Кровная связь, стр. 20

– Я снова в приличном виде.

Майкл поворачивается.

– Пожалуйста, приходи и плавай здесь, когда тебе вздумается.

– Спасибо. Но, думаю, я недолго задержусь в городе.

– Это плохо. У тебя… – Неоконченный вопрос повисает в воздухе, и щеки его заливает румянец.

– Что?

– У тебя есть кто-нибудь в Новом Орлеане?

Я намереваюсь солгать, потом решаю, что лучше будет ответить честно.

– Не знаю.

Он, похоже, размышляет над услышанным, затем кивает с явным удовлетворением.

Я делаю шаг, но что-то заставляет меня снова повернуться к нему.

– Майкл, у тебя когда-нибудь были пациенты, которые переставали разговаривать?

– Совсем переставали, полностью? Конечно. Но не забывай, все мои пациенты – дети.

– Именно поэтому я и спрашиваю. Почему ребенок перестает разговаривать?

Он задумчиво покусывает нижнюю губу.

– Иногда его сбивают с толку или ставят в неловкое положение родители. В других случаях это гнев. Мы называем это добровольной, или сознательной, немотой.

– А как насчет шока?

– Шок? Да, конечно. И травма. В самом строгом смысле такую немоту нельзя назвать сознательной.

– Ты когда-нибудь видел, чтобы она продолжалась целый год?

Он думает недолго.

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– После того как убили моего отца, я не разговаривала целый год.

Он молча изучает меня в течение нескольких минут. В его глазах светится глубокое сострадание.

– Ты к кому-нибудь обращалась по этому поводу?

– Ребенком нет.

– И даже к семейному доктору?

– Нет. Мой дед сам был врачом, помнишь? Мама говорит, что он все время повторял ей, что проблема кроется в самоограничении, желании уединиться. Послушай, мне нужно бежать. Надеюсь, мы с тобой еще встретимся.

– Я тоже на это рассчитываю.

Я делаю несколько шагов назад, улыбаюсь Майклу в последний раз, поворачиваюсь и пускаюсь бегом по тропинке между деревьями. Углубившись в лес, я останавливаюсь и оборачиваюсь.

Он смотрит мне вслед.

Глава десятая

Мать ожидает меня в кухне помещения для слуг, сидя за сосновым столом. Она одета в безукоризненный приталенный брючный костюм, сшитый по заказу, но под глазами у нее залегли темные круги, а темно-золотистые волосы растрепаны, как если бы всю дорогу от северной части побережья Мексиканского залива она ехала в машине с открытыми окнами. Мать постарела с того момента, когда я видела ее в последний раз, – а это было во время короткого ленча в Новом Орлеане четыре месяца назад. Тем не менее выглядит Гвен Ферри лет на сорок, не больше, и ей никак не дашь пятидесяти двух, а именно таков ее настоящий возраст. Когда-то подобным даром обладала и ее старшая сестра, Энн, но к пятидесяти годам беспорядочная и бурная жизнь моей тетки украла у нее последние следы девической красоты. Одно время сестры считались королевами Натчеса – самые красивые в городке девушки, дочери одного из богатейших людей округи. Теперь только моя мать еще носит остатки этого гордого звания, занимая первое место в социальной иерархии городка. Она президент клуба «Гарден-клаб» – развлекательной организации, которая некогда обладала большей властью, чем мэр и правление муниципальной корпорации, вместе взятые. Она также является владелицей и директором Центра дизайна интерьера под названием «Мэзон ДеСалль», который удовлетворяет запросы узкого круга состоятельных семейств, еще оставшихся в Натчесе.

Она встает и обнимает меня, потом спрашивает:

– Ради всего святого, что происходит? Я всегда просила тебя почаще приезжать домой, а вот теперь ты появляешься, предварительно даже не позвонив.

– Я тоже рада тебя видеть, мама.

На ее лице появляется гримаса неудовольствия.

– Пирли говорит, что ты обнаружила кровавые отпечатки в своей спальне.

– Это правда.

Она выглядит растерянной и сбитой с толку.

– Я ходила туда, но не нашла на полу ровным счетом ничего. Вот только пахнет там мерзко.

– Ты входила в мою комнату?

– А что, нельзя?

На столике шумит кофеварка, кухню наполняет аромат кофе марки «Кэнал-стрит». Пытаясь сдержать недовольство, я говорю:

– Я очень прошу тебя больше не заходить туда. По крайней мере, пока я не закончу.

– Закончишь что?

– Искать другие следы крови в комнате.

Мама складывает сцепленные руки на столе, словно заботясь, чтобы я не заметила, как они дрожат.

– О чем ты говоришь, Кэтрин?

– Думаю, что говорю о той ночи, когда умер папа.

На щеках у нее появляются два красных пятна.

– Что?

– Я подозреваю, что эти отпечатки ног были оставлены в ночь смерти папы.

– Ты, должно быть, сошла с ума!

Она качает головой, но глаза у нее растерянные.

– Разве? С чего ты взяла, мама?

– Потому что я знаю, что случилось в ту ночь.

– Неужели?

Она растерянно моргает.

– Разумеется, мне это известно.

– Разве ты не вырубилась, наевшись папиных таблеток?

Щеки у нее бледнеют.

– Не смей так со мной разговаривать! Может быть, я и принимала одну-две таблетки успокоительного время от времени…

– Разве ты не подсела на папины лекарства?

– Кто тебе это сказал? Твой дед? Нет, его нет в городе. Ага, ты, должно быть, разговаривала с Пирли, правильно? Не могу поверить, что она могла сказать нечто столь оскорбительное.

– Какое имеет значение, с кем я разговаривала? Время от времени всем нам не помешает говорить правду.

Мать гневно выпрямляется и расправляет плечи.

– В первую очередь тебе самой следует воспользоваться своим же советом, милочка. Нет сомнения, кто в этом доме может считаться самым большим лжецом.

Дрожащими руками она наливает себе чашку кофе. Похоже, дрожащие руки – наша фамильная черта.

Я глубоко вздыхаю.

– Мы начали с неверной ноты, мама. Как поживает тетя Энн?

– Она вышла замуж за еще одного негодяя. За третьего подряд. А этот еще и бьет ее.

– Это она тебе сказала?

– У меня есть глаза. Господи, я даже не хочу говорить об этом! Я даже не хочу думать об этом! Мне необходимо выспаться.

– Тогда, может, тебе лучше не пить кофе.

– Если я его не выпью, у меня начнет болеть голова от недостатка кофеина. – Она берет обжигающе горячую чашечку в руки и недовольно кривится. – Уж тебе-то следует разбираться в пагубных привычках.

Я подавляю желание ответить колкостью.

– Я не пью вот уже почти три дня.

Она бросает на меня неожиданно внимательный взгляд.

– По какому случаю?

Я не могу сказать ей, что беременна. Пока что не могу. Я шарю глазами по полу, и вдруг чувствую, что мягкая рука гладит меня по плечу.

– Что бы это ни было, я с тобой, – говорит она. – Когда мы знаем, что с нами происходит, с этим легче справиться. Так говорит доктор Фил. Совсем как у меня с теми снотворными таблетками.

– Доктор Фил? Мама, прошу тебя!

– Тебе следует посмотреть его выступление, милая. Мы вместе посмотрим сегодня после обеда. Перед тем как вздремнуть доктор Фил всегда действует на меня успокаивающе.

Я больше не могу это слушать. Мне пора уходить из кухни.

– В кабинете дедушки меня ждет факс. Я приду через несколько минут.

– Он должен скоро вернуться домой, – говорит она. – Ты же знаешь, ему не нравится, когда в его отсутствие кто-нибудь заходит в кабинет.

– Когда он должен вернуться? – спрашиваю я, направляясь к двери.

– Сегодня. Это все, что мне известно.

Я останавливаюсь в дверях и снова поворачиваюсь к ней.

– Мам, у тебя остались какие-нибудь личные вещи папы?

– Например? Картины? Что ты имеешь в виду?

– Например, старая расческа.

– Расческа? Ради всего святого, зачем она тебе понадобилась?

– Я надеялась, что у тебя могли остаться его волосы. Ведь иногда люди оставляют себе на память прядь волос умершего любимого человека.

Внезапно она замирает и смотрит на меня расширенными глазами.