Островитянин, стр. 28
— Для него — да, но не для тебя.
Я спустил ноги с дивана и сел. Петков явно темнил, вел себя так, словно я дитя без ума-разума. Насколько я помню, «хвост» по меньшей мере трижды подставил себя: в Плевене, в камере хранения и на почте. Кроме того, Петков при знакомстве мог бы поменять шляпу, а трючок с запиской вообще не лез ни в какие ворота. И после этого он хочет внушить мне мысль, что я сам ускорил свой арест?
— Так, — сказал я и потянулся к столу за сигаретами. — Выходит, на многая лета рассчитывать не приходится?
Петков порылся в карманах, протянул спички:
— Закуривай... А как бы ты хотел?
— У нас в роду все были долгожителями.
— Все в твоих руках.
Хорошая вещь — сигарета. Будь моя воля, я бы памятник поставил тому, кто ввел ее в обиход. Каждая затяжка не просто глоток дыма, но и пауза, более или менее продолжительная; паузы же, как известно, дают возможность преодолеть колебания.
— Ну и?.. — спросил я.
— Для начала — все о задании.
— Это просто.
— Подробно о руководстве, структуре, методах.
— Я сидел не наверху, на нижнем этаже.
— На такое никто не рассчитывал. Однако кое-что ты должен знать.
— Естественно! Еще?
— К кому шел, зачем и так далее. Надеюсь, я не слишком требователен?
Я попробовал выпустить кольцо, но дым выскочил комочком. Петков поморщился, постучал ногтем о стеклышко часов.
— Долго думаешь, Багрянов.
— Соображаю. По этому пункту — сложнее.
— Разве? А я-то думал, ты всерьез! Выходит, не сторговались? Тогда валяй выкладывай легенду. Я послушаю, а потом постараюсь получить правду. Но уже бесплатно.
— Ерунда, — сказал я как мог спокойно и сделал новую затяжку: меня знобило. — Рассказать можно лишь то, что знаешь.
— Выходит, мало знаешь?
— Петков, — сказал я. — В торговле лучше иметь дело с хозяином. Перспективнее. Поедем к нему, и, как знать, не сочтет ли он мой товар первоклассным?
— Кто, по-твоему, хозяин?
— Никола Гешев, на худой конец — Праматоров из отделения В.
— Заместитель не годится?
— Сойдет...
Петков опять подбросил коробок. Поймал. Достал спичку, аккуратно положил ее на диванный валик. Сказал:
— Тогда говори со мной. После Праматорова я второй. Не знал?
— Нет, — сказал я искренне. — А чем докажешь? Может, ты от Гешева!
Петков пожал плечами:
— Было бы так, ты сейчас не сидел бы, а катался по полу и выл. У Гешева не так интеллигентно.
Здесь он был прав. Гешев — контрразведка; там не принято галантное обхождение. Сначала — Гармидол, потом — полигон... Праматоров — из политической разведки. Другие процедуры — потоньше и разнообразнее. И полигон далеко не сразу... Крохотная, но все-таки выгода.
Петков достал новую спичку, положил рядом с первой. Сказал без тени иронии:
— Может, все же прочитаете ордер? Там проставлена должность. Или поверите на слово?
Неправильно думать, что торговля — простое дело. Спросите сведущих людей, и они приведут тьму примеров, когда лавка прогорает, хотя и товар хорош, и цены вроде бы без запроса. А все почему? Или у приказчика физиономия Джека-Потрошителя, или хозяин «тыкает» покупателям без разбора. «Вы» было именно тем нюансом, которого я ждал и без коего Петкову практически не на что было рассчитывать.
— Хорошо, — сказал я и в упор посмотрел на него. — Хотите, чтобы я представился?
— Это от нас не уйдет.
— Куда вы отвезете меня?
— Спешите?
— Не очень.
— Понимаю... И тем не менее поехать придется. Здесь, как вы сами догадываетесь, не та обстановка.
— Знакомые слова! С них вы начали в сладкарнице.
— С чего б ни начать! Важно было другое — вы поверили.
Момент был удобный, и я спросил:
— А вы?
Петков легко, как мяч, поймал на лету мою мысль.
— Тогда или сейчас?
— Сейчас, разумеется.
— Хотел бы, да не могу.
Вот тут-то я и разыграл истерику... Попади я Петкову ребром ладони пониже уха, и в следующий раз моим собеседником был бы кто-нибудь другой. Возможно, Гармидол. Но я приказал себе не попасть, и Петков успел тюкнуть меня кастетом. Все произошло быстро, даже Марко не прибежал на шум. Петков придавил мою грудь коленом; защелкнул на запястьях наручники. Пока он проделывал все это, я барахтался и успел порвать ему рубашку и пиджак.
Созерцание лохмотьев доставляет мне в данный момент маленькое удовольствие. Приятно, знаете ли, сознавать, что кое-какие реплики и ремарки в спектакле ДС пойдут по твоим собственным наметкам.
Кроме того, мне понравилось, что Петков не позвал Марко. Мелочишка, конечно, пустячок, но в нем есть своя прелесть. Как говорится, умеющий понимать да поймет! К одной мелочишке я, пользуясь заминкой в разговоре, наскоро приплюсовываю несколько других: отсутствие интереса к Лулчеву, странные промахи шпика, поведение Искры.
Петков качает и качает ногой в медленном гипнотическом ритме. Я перевожу взгляд с ботинка на окно и бездумно всматриваюсь в белесые сумерки. Зимой в Софии темнеет довольно рано. А это что за полоски? Снег?
Память моя — зыбучие пески пустыни. Все в ней тонет. Стоит только захотеть. Я слежу за снегом и перебираю анналы. На самое дно укладываются чемоданчик из крокодиловой кожи, поминание и модный магазин. Колеблюсь, не спровадить ли следом открытку, но, вспомнив, что адресована она безликому предъявителю газеты «Днес» от 16 апреля 1935 года, оставляю ее на поверхности. Там же нахожу местечко и моей старой конторе. Что еще? Господин Любомир Лулчев! Это уже не песчинка — глыба!
— Начнем снова? — говорит Петков, прерывая затянувшееся молчание. — Или поедем?
— Как угодно.
8
Странный дом. Дурацкий дом. С нелепой планировкой. Он вполне мог быть построен английским архитектором Нэшем в период увлечения абстракционизмом. Я слоняюсь по нему, убивая время, и Марко с недовольной миной бродит за мной по пятам. Два этажа и подвал, поделенный на клетушки. Не надо быть Пинкертоном, чтобы смекнуть, для чего они предназначены.
Петков привез меня сюда прямо с бульвара Дондукова, минуя Дирекцию с ее одиночками. Это было моим условием. В сущности, не так-то и важно, где дотянуть остаток дней, но мне хотелось проявить хоть какую инициативу.
— А если я не соглашусь? — сказал Петков, выслушав меня. — Не слишком ли рано вы выдвигаете условия?
— Нисколько! — заверил я. — Умные люди утверждают, что на каждое дерево найдется свой садовник. Лишь бы в перспективе виделись плоды.
Петков достал из коробка спичку. Погрыз.
— Садовник — это Праматоров?
— Лавры любят все, — сказал я неопределенно. — Праматоров не исключение. И вот еще что. Надеюсь, вы не думаете, что я верю в святость гостеприимства?’
— Вы о чем?
— О Гармидоле и побоях. Собираясь в вояж, я заранее брал их в расчет...
Петков закусил зубами спичку, пощелкал по ней ногтем, сказал:
— Ради бога, не делайте вид, что лишь от вас зависит дать или не дать плоды. Суть в ином: что именно вы дадите?
— Праматорову?
— Мне.
— Лично вам — достаточно много.
Он был очень нужен мне — этот разговор. Втягивая Петкова в него, я все пытался понять, насколько он зависит от Праматорова. Если у Петкова нет власти единолично принимать решения, то дело плохо. Хуже некуда.
Петков размолол зубами спичку.
— Хорошо, Багрянов. Пусть будет по-вашему. Мы поедем туда, где нет ни решеток, ни Гармидола, но — святой праматерью клянусь! — и то и другое появится, если попробуете финтить.
Я кивнул, соглашаясь. Кивок вышел вялый, как раз такой, какой надо, хотя на этот раз я не играл и жест полностью соответствовал моему настроению.
...Остаток дня и большая часть вечера ушли на переезд и писанину. Стилист из меня никудышный, но трехстраничное сочинение на тему «Зачем я здесь?», написанное мной, Петков прочел не отрываясь. Лицо у него при этом было отрешенное, словно исповедь, вышедшая из-под пера Багрянова, потрясала совершенством формы и глубиной содержания.