Изгнанник из Спарты, стр. 102

Он пошел и разыскал великого Конона.

– Послушай, Аристон, – сказал ему стратег, – ты что, уже забыл о том, какая участь постигла шестерых стратегов после Аргинусского сражения? Причем одним из них был сын самого Перикла?

– Нет, я этого не забыл, – ответил Аристон.

– Тогда мне не нужно объяснять тебе, что афинская чернь сделает с побежденным стратегом, который прибудет в Пирей с подобным известием?

– Нет, – сказал Аристон.

– А я хочу жить, – заявил Конон. – Видишь ли, мой мальчик, яд никогда не был моим любимым напитком.

– И что же теперь? – спросил Аристон.

– Мы направляемся на Кипр. Прекрасный остров. А главное, царь Кипра Евагор мой друг. И я смогу спокойно провести там остаток моих дней.

– Но Афины! Их надо предупредить! – воскликнул Аристон.

– Я посылаю «Паралос», чтобы предупредить полис, мой мальчик. Много же пользы это им принесет, без флота, без денег на постройку нового, без…

– О великий Конон! – прервал его Аристон.

– Да; Аристон?

– Позволь и мне отплыть на нем! Я должен попасть домой! Понимаешь, должен! Два года… Конон с жалостью посмотрел на него.

– Не будь глупцом, Аристон, – сказал он.

– Я всегда им был, – сказал Аристон. – Прошу тебя, мой господин!

Стратег долго молча смотрел на него.

– Ну хорошо! – произнес он наконец. – Я надеялся удержать тебя подле себя, но я не могу противиться тому, что вижу в твоих глазах. Хочу сказать тебе только одно, сын мой…

– Что? – спросил Аристон.

– Пошли гонца в свой дом, чтобы объявить о твоем скором прибытии, перед тем как ты высадишься на берег, – сказал Конон.

Аристон посмотрел ему прямо в глаза.

– Зачем? – спросил он.

– Зачем? Клянусь Афиной! Чтобы лишний раз не испытывать горя. Ненужного и бессмысленного горя, Аристон. Надеюсь, теперь ты меня понял?

– Да, – прошептал Аристон.

– Тогда уходи и оставь меня в покое! – произнес великий Конон.

Глава XXIV

Аристон и Автолик возвращались домой с рыночной площади в сопровождении двух слуг, нагруженных покупками, как это обычно водилось в Афинах. Ибо здесь, как, впрочем, и в большей части Эллады, закупка всего необходимого для домашнего хозяйства входила в обязанности мужа, а не жены. Поскольку, с точки зрения эллинов, благовоспитанной женщине не подобало выходить из своего дома иначе как по особым праздникам или же по крайней необходимости вроде болезни родственника или близкой подруги, афинским мужчинам приходилось брать на себя множество мелких домашних дел, считавшихся женскими в большинстве других стран мира.

По правде говоря, в тот день они могли бы и сами донести свои покупки и даже в одной руке, если бы местные обычаи им это позволили. Ибо хотя осада уже закончилась, Афины были полностью побеждены, их длинные стены срыты, на Акрополе стоял спартанский гарнизон, ссыльные олигархи – Критий в их числе – вернулись в полис и правили железной рукой, а поставки еды в город возобновились в достаточном количестве, чтобы избежать голода; тем не менее никто из афинян не страдал от переедания. Афины были покоренным городом, и победители не упускали случая, чтобы лишний раз напомнить им эту жестокую истину.

– Я оплакивал его, – говорил Аристон, – ибо хотя я и испытывал на протяжении многих лет неприязнь к Алки-виаду, даже ненависть, он в конце концов спас мне жизнь и был по-настоящему благороден и справедлив ко мне. Да, он был распутником, насмешником, он глумился над святынями. Его пороков было не счесть, но ведь и достоинств было не меньше. Говорю тебе, Автолик, это был один из величайших мужей Афин.

– Ну не знаю, – отозвался Автолик. – По-моему, на великого он не тянул. Вот Сократ утверждает, что величие неотделимо от нравственности, Аристон. Человек, лишенный добродетели, не может быть великим.

Аристон улыбнулся.

– Иногда мой старый учитель бывает очень наивен, – сказал он. – На самом деле величие не имеет ничего общего с добродетелью. Во всяком случае, почти ничего. Я бы даже сказал, что добродетель, в сущности, служит препятствием на пути к величию. А Алкивиад поплатился жизнью не за измену Афинам, а за то, что раскаялся в ней. Когда мы его изгнали и он бежал в Спарту, стал нашим врагом, его жизни ничто не угрожало. Но затем, когда мы опять отстранили его от командования, причем виновен был не он, а один из его подчиненных, с безумной дерзостью пренебрегший его распоряжениями, у него были все основания вновь выступить против нас. Но он этого не сделал. Более того, он рисковал жизнью, пытаясь объяснить нашим военачальникам, какая страшная опасность нависла над флотом. И он оказался прав. Я стал невольным свидетелем их безумия. Если бы они только послушались Алкивиада, мы бы не были теперь рабами Спарты.

– И Тридцати, – угрюмо добавил Автолик.

– Да, и Тридцати. Так что Алкивиад погиб из-за своих добродетелей, а не пороков. Ведь это Лизандр велел его убить – правда, я слышал, что весьма неохотно. Критий – вот само воплощение зла, и посмотри, как он вознесся! – убедил Лизандра, что до тех пор, пока у демократов есть надежда на возвращение Алкивиада, будет сохраняться и угроза восстания. И Лизандр организовал его убийство.

– Но ведь того же требовал от Лизандра и царь Агис, который сидит на своем троне, смотрит на Леонтихида и не может забыть, что Алкивиад трахнул его жену.

Аристон остановился. Он с трудом сдержал приступ горького смеха, внезапно охвативший его. «И мою тоже, – подумал он. – Правда, я взял с него ровно столько, сколько все это стоит. Один обол. Но ведь тебе этого не понять, не правда ли, Автолик, друг мой, живущий в прекрасном черно-белом мире, где нет никаких других цветов и оттенков?»

– Возможно, что и это сыграло свою роль, – медленно сказал он. – В любом случае, это было в высшей степени трусливое и бесчестное убийство. Алкивиаду пришлось покинуть свой замок после того, как флот Лизандра разделался с нашим. Он не смог бы устоять против ста сорока триер. Поэтому он уехал оттуда. И мирно жил в маленькой фригийской деревушке со своей любовницей Тимандрой.

– Опять женщина! – вставил Автолик.

– Он ведь был мужчиной, – спокойно возразил Аристон. – А ты бы предпочел, чтобы он был педерастом вроде нашего обожаемого Кригия? Вспомни, до того, как Собрание изгнало нашего благородного предводителя Тридцати за ту возмутительно атеистическую пьесу, даже Сократ, обычно терпимейший из смертных во всем, что касается человеческих безумств и страстей, был вынужден публично отчитать Крития за то, что он терся об Евтидема, как свинья о камень? Я думаю, если бы Критий любил женщин, в его сердце было бы меньше зла.

– Я помню, как ты отшвырнул его, как шелудивого пса, когда он попытался приласкать тебя, – сказал Автолик. – Странно, что он до сих пор не приказал арестовать тебя. Афина свидетельница, что он никогда не прощает обид!

– Он ждет, пока я совершу еще одну ошибку. А может, я слишком ничтожен теперь, чтобы он уделял мне внимание. Впрочем, все это не имеет никакого значения. Итак, вот как погиб Алкивиад: Лизавдр отправил послание сатрапу Фар-набазу, который, зная, что Лизандр пользуется большим влиянием на царевича Кира, с готовностью выполнил его просьбу. Фарнабаз поручил это дело своему брату Магаку и своему дяде Сусамитру. Они пришли ночью с отрядом лучников, копьеметателей и пращников и подожгли дом Алкивиада. А когда он выбежал без доспехов, с мечом в руке, они убили его издалека, ибо никто из них не отважился встретиться с ним лицом к лицу. Его похоронила Тимандра, со всей почтительностью и уважением, а главное, с искренним горем любящего сердца. Да, любовь верной женщины способна возместить нам многое другое. И я рад, что хотя бы этим он не был обделен, Автолик.

– Это верно, – сказал Автолик. Он взглянул на Аристона, и его простое открытое лицо омрачилось. – Верно, если тебя в самом деле любят и если женщина, о которой идет речь, действительно верна тебе. Послушай, Аристон, я…