Декабристы, стр. 91

1 августа 1829 года специальный фельдъегерь доставил из Петербурга особый приказ. Император согласился с ходатайством генерала Лепарского и повелел снять с декабристов кандалы.

«Мы так привыкли к звону цепей, — писала Мария Волконская, — что я с каким-то волнением вслушивалась в него: он мне сообщал о приближении Сергея во время наших встреч».

Генерал Лепарский собрал декабристов. Он старался придать этому моменту особую торжественность. Генерал громко объявил, что государь император своим повелением разрешил ему снять оковы со всех государственных преступников и что он, комендант, находит их всех достойными этой царской милости.

Наступила мертвая тишина. Лепарский повторил, что поскольку он считает каждого из них достойным этой милости монарха, то приказывает снять цепи со всех.

И снова воцарилась тишина. Лепарский удивленно смотрел на узников. Несколько человек из «Славян» громко заявили, что отказываются от этой царской милости!

Комендант сделал вид, что ничего не слышит. Он был потрясен, что никто не высказал благодарности. Караульный офицер принялся подсчитывать оковы, которые снимали с заключенных.

«Кто поверит, но скажу истину, нам стало жаль этих оков, с которыми мы уже свыклись в течение этих 3-х, 4-х лет и которые все же были для нас звучными свидетелями нашей любви к Отечеству», — писал в воспоминаниях Александр Беляев.

Драма на все времена

28 марта 1826 года в одну из камер Петропавловской крепости, в которую заточен князь Сергей Трубецкой, входит граф Бенкендорф, шеф корпуса жандармов и Третьего отделения.

Этой встрече Трубецкой уделил внимание в своих воспоминаниях, подчеркнув при этом, что разговор происходил на изысканном французском языке. Проследим за диалогом между ними.

«Он (Бенкендорф). — Я пришел к Вам от имени Ето Величества. Вы должны представить себе, что говорите с самим императором. В этом случае я только необходимый посредник. Очень естественно, что император сам не может прийти сюда; Вас позвать к себе для него было бы неприлично; следовательно, между Вами и им будет посредник. Разговор наш останется тайной для всего света, как будто бы он происходил между Вами и самим государем. Его Величество очень снисходителен к Ввм и ожидает от Вас доказательства Вашей благодарности.

Я. — Генерал, я очень благодарен Его Величеству за его снисходительность и вот докаэат еяьетво ее (показывая на кипу бумаг и писем жениных, лежавшую у меня на столе и которые я получал ежедневно).

Он. — Да что это!.. дело не в том, — помните, что Вы находитесь между жизнью и смертью.

Я. — Я знаю, что нахожусь ближе к последней.

Он. — Хорошо! Вы не знаете, что государь делает для Вас. Можно быть добрым, можно быть милосердным, но всему есть границы. Закон предоставляет императору неограниченную власть, однако есть вещи, которых ему не следовало бы делать, и я осмеливаюсь сказать, что он превышает свое право, милуя Вас. Но нужно, чтоб и с своей стороны Вы ему доказали свою благодарность. Опять повторяю Вам, что все сообщенное Вами будет известно одному только государю; я только посредник, чрез которого Ваши слова предадутся ему.

Я. — Я уже сказал Вам, что очень благодарен государю за позволение переписываться с моей женой. Мне бы очень хотелось знать, каким образом я могу показать свою признательность.

Он — Государь хочет звать, в чем состояли Ваши сношения со Сперанским.

Я. — У меня не было с ним особенных сношений.

Он. — Позвольте, я должен Вам сказать от имени Его Величества, что все сообщенное Вами, о Сперанском останется тайной между им и Вами. Ваше показание не повредит Сперанскому, он выше этого. Он необходим, но государь хочет только знать, до какой степени ои может доверять Сперанскому.

Я. — Генерал, я ничего не могу Вам сообщить особенного о моих отношениях к Сперанскому, кроме обыкновенных светских отношений.

Он. — Но Вы рассказывали кому-то о Вашем, разговоре со Сперанским. Вы даже советовались с ним о будущей России.

Я. — Это несправедливо, генерал, Его Величество ввели в заблуждение.

Он. — Я опять, должен Вам напомнить, что Вам нечего бояться за Сперанского. Сам государь уверяет Вас в этом, а Вы обязаны ему большой благодарностью, Вы не можете себе представить, что он делает для Вас. Опять говорю Вам, что он преступает относительно Вас все божеские и человеческие законы. Государь хочет, чтоб Вы вашей откровенностью доказали ему свою признательность.

Я, — Мне бы очень хотелось доказать маю признательность всем, что только находился в моей власти, но не могу же я клеветать на кого бы то ни был»; не могу же я товарищ» то, чего никогда не случалось. Государь не может надеяться, чтоб я выдумал разговор, которого вовсе не происходило. Да если бы я и был достаточно слаб для этого, надо еще доказать, что я имел этот разговор.

Он. — Да, Вы рассказали кому-то о нем.

Я. — Нет, генерал, я не мог рассказать разговор, которого не было.

От. — Берегитесь, князь Трубецкой, Вы знаете, что Вы находитесь между жизнью и смертью.

Я. — Знаю, но не могу же я сказать ложь, и я должен повторить Вам, что. лицо, имевшее дерзость сообщить государю о каком-то разговоре моем со Сперанским, солгало, и я докажу это на очной ставке. Пусть государь сведет меня с этим лицом, и я докажу, что оно солгало.

Он. — Это невозможно, Вам нельзя дать очную ставку с этим лицом.

Я. — Назовите мне его — и я докажу, что оно солгало.

Он. — Я не могу никого называть, всномниге сами.

Я. — Совершение невозможна, генерал, вспомнить о разговоре, которого никуда не было».

Этот разговор зафиксирован только в воспоминаниях князя Трубецкого. Нет никакого официального документа, в котором бы упоминалось о нем. Этот разговор «с глазу на глаз» имеет особенный оттенок. Устами Бенкендорфа говорил сам император Николай I. Поразительно быстро меняются позиции и подход к предмету — милость, благосклонность (если подтвердишь подозрения, даже если обманешь при этом) и тут же угроза мести и даже смерти, если будешь молчать и не скажешь того, чего от тебя требуют.

Давайте остановимся более обстоятельно на имени, которое было в центре диалога между Трубецким и Бенкендорфом, — Сперанском. Что заставляет императора так пристально интересоваться его личностью, выяснять связи и взаимоотношения этого человека с декабристами? Участвовал ли он в какой-либо степени в заговоре? Может быть, всему виной противоречивые и путаные показания декабристов или бессилие Следственной комиссии добраться до истины?..

Спустя многие годы, в 1854 году, декабрист Гавриил Батеньков напишет: «Биография Сперанского переплетается с многими другими биографиями. О некоторых вообще не можем говорить, а имеется много такого, что истина не может быть открыта».

В сущности, кто же такой Михаил Михайлович Сперанский, к которому император и его окружение проявляют такое «внимание»? Откуда взялся этот высокий молчаливый человек, который умеет обрести доверие, поражает своей большой культурой, прекрасной внешностью и почтительным поведением.

В 40 верстах от города Владимира, в старинном русском селе Черкутино, было три церкви. В продолжение 200 лет в них служили священники из одного и того же рода, известного где-то с конца XVIII века, когда сын дьякона Василия Михайлова, Михаил, женился на дочери дьякона из села Скоморово девице Прасковье Федоровне Никитиной. В 1772 году она родила четвертого ребенка — Михаила, будущего государственного деятеля и знаменитого законодателя.

В то время Владимирская губерния славилась своими церквами, величественными храмами и монастырями, своими чудотворными иконами и фресками кисти Андрея Рублева. Именно в этих церквах и храмах, великолепнейших иконостасах и росписях запечатлена поэтичная душа русского крестьянина.

По словам официального биографа Сперанского, барона Корфа, отец будущего государственного сановника «был простым и добродушным человеком, очень заурядным, почти с ограниченным умом и без всякого образования».