Тени исчезают в полдень, стр. 49

Федор отозвался только через некоторое время:

– Разведчиком? А смогу?

– … Вот так, Клавдия Антиповна, я познакомился впервые с вашим мужем, – закончил Петр Иванович.

– А потом? – спросила Клавдия почти шепотом.

– А потом он стал отличным разведчиком. Вскоре его забрали от меня – в разведку дивизии. Но я все время следил за его делами. Часто мы встречались с ним как друзья…

– Вы расскажите… расскажите…

И Петр Иванович снова рассказывал о Федоре, припоминая все подробности тех далеких грозовых дней.

Клавдия сидела не шелохнувшись, глядела, не моргая, на Смирнова, и в глазах ее стояли слезы. Время от времени они проливались по щекам, но Клашка не вытирала их.

Под конец она произнесла:

– Не мог он погибнуть… Он жив… Он вернется…

Эти же слова Клавдия говорила потом при каждой встрече. Работа в редакции отнимала много времени и сил. Но, странно, сердечные боли стали легче, приступы реже.

– Ага, чертовы эскулапы, тупые ланцетники! – как ребенок, радовался Петр Иванович. – Раз я нашел превосходное лекарство, может, вы прибавите к той тысяче дней еще года три-четыре!

Вера Михайловна молча плакала ночами. Она-то знала, что это за лекарство, как оно действует! Она старательно прятала от него свои слезы, чтобы хоть этим не расстраивать его. Но Петр Иванович сказал ей однажды утром:

– Не надо плакать, Верусенька. Я понимаю, что это не лекарство, а яд. Хоть плачь, хоть смейся, а… понимаешь, все равно ведь… И я выбрал второе… Не плачь, мой чудесный доктор. Найди в себе силы.

Вера Михайловна, состарившаяся за послевоенные годы втрое, нашла их.

Несмотря на свою тяжелую болезнь, Петр Иванович чуть ли не каждую неделю ездил в колхозы. Иногда его привозили оттуда в Озерки в бессознательном состоянии. Вера Михайловна, зная, что мужа все равно не удержишь от поездок, решила уволиться с работы, чтобы сопровождать его, как он говорил, в «последних командировках». Но он заявил решительно:

– Еще что! Везде люди, не хуже тебя помогут, если что… Да и теперь я научился угадывать, когда будет приступ. За день, за два до этого сердце пощипывает негромко, будто кто крошечными плоскогубцами схватывает его то с одного, то с другого боку. – И еще добавил весело и беспечно: – Опыт – великое дело, Веруся…

Однажды (это было прошлым летом, еще до начала проклятого сеногноя) опыт все же не помог. Сидя в конторе с Захаром Большаковым, Петр Иванович схватился одной рукой за грудь, другой вытащил из кармана склянку с лекарством…

– Захар… – прошептал Петр Иванович, но открыть склянку уже не успел, повалился на пол с посиневшим лицом.

Большаков, как и все председатели колхозов района, предупрежденный Верой Михайловной, знал, что делать. Он влил в рот Петра Ивановича несколько капель из склянки, уложил его на скамейку, крикнул подвернувшемуся Устину Морозову:

– Кто там из шоферов у нас есть? Сними Митьку с ремонта сенокосилок. Пусть какую-нибудь машину выводит из гаража. Да в провожатые кого-нибудь. Иринку, что ль, Шатрову глянь в телятнике…

Устин молча пошел к мастерским, а Захар принялся звонить в Озерки, Вере Михайловне.

Сидя в кузове, забитом свежей травой, Ирина Шатрова на коленях довезла Петра Ивановича до Озерков. То и дело она стучала Митьке Курганову в кабину – осторожней, мол.

У Озерков, километрах в пяти от села их встретила Вера Михайловна. Она, с растрепанными волосами, как молодая, бежала по дороге навстречу машине. Залезла в кузов, схватила руку мужа и, тревожно прислушиваясь к ритму сердца, всматривалась в его лицо. Заняв место Ирины, она сказала:

– Спасибо тебе, родная… Как звать-то?

– Ира. Ирина.

Вера Михайловна посмотрела на нее, но ничего не сказала, склонилась к мужу.

Втроем они легко внесли в дом нетяжелое, безжизненное тело Петра Ивановича, уложили в постель. Митька ушел сразу же к машине, а Ирина смотрела, как Вера Михайловна растирала Петру Ивановичу перепоясанную синим шрамом грудь.

Наконец его лицо покрылось капельками пота, он задышал ровно и свободно. Вера Михайловна устало разогнулась.

– Зачем же он, Вера Михайловна?.. – еле слышно спросила Ирина.

– Что, Ирочка?

– Без него мы, что ли… Закроется, что ли, газета без него?

За окном нетерпеливо сигналил Митька, но Ирина не слушала его сигналов. А Вера Михайловна не расслышала бы сейчас, кажется, и артиллерийской канонады, потому что, нагнувшись над мужем, вслушивалась в его дыхание.

С этого времени, когда Петр Иванович Смирнов приезжал в Зеленый Дол, он по требованию Ирины безоговорочно останавливался у них с дедом Анисимом.

Глава 12

Таков был Петр Иванович Смирнов, шагавший сейчас рядом с Захаром Большаковым к конторе.

Улица была безлюдна. С низкого искрящегося неба лилось солнце. Оно было ослепляющее, но холодное.

Дома и избы Зеленого Дола, опоясанные штакетником, плетнями, а то и просто жердями, тоже слепили Захара и Петра Ивановича – в окнах вместо стекол, казалось, были вставлены бронзовые, натертые до жаркого блеска пластины.

Две зеркальные полоски – свежий след розвальней – прямо, как по ниточке, тянулись вдоль улицы от самых скотных дворов. Большаков давно уже посматривал на эти полоски. И вдруг спросил:

– Не видел, кто это подводу на конном дворе брал?

– Да Фрол Курганов. Только-только перед твоим приходом отъехал…

Большаков шагал чуть впереди, опустив голову вниз, точно боялся потерять след саней на покрытой за ночь снежной кухтой дороге.

Замасленные полоски вильнули в сторону, прямо в настежь распахнутые ворота кургановской усадьбы. Захар, подрагивая ноздрями, молча свернул туда же. Следом за ним, чуть помешкав, вошел и Петр Иванович.

Еще с улицы Большаков и Смирнов увидели подводу, стоявшую у поветей. Сам Фрол Курганов сбрасывал сверху пахучие пласты сена, а Митька укладывал их на розвальнях. Оба они, отец и сын, были почти раздеты – Митька в сером шерстяном свитере, а Фрол и вовсе в одной рубахе, будто на дворе стоял знойный июль.

Завидев председателя, Фрол прекратил работу, выпрямился. От Курганова, разогретого работой, шел парок. В уголках губ его притаилась насмешка.

– Ну чего ты, батя? Кидай, – сказал Митька. И, обернувшись, увидел председателя. – Здравствуй, дядя Захар. Газетному писателю тоже привет, – кивнул он Петру Ивановичу. – Да кидай же, холодно ведь…

– Иди оденься, – проговорил сверху отец.

Митька соскочил с воза, ушел в дом. Фрол ковырнул еще раз-два вилами и опять повернул голову к председателю.

– Ну? Чего смотришь исподлобья? – недружелюбно спросил Курганов. – Несподручно этак глядеть-то, снизу вверх. Ежели наоборот, сверху вниз, – другое дело.

– Куда это ты сено хочешь везти? – тихо спросил, в свою очередь, Большаков.

– Тебе что? На базар, допустим. Сенцо сейчас играет.

– Так… Так я и подумал.

– Ну, раз догадался, об чем разговор тогда?

Лицо Фрола теперь ничего не выражало, кроме равнодушия, но в словах его все равно звучала насмешка. Захар вытащил из карманов руки и снова спрятал их. Смирнов понял, что внутри у председателя все клокочет.

– Пойдем, Захар Захарович, – торопливо проговорил он и потянул Большакова за рукав.

Из дома с большой эмалированной чашкой в руках вышла Степанида. В чашке лежала деревянная ложка. Степанида, видимо, собралась в погреб за солониной, но, увидев Захара, приостановилась на низеньком крыльце.

– Ой, у нас гости на дворе! Чего же Митя не сказал ничего? – тягуче пропела она, улыбаясь. Но улыбка вышла вымученной и жалкой.

Захар быстро взглянул на Степаниду, потом хотел еще что-то сказать Фролу, но только махнул рукой:

– Пойдем, Петр Иваныч.

– Да заходите в дом, что же вы? – проговорила Степанида.

– Ну-ка, не мозоль глаза людям! – прикрикнул на нее сверху Фрол. – Пошла в погреб, так иди…

И они разошлись в разные стороны: Захар с Петром Ивановичем – обратно на улицу, а Степанида – в глубь двора, в сарай.