Иринкино счастье, стр. 31
XVII
Надежда Григорьевна, Лиза, Кокочка Замятин и Назимовы уехали в город.
Надежда Григорьевна особенно спешила.
Ей приходилось осенью перебираться целым домом в столицу, а это, разумеется, требовало и немало времени и немало хлопот.
Лева, однако, вместе с бабушкой остался в Муриловке; он еще недели на две отложил свой отъезд в Петербург, не решаясь покинуть Иринку, пока она была так слаба, тем более что доктор рекомендовал ей избегать всяких душевных волнений.
И бабушка, и Лева теперь почти совсем переселились к Дарье Михайловне.
Среди этих близких, дорогих ей людей девочка быстро поправлялась.
Лева был бесконечно счастлив.
Он завалил всю детскую новыми игрушками, не было такого желания ребенка, которое он не старался бы немедленно исполнить, каждое утро он приносил ей из своего сада большой букет штокроз и целыми днями, как нянька, возился с ней.
Если лекарство было горькое и девочка неохотно принимала его, то Лева сначала сам принимал его и затем серьезно уверял, что оно вовсе уж не так дурно и что он готов пить его сколько угодно!
Если девочка отказывалась от еды, то Лева накрывал маленький столик около ее постели, усаживал перед ним куклу и сам тоже садился обедать.
Это очень занимало Иринку, и она охотнее и с большим аппетитом принималась за еду.
Старый доктор сделался теперь почти своим человеком в семье Фоминых и каждый раз подолгу засиживался у постели своей маленькой пациентки. Он очень полюбил кроткую Иринку и с удовольствием рассказывал ей всякие смешные истории, искренне радуясь, если ему удавалось при этом вызвать веселую улыбку на бледном лице девочки.
Но здоровый организм ребенка лучше всяких лекарств способствовал восстановлению сил, и Иринка с каждым днем видимо крепла и поправлялась. Лицо ее уже не имело прежнего воскового оттенка, черные круги под глазами исчезли, на бледных щеках появился легкий румянец, и в доме снова раздавался ее веселый, ласковый голосок.
В конце второй недели ей уже было разрешено на несколько часов вставать с постели и переходить в столовую, пока ее комнату проветривали и убирали.
Лева придвигал к большому столу уютное кресло, укладывал на него подушки и сам переносил на руках Иринку, так как от слабости она первое время совсем не могла ходить.
О предстоящем скором отъезде Субботина в Петербург старались при девочке вовсе не говорить, и сама она никогда не спрашивала о нем, словно совсем позабыла об отъезде.
Только по временам Иринка казалась теперь немного грустной, и взор ее иногда подолгу останавливался на молодом человеке.
Случалось, что она целыми днями была как-то особенно молчалива, вяло и неохотно играла с игрушками, и старому доктору тогда с трудом удавалось вызвать бледную улыбку на ее печальном лице.
Если Лева почему-нибудь случайно запаздывал и не являлся в условленное время, она всякий раз начинала сильно волноваться и успокаивалась только когда Субботин наконец входил в ее комнату, садился у постели и брал ее руку.
А между тем время летело неимоверно быстро, и Лева не мог дольше откладывать отъезд в Петербург.
В начале сентября начинались занятия в университете, и его присутствие в городе было необходимо.
Как тут быть?
Лева решил посоветоваться с доктором, которого очень полюбил за последнее время.
Однажды вечером, вернувшись домой, он застал у себя на столе письмо от матери.
Надежда Григорьевна требовала немедленного приезда сына в Петербург, она напоминала ему об университете и сердилась, что бабушка не хотела понять этого и так долго задерживала его в Муриловке.
Лева чувствовал, что мать права и что ехать необходимо. Он решил, не откладывая, в тот же день переговорить с доктором.
— Э, полноте, батюшка, ничего больше не случится, теперь справимся и без вас! — утешал его старик. — Уезжайте, уезжайте, голубчик, и то сказать, не сидеть же вам вечно под юбками у бабушки!
И вот наконец настал и этот последний день, день окончательного отъезда Левы из Муриловки, когда, одетый по-дорожному, он в последний раз спешил в маленький домик над оврагом.
С Дарьей Михайловной Лева уже попрощался накануне, но Иринка пока еще ничего не знала.
Субботин решил сразу не говорить всей правды девочке. Он откровенно сознавался, что боится этой минуты, — так тяжело ему было огорчать своего маленького больного друга. Пусть лучше бабушка и доктор после его отъезда постепенно приготовят ее к этой мысли, а пока он скажет только, что временно уезжает по делам в соседний городок и через несколько дней снова вернется в Муриловку.
Лева застал Иринку одну.
Дарья Михайловна ушла на практику, и ее ждали только к обеду. Девочка сидела на широком диване в столовой и тихонько играла с куклой.
— А, Лева! — просияла Иринка, увидав своего друга, но, заметив его дорожный костюм, сразу изменилась в лице.
— Ты едешь?.. — спросила она испуганно.
Лева всеми силами старался казаться спокойным и даже веселым.
— Вот видишь ли, — начал он с притворным равнодушием, — я совсем позабыл сказать тебе: тут пришло одно письмо нужное, так мне необходимо по делу на несколько дней поехать в город, ну а ты обещай, что не станешь скучать, не станешь капризничать и по-прежнему будешь во всем слушаться нашего милого, старого доктора, — обещаешь? — Лева уселся рядом с девочкой и, ласково захватив обе руки ее, старался глубоко заглянуть в испуганные, тревожные глаза Иринки. — Обещаешь?
Девочка молча несколько раз кивнула головой.
— Ты когда едешь, сейчас? — тихонько, каким-то упавшим голосом спросила она.
— Да, сейчас… я спешу! — нарочно торопился Лева, желая по возможности сократить эти тяжелые минуты. — Видишь ли, — продолжал он все тем же деловитым тоном, — мне необходимо еще забежать домой… Я кое-что позабыл там… а поезд уже отходит через час! Собственно, я зашел к вам только на минутку, попрощаться… Кланяйся маме, как жаль, что ее нет!.. Ну, до свиданья, до свиданья, будь умницей, в сущности, ведь и прощаться-то не стоило бы… каких-нибудь дня два, три… — Лева говорил очень быстро, стараясь скрыть свое волнение; молодой человек никак не ожидал, что так расстроится в последнюю минуту, и теперь его деланный, притворно-равнодушный тон не особенно удавался ему. — До свиданья, Черный Жук…
Лева нагнулся, желая поцеловать девочку, но Иринка вдруг быстро обхватила слабыми руками его колени и горько зарыдала.
— Лева, Лева, ты говоришь неправду! — с отчаянием повторяла девочка, прижимаясь к нему и стараясь задержать его. — Я знаю, я вижу, ты совсем уезжаешь, совсем, навсегда! Лева, возьми, возьми меня с собою. Иринка не станет мешать тебе, возьми, Лева, Иринку с собою!
Субботин и сам чуть не плакал, но всеми силами старался подавить свое волнение и по-прежнему казаться спокойным и веселым.
— Да полно же тебе, Черный Жук! С чего это ты взяла, право, я вовсе и не думаю уезжать совсем. Бог милостив, мы еще вдоволь набегаемся с тобою по лесу, вот только смотри у меня, поправляйся скорей. А там, быть может, и все вместе в Петербург укатим, и маму твою возьмем с собою, хорошо?
Лева искренно желал тогда, чтобы именно так все и получилось.
Уверенный, веселый тон друга невольно подействовал на Иринку. Она начала понемногу успокаиваться, перестала рыдать и доверчиво смотрела на Леву.
Почему, право, и ей с мамой не поехать в Петербург? Не все ли равно, в каком городе жить, если уж нельзя всегда оставаться на даче?
Эта возможность прежде никогда не приходила ей в голову. Лева, заметив, что девочка как будто немного утешилась, решил воспользоваться этой минутой, чтобы поскорей уйти, прежде чем она начнет опять сомневаться.
— До свиданья! — проговорил он быстро, притягивая к себе курчавую головку. — Будь здорова! — Но вдруг что-то острою болью отдалось в сердце юноши; Лева ясно почувствовал, что, быть может, он в последний раз видит прелестное, бледное лицо девочки, ее доверчивые глаза…