Декабристы, стр. 44

Литература — не пустословие и пасторальный гимн какому-то лакированному, вымышленному миру. Для декабристов литература является могучим средством патриотического и нравственного воспитания, трибуной распространения самых передовых идей века.

В уставе декабристы так формулируют свой литературный долг: «Убеждать, что сила и прелесть стихотворений состоит не в созвучии слов, не в высокопарности мыслей, не в непонятности изложения, но в ясности писаний, в приличии выражений, а более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих; что описание предмета или изложение чувств, не возбуждающего, но ослабляющего высокие помышления, как бы оно прелестно ни было, всегда недостойно дара поэзии».

Это новое понимание роли литературы, новая революционная эстетика и определенный воинственный антипод существовавшей тогда официальной литературе, развивавшейся лишь в угоду дворянству. Декабристы впервые пропагандируют и возводят в закон идею тесной связи политики с литературой. Они вырабатывают понимание гражданского призвания писателя.

Никита Муравьев написал свой «Катехизис». Сергей Муравьев-Апостол пишет «Краткие наставления» с революционным содержанием, но которые имитируют набожные «священные писания».

Кондратий Рылеев и Александр Бестужев пишут песни в «простонародном» стиле, имитируют русский народный говор, упрощают понятия. Их стихи распространяются и переписываются солдатами. Поэзия стала выполнять роль политической агитации среди народных масс.

Вот одна из песен:

Уж как шел кузнец
Да из кузницы. Слава!
Нес кузнец
Три ножа.
Слава!
Первый нож
На бояр, на вельмож,
Слава!
Второй нож
На попов, на святош.
Слава!
А молитву сотворя —
Третий нож на царя.
Слава!

Декабристы разрывают сковывавший литературу обруч романтизма. Они пишут революционные песни для народа, ведут агитацию. Подобно вулканам, извергают кипящую, огненную политическую страсть. Теперь только с решительным «Третий нож на царя» они выражают мощь своего политического кредо.

14 декабря 1825 года — не только памятная дата восстания, это и страшный день расправы с «мыслящей Россией». Однако ни виселицы, ни рудники Сибири не могут сломить писателей-декабристов. Продолжали творить и Кюхельбекер, и Одоевский, и Раевский, и братья Бестужевы. Кюхельбекер в крепости, а позже в заточении и в Сибири пишет стихи и драматические произведения, которые по своей художественной силе много выше всего, что он написал до восстания.

Потерпевшие неудачу декабристы сохраняют верность своим идеалам. Кюхельбекер, уже полуслепой, после долгих лет страданий в подземелье крепости, с гордостью напишет о декабристе Якубовиче:

Он был из первых в стае той орлиной, Которой ведь и я принадлежал…

На послание Пушкина поэт Одоевский ответил стихами… Именно из них В. И. Ленин взял строку «Из искры возгорится пламя» в качестве эпиграфа для газеты «Искра».

Декабристы вдохновили Герцена на борьбу против самодержавия. Не случайно он назвал свой печатный орган «Полярная звезда» и поместил на его обложке профили пятерых казненных декабристов. Тем самым Герцен стремился показать «непрерывность предания, преемственность труда, внутреннюю связь и кровное родство», которые связывали его с первым поколением дворянских революционеров.

«С высоты евсих виселиц, — писал Герцен о подвиге декабристов, — эти люди разбудили душу нового поколения. Повязка пала с глаз».

«Унижения меня не пугают…»

Сергею Трубецкому история предопределила горькую участь. Его избрали «диктатором» — руководителем восстания.

Но он не вышел к товарищам своим на Сенатскую площадь.

Историческая литература не любит заниматься неудачниками. Может быть, поэтому о Трубецком написано немного. Как будто поступок его навсегда затенил десятилетнюю активную деятельность борца и основателя Союза спасения.

Беспрецедентный случай! Военный руководитель восстания в последнюю минуту скрылся. Восставшие войска несколько часов стоят на площади, пока в конце концов вечером орудийные залпы рассеивают их.

Разумеется, исход восстания зависел не только от того, что Трубецкой не пришел на Сенатскую площадь. Причин его поражения было много. Одна из важнейших — несогласованность в действиях, отступление от единого плана, невыполнение намеченных задач. Войска стоят в бездействии. Другие полки, которые должны были прибыть на помощь, не пришли. Якубович — на него была возложена задача привести морские экипажи к Зимнему дворцу, арестовать императора и его семейство — не выполнил приказа. Он отказался выполнить приказ, но занял место на площади как рядовой повстанец.

А Сергей Трубецкой?

Он проявил особенное малодушие. И скрылся не потому, что трус. Герой войны против Наполеона, он проявил «безумство храбрости». Он не пошел на площадь, потому что понял: восстание было обречено еще до того, как началось. Декабрист Д. Завалишин по этому поводу однажды справедливо заметил, что, когда избирали диктатора, не вполне видели разницу между военной храбростью и политическим мужеством, которые редко сочетаются в одном и том же лице.

После ареста Трубецкого по городу ползли чудовищные слухи. Николай I рассказывал приближенным, что якобы диктатор восстания упал на колени перед ним и умолял пощадить его. Вся правящая верхушка вовсю старалась приукрасить историю малодушного поведения Трубецкого.

Эту версию Николай I повторял также посланникам и иностранным гостям. Поэтому она появилась и в западной печати.

История, как мы уже говорили, преподнесла Трубецкому горькую чашу. Но от лживых слухов и сплетней его спасли товарищи по борьбе и заточению, которые выступили в его защиту. Они ему простили и вину, что он не явился на площадь, чтобы разделить с ними минуты надежды и минуты страшной развязки. Однако он разделил с ними тюрьму, каторгу и ссылку в Сибири, где его любили и глубоко уважали.

Декабристы имели свою мораль, свои законы прощения. Когда их отправляли в заточение, они обнимались, целовались и просили друг друга о прощении: за показания, которые давали перед Следственным комитетом, за признания, которые делали. С братскими объятиями и поцелуями они вычеркнули из памяти горечь, боль и обиды, которые наносили друг другу.

Но вернемся к сочиненной Николаем I клевете о Трубецком.

Для императора было страшным ударом, что князь Трубецкой — человек из знатнейшего рода (предки его — князья-рюриковичи) — оказался активным декабристом. Этот факт был еще одним доказательством, что в заговоре против трона были не только «бездельники-негодяи» и низшие чины.

Надо было любой ценой скомпрометировать доброе имя Трубецкого…

В то же время не было секретом и то, что Николай I пытался ухаживать за супругой князя Трубецкого — Екатериной, дочерью графа Лаваля. Он посещал их дворец, танцевал с Екатериной…

Обратимся к дневникам Николая I.

«По первому показанию насчет Трубецкого, — пишет он, — я послал флигель-адъютанта князя Голицына взять его. Он жил у отца жены своей, урожденной графини Лаваль. Князь Голицын не нашел его: он с утра не возвращался, и полагали, что должен быть у княгини Белосельской, тетки его жены. Князь Голицын имел приказ забрать все его бумаги, но таких не нашел: они были или скрыты, или уничтожены. Однако в одном из ящиков нашлась черновая бумага на оторванном листе, написанная рукою Трубецкого, особой важности. Это была программа [22] на весь ход действий мятежников на 14-е число, с означением лиц участвовавших и разделением обязанностей каждому. С сим князь Голицын поспешил ко мне, и тогда только многое нам объяснилось. Важный сей документ я вложил в конверт и оставил при себе и велел ему же, князю Голицыну, непременно отыскать Трубецкого и доставить ко мне…

вернуться

22

Имеется в виду «Манифест к русскому народу», в котором говорилось об уничтожении самодержавного правления и крепостного права, провозглашались демократические свободы и образование «Временного революционного правления» на три месяца — до созыва «Верховного собора» (Учредительного собрания). Предполагалось заставить Сенат объявить этот Манифест. — Прим. ред.