко. Тенюгин заходит в атаку. Я тоже пикирую на ближайшую ко мне машину. Вот она уже в перекрестье прицела, пальцы ложатся на гашетки, и вдруг… Меня словно током пронизало с головы до пят. Я вижу на крыльях атакуемых нами самолетов звезды. Свои! Ухожу в сторону. Тенюгин делает то же самое. Он покачивает самолет с крыла на крыло, подавая мне сигнал следовать за ним. Мы набираем высоту, осматриваемся. Ну конечно же, это наши ПЕ-2. Видимо, они возвращаются с задания. Сначала три, потом два самолета, а за ними, далеко отстав от них, идет еще один. Видать, тяжелый бой вели они, если идут разрозненно, кто как может…

Я вспоминаю о нашем наблюдателе. И кто только придумал этот пост! Ну, за восемь — десять километров еще можно увидеть с вершины дерева приближающиеся к аэродрому вражеские самолеты. А что толку? Такое расстояние они преодолеют минуты за полторы. Пока наблюдатель звонит нам, пока мы бежим к машинам, садимся в кабины, запускаем и прогреваем двигатели, пока выруливаем — эти полторы минуты проходят. А когда взлетать? Зато формально все в порядке: есть пост ВНОС — воздушное наблюдение, оповещение, связь. Ох, и довоюемся мы когда — нибудь с таким наблюдением и оповещением! А матрос, конечно, старается. Да и смелым человеком надо быть, чтобы нести службу в этом вороньем гнезде.

Приземляемся, а у нас на стоянке оживление: прилетел Багрянцев. Для всего личного состава это праздник. Люди читают газеты, письма, привезенные Багрянцевым, делятся новостями. Сам Михаил Иванович ушел в штаб соседней части. Ждем его. Вскоре должен прийти.

Возле нашей палатки особенно многолюдно. Кто-то развернул красочный плакат, посвященный подвигам армейских летчиков — истребителей Жукова, Здоровцева и Харитонова. Каждый из них в самом начале войны был удостоен звания Героя Советского Союза. На плакате изображен истребитель И-16. Он таранит фашистский бомбардировщик. Во все стороны летят обломки хвостового оперения. Моторы «юнкерса» горят. Опустив нос, он идет в последнее пике. Конечно, горящие моторы — это домысел художника. Пылающий самолет таранить нет необходимости. Он и так упадет. Что касается самого тарана, то это здорово, что и говорить!

Смотрю на мужественные лица наших русских парней (их портреты помещены в верхней части плаката), читаю описание совершенных ими подвигов и спрашиваю себя: «А я смог бы так?» Нет, не просто решиться на это. Идти на таран есть смысл, когда на твоем самолете отказало оружие или иссякли боеприпасы.

Кто-то упоминает имя отважного русского летчика штабс-капитана Петра Николаевича Нестерова, Это он 8 сентября 1914 года над расположением штаба 3 — й армии Юго — Западного фронта догнал неприятельский самолет и сверху ударил по нему колесами своей машины. Это был первый в истории авиации таран. А теперь вот такие удары уже не редкость. И все же таран — это последняя, крайняя мера.

Егор Костылез рассказывал мне однажды, как он под Нарвой, когда у него закончились патроны, пытался таранить «юнкере». «Даю, — говорит, — полный газ — и к нему. Ну, вражеский летчик видит, конечно, что дистанция между нами сокращается и что огня я не веду. Он резко отворачивает машину в сторону. Не дурак, соображает, чем пахнет. Стрелок бьет в упор по моему самолету. Перед глазами у меня вспыхивает сноп ярко — красных пулевых трасс. Обшивка истребителя трещит. А удара нет. Чувствую, что промазал, не задел. Но машина моя летит, мотор работает, и сам я не ранен. Впрочем, размышлять некогда. Немец-то удирает. Нет, думаю, так дело не пойдет, уйти я все равно не дам! Снова догоняю. И вот уже опять „юнкере“ рядом. Хочу ударить по нему винтом, чтобы своя машина осталась целой. Расстояние между нами сокращается. Теперь я подхожу к „юнкерсу“ немного сбоку и снизу, чтобы, перемещаясь с одной стороны на другую, отрубить ему хвост. Неожиданно мощная струя от бомбардировщика сильно качнула истребитель. Уже в следующую секунду вражеский стрелок опять открыл огонь. В какой-то миг мне показалось, что это винт моей машины рубанул по хвосту „юнкерса“ и что он падает. Но радостное возбуждение тут же улеглось. Стало ясно, что таран не получился. Моя побитая, с еле тянущим мотором, продырявленная машина неумолимо теряла высоту. С трудом дотянул я до аэродрома…»

Восстанавливая в памяти этот рассказ Костылева, я невольно думаю о нем самом. Егор — отличный летчик, истребителем владеет в совершенстве, да и характер у него отчаянный. Воспитанник Центрального аэроклуба СССР имени В. П. Чкалова, он не раз удивлял москвичей мастерским выполнением фигур высшего пилотажа в дни авиационных праздников. 18 августа 1939 года ему было вручено специальное удостоверение «За отличную технику пилотирования и акробатическое летное мастерство». И все-таки не получился у Егорушки таран. А вот у этих троих и у Багрянцева получился. Какими же качествами надо обладать, чтобы совершить такой подвиг?..

Мои раздумья неожиданно прерывает стоящий возле плаката инженер Сергеев.

— Вот как надо воевать, ребятки! — обращается он ко мне и Тенюгину. — Подошел, понимаешь, рубанул по — русски — и парадок!

ТАРАН НЕ ПОЛУЧИЛСЯ

Едва инженер произнес эти слова, как от оружейной палатки донесся крик:

— Воздух! Истребителям — воздух!

Техники бросились к самолетам, а нас на секунду задержал прибежавший из штаба соседней части запыхавшийся Багрянцев:

— Западнее нас группа «юнкерсов». Идут за облаками курсом на Ленинград. По самолетам!

Вскоре мы были уже над аэродромом. Набираем высоту. Я волнуюсь. Над нами сплошная облачность. Летать в таких условиях мне не приходилось. Правда, упражнения в закрытой кабине я выполнял. Смотрю на шарик и стрелку указателя поворота с гордым названием «Пионер» (прибор, работающий на самолетах, наверное, с той поры, когда зародилась авиация). Пробую рули. Шарик и стрелка прибора начинают волноваться. Вот уже кромка облаков. Багрянцев входит в них. Мы следуем за ним. Высота — тысяча двести метров. Сыро в облаках, неуютно. Тенюгина я уже не вижу. Оторвать взгляд от ведущего невозможно. Так бы идти и идти, не спуская с него глаз. АН, нет… По сей день не пойму, как это получилось, но мне зачем-то понадобилось глянуть в кабину. Когда же я снова перенес взгляд на ведущего, его рядом уже не было.

Чувствую, что он где-то тут, а не вижу его. Из опасения столкнуться резко отворачиваю во внешнюю сторону. Теперь надо восстановить нормальное положение самолета. Шарик, стрелка, вариометр, скорость, высота… Взгляд лихорадочно скользит по приборам. Нервы собраны в кулак. Вот уже стрелка высотомера показывает три тысячи метров, а я все еще лечу в облаках. Как медленно И-16 «скребет» высоту! Только я подумал об этом, как в глаза ударило солнце. Словно молочная пена оседает верхняя кромка облаков. Над головой у меня голубое небо. Пальцы как бы срослись с ручкой управления. «Слабовато жмете, товарищ Каберов», — сделал мне замечание хирург на последней медкомиссии. Интересно, сколько бы я выжал, если бы мне теперь дали динамометр…

Разворачиваюсь и иду к месту возможного выхода Багрянцева из облаков, но ни его, ни Тенюгина не обнаруживаю. Где же они? Обхожу гигантские нагромождения облачных гор. Иду на запад, как распорядился Багрянцев, но беру курс несколько севернее, чтобы упредить выход бомбардировщиков в этот район. Не теряю надежды встретиться со своими. Куда они могли исчезнуть? Чем дальше на запад, тем реже облака. Ориентироваться становится проще. Вот на пути появилось отдельное облачко. А ну-ка, войду я в него, потренируюсь еще немного в управлении самолетом по приборам. Но облако невелико, а сразу же за ним передо мной на одной высоте я вижу два Ю-88 с чернущими, как уголь, крестами. От неожиданности резко отворачиваю в сторону и тут же бросаюсь в атаку. Вот это встреча! И идут-то фашисты не на Ленинград, а в обратную сторону. Видимо, сбросили где-то свой смертоносный груз. Вот бы сюда Багрянцева и Тенюгина!

Противник заметил меня. «Юнкерсы» начинают маневрировать. Я стреляю по одному из них. По небу тянется черный дым. Не теряя ни секунды, атакую вторично. Вражеский стрелок огрызается. Несколько пуль стрекотнуло по моей машине, но я продолжаю пикировать, не открывая огня, чтобы с короткой дистанции ударить наверняка. Первая очередь — по стрелку, вторая — почти в упор по мотору. Из этого мотора вырывается дым. Качнувшийся «юнкере» исчезает под крылом моего самолета. Хочется видеть, падает ли он, и я накреняю машину. В то же мгновение три рваные дыры появляются на левой плоскости моей машины. Пробит элерон, но управление им, к счастью, не пострадало. Удар нанес стрелок ведущего «юнкерса». Охваченный злым желанием отквитаться, я захожу в третью атаку. Поврежденный мной бомбардировщик отстал от идущего впереди. Эх, еще разок — и его песня будет спета! Улавливаю удобный момент и нажимаю на гашетки. Что такое? Пулеметы после нескольких выстрелов умолкают, От досады я чуть не полоснул «юнкере» крылом — так близко пронесся возле него.