Повести древних лет, стр. 25
Иля бродила близ становища, собирала первые цветы и пела:
Молодая женщина сплела венок из белых цветов и надела на голову. Заводя новую песнь, она плела желтые цветы:
Женщина сплела венок из желтых цветов, надела и его. Цветов много. Нежно-нежно пахнут белые подснежники, а желтые цветы простые, без запаха.
Заренка пришла на голос Или. Подруга надела на девушку венок и отошла; глядясь на нее, как в зеркало, поправила свой венок.
С высокого берега было хорошо видно, как в поваленном сухостое, пуская пал, возились мужики. Поджигали с края, по ветру. Издали малый огонь был неразличим. Постепенно огнище заволакивалось, и усиливающееся пламя принялось прыгать в дыму.
Мужики пошли через реку, неся шесты, чтобы уберечься от трещин. Один поскользнулся, упал. Иля охнула. Нет, встал и пошел за другими.
Между льдом и берегом тянулась длинная промоина. Одинец разбежался и махнул на землю, а остальные набросали шесты и перебрались по ним.
Иля побежала навстречу Одинцу и накинула ему на голову свой венок. Заренка не глядела на Одинца и Илю, не видела, как молодая женщина поцеловала парня.
Доброга перешел со льда последним, и было видно, как он кашлял, стоя на берегу. Началось тепло, и к ватажному старосте вернулась прежняя болезнь. Заренка помнила его рассказы о водяницах. Неужели это правда? К чему же тогда Доброга рассказывал об озерных тайнах?
В сухостое бушевал пал. Для глаз человека вольный огонь и томителен и прекрасен. От него не оторвешься, что бы ни горело, даже собственный двор или стога немолоченного хлеба.
Разошедшееся пламя металось диким зверем. Ватажники кричали:
— Ярись пуще, жги-пали жарче!
В Черном лесу готовилось первое огнище. В такую пору даже небо не зажигает лес своими молниями, что может сделать только человеческая рука!
— А разлив туда не зайдет? — спросила Одинца Иля. Она не отходила от парня и не выпускала его руку.
— Нет, ясынька, — кратко ответил Одинец.
Полая вода оставляет следы, по которым ватажники в чужом месте сумели понять, куда веснами поднимается река и где ей положен предел.
2
Река ломала броню и открывала для новгородцев легкую дорогу. Шел матерой местный лед, за ним протянется верховой, а там и пускай расшивы на свободную воду. Дорога ты, дорога, куда ты поведешь и сама бежишь откуда?..
Ватажники наблюдали за льдом. По нему все ходили зимой, и весенний ледоход несет следы жизни. И зимняя дорога, и заборчики для рыбацких прорубей, и потерянное бревно, и брошенное полено, и многое другое плывет вниз. Но эта река несла одни звериные печати. Как видно, вверху не было людского жилья.
Приходила пора общим умом решить, как разбиться для летнего труда. На вече Доброга предлагал выбор. Одним следовало остаться на месте, засеять огнище и разведать зверовые ловли около первой заимки. Другие должны были подняться вверх по реке и там присмотреть места. Им же поискать, нет ли ходов и переволоков в сторону Новгорода. А третьим плыть вниз до неведомого устья.
Ватажники спокойно и уверенно обсуждали общие дела. Они снялись из Новгорода, поверив Доброге на слово. Это слово сбылось. Все были сыты, ватага накопила копченого мяса и рыбы. Успели поднабрать пушнины и птичьего пуха. Ставров приказчик сосчитал и оценил хранившиеся в острожках шкурки, и больше четверти общего долга уже слетело с плеч.
Ныне ватажники уверенно глядели вперед. Даже неудачливые бобыли и те парни, которых звали в Городе сопливыми ребятами, глядели боярами, вопреки перелатанным усменным кафтанам, драным, закоптелым шапкам и раскисшим сапогам.
Они почитали своего старосту и не равнялись с охотником-умельцем, но каждый соображал про себя: «Четыре охотника за две или за три зимы сумели собрать большое богатство. И я буду стараться, есть над чем». Порой они подшучивали над Ставром — мог бы еще больше запросить боярин за снаряжение ватаги, не обманулся бы…
Вече внимательно слушало Доброгу, который говорил о новых трудах ватаги:
— Кто останется, с того спросим хлеба и всего зимнего запаса. Им работать на огнище, не щадя себя, наловить бобров и навялить рыбы. Им отыскать борти и набрать меда. Нужно найти горькие ключи, чтобы варить соль. Искать в болотах железную землю и построить на зиму теплое жилье. Тем же, кто пойдет вверх и вниз, тоже большие труды!
Как всегда, ватажный староста жестко стелил. Он откашлялся и повел речь о том, что повольники забрели на новые земли не случайными бродягами. Не получится добра, если каждый будет думать лишь о том, чтобы поскорее разбогатеть и вернуться домой. Доброга предлагал навечно завладеть ничьей рекой и построить не временную заимку, а новгородский пригород и жить в нем по Новгородской Правде, а не как лесные звери! В новый пригород не пускать старых бояр! Сами повольники сумеют быть боярами не хуже городских! Быть пригороду, и под него поставить всю реку с верховьями и низовьями!
Меткие слова доходили до сердца ватажников, и им казалось, что они сами так думали. Кругом них теснился дикий Черный лес с болотами и безлюдными чащобами, поднималась безыменная река, заливая берега, а они кричали, гордясь собой:
— Быть тому! Так сделаем!
Доброга лелеял свою мечту в лесах долгими зимними ночами, под свист вьюги и под волчий вой. Он мечтал о новой вольности на новых землях. Наконец он открылся, и его никто не осудил. Он мечтал не о своем благе, но об общем.
3
Утренняя заря светлая и веселая. От одного слова «утрянка» на душе делается хорошо. Все птицы встречают утрянку песнями, а вечером и ночью поют редкие птицы.
Но для человека все же самое сладкое время приходится на вечерние зори. И любовные песни, и речи человека звучат вечером, а не утром.
Пал на огнище разбился на костры, дотлевали толстые кряжи и пни. В сумерках кучи углей рдели, как в печных жерлах. Запоздалое пламя струилось красными ручьями. Сытые огни не бегали, а ползли. Пал утомился и дремал.
Одинец сидел на высоком берегу. Рядом с крупным мужиком Иля казалась ребенком. Одинец молчал. Он уперся локтем в колено и воткнул в бороду кулак. Длинные волосы упали на лоб и закрыли глаза. Иля сочиняла песню и мурлыкала, как сытая кошечка. Она ладила себе новую семью.
— Слышишь, любый?
Он слышал. Он чуть покачивался, идя следом за тихой песнью.
На реку падали птичьи табуны. Вместе с водой плыли темные стаи гоголей, чернеди, крохалей. В сутемках, как льдины, белели пары строгих лебедей.
Доброга и Заренка тоже сидели на берегу. Девушка строго спрашивала ватажного старосту:
— Поклянись Землей, что ты не говорил водянице лебединых слов!
Доброга смеялся:
— Не было того. Я и слова-то не знаю.
— А видел их? Признайся!
— Видел.
— Какие они?
— Найдем тихое озеро, выберем лунную ночку, сама увидишь.
Девушка рассердилась:
— На что мне они? — и опять взялась за свое: — Поклянись!
Доброга убеждал девушку, как дитя: