Тени исчезают в полдень, стр. 26
Никулина, вероятно, слышала. Но она ничего не сказала.
Пистимея постояла еще у порога, подождала и толкнула плечом дверь.
Глава 6
До самого декабря с неба на закостеневшую землю сыпались только редкие сероватые снежинки. Утрами земля, крыши домов и лес были покрыты тоненьким слоем невесомого пуха. Ветерок сдувал его с крыш, с ветвей деревьев, гонял вдоль улиц, забивал им мерзлые неглубокие колеи, наметал сугробики у плетней.
Но едва вставало солнце, насыпавшийся за ночь снег все же таял, улицы деревни становились ослизлыми и липкими, точно их залили яичным белком.
– Тьфу! – плевался Антип, целыми днями болтавшийся по пустынной, затихшей после горячей страды деревне. – В городе для себя-то небось камнем улицы выложили да эти… асфальты всякие понастилали. А люди, значит, и так пусть, в грязи, потому что ничего, мол, пускай, постольку поскольку…
– Аринка вон Шатрова, говорят, заставляет председателя асфальтировать улицы, – сказал однажды вечером Антипу Фрол Курганов.
– Чего? – удивился Антип, остановился средь улицы и захлопал глазами.
– Захар, сказывают, обещал…
– Хо! – воскликнул вдруг Антип. – А что им, и зальют! Не из своего кармана. Людского труда не жалко. Выкамаривают, понимаешь… Антилегенты! Сперва деревянные кладки им положь вдоль улиц, а потом, значит, асфальту налей.
– Разве плохо?
– А что хорошего? Ни стебелька, ни травки… одна твердость. Спокон веков жили – ничего. А ныноче иначе… Вчерась я в новой конторе был. Егорка Кузьмин тоже к председателю: водопойка, дескать, в каком-то коровьем стойле испортилась, надо новую. Я говорю: «А вы бы еще сортиры там понаставили фарфоровые каждому животному, эти… которые по-городскому унитазом называются…» Ка-ак Захар на меня… Ну да ладно. Прощай покудова…
И Антип нырнул в темный зев сенок, как хомяк в нору, но тотчас высунулся оттуда.
– Постой… ты, сказывают, того, а? – Антип подбежал к Курганову. – Под Клашку-то, слух идет, сенца стелешь, а? На огороды, значит, самолично к ней ездишь?
Фрол тряхнул Никулина за грудки так, что у того зазвенело в голове.
– Кто… сказывает?!
– Фролка! – взвизгнул Антип. – Жилу ить шейную порвал, обормот…
– Кто говорит, спрашиваю? – угрожающе повторил Фрол, не отпуская старика.
– Да кто… Бабы вон болтают. А также Андрон Овчинников. Да я что! Стели под стерву… Бросила отца то, кобылица. Отца-то…
Фрол оттолкнул Никулина, точно кинул его обратно в темный зев сенок, и широко пошагал к избе Овчинникова.
Андрон, несмотря на ранний час, уже спал, похрапывая, на кровати.
Фрол сдернул с него одеяло.
– А? – вскочил Андрон, протер глаза. – Фу-ты… Я думал, баба убралась уже по хозяйству.
– Ты… кнут размокший! – крикнул Фрол. – Ну-ка повтори, когда это я с Клашкой… под Клашку…
– А-а… про Федьки Морозова вдову-то? – протянул Андрон. – Я и говорю – сомневаюсь, а он с усмешечкой: «Сомневался Данила, пока дочь не родила…»
– Кто «он»?
– Да этот, «Купи-продай».
Курганов сорвался с места и выбежал, оставив Андрона в недоумении.
Андрон зевнул, почесал правой рукой левый бок, раза два клюнул носом и всей спиной упал на подушки.
А Фрол стремительно шагал к Юргину. Но постепенно замедлял и замедлял шаги, так как ему еще в избе Овчинникова стало уже ясно, откуда идет слух о нем и Клашке.
Возле невысокого, в девять венцов, но огромного, всего три года назад отстроенного дома Илюшки Юргина Фрол остановился и задумался.
К действительности его вернул скрип колес. Юргин подвез к своему дому бричку зеленого, пахучего сена.
– Чего тебе тут? – спросил он сверху.
– Откуда это? – не отвечая на вопрос, кивнул Фрол на бричку. – Где сумел накосить?
– Сумеешь тут! – И Юргин выругался. – Все лето, как каторжник, под дождями гнил.
– Каторжник? – усмехнулся Фрол. – Ты мне-то хоть не кричи об этом в ухо.
Юргин соскочил с воза, долго и молча глядел прямо в лицо Фролу.
– Вон что! – разжал наконец губы Юргин. – Сам допер?
– О чем? – спокойно спросил Фрол. – О том, что ты Илья-юродивый, об этом давно догадался.
– Вон что!! – опять насмешливо и вместе с тем зловеще протянул Юргин.
Открыл ворота и, взяв лошадь под уздцы, завел бричку с сеном на двор. Фрол зашел следом, сел на какой то ящик, валявшийся на земле.
Развязав бастрык, Юргин залез на воз и принялся сметывать сено.
– Про Клашку-то… со чьих слов наболтал Андрону? – спросил Фрол.
Юргин перестал сбрасывать сено, сказал:
– Коль ты догадливый такой, чего спрашиваешь?
– Не притворяйся, сволочь! Устин Морозов это тебе…
– Вот что я скажу, Фрол Петрович, – перебил его Илья. – Догадалась было телушка, зачем хозяин с ножом в сарай зашел. Да поздно уже было…
Фрол невольно поднялся с ящика.
– Вот так, – усмехнулся Илюшка и опять принялся за работу.
Пошатываясь, Фрол вышел из ограды юргинского дома, постоял в темноте средь улицы.
На небе не было видно ни луны, ни звезд. С заречья тянула стужа, напахивало холодным запахом снега, точно там уже легла зима.
– А-а! – махнул вдруг Фрол рукой и пошел к дому Клашки Никулиной.
Когда Фрол вошел в комнату, Клашка, одетая, лежала на неразобранной кровати и, заломив руку под голову, смотрела в потолок. Огня в комнате не было, и Клашка спросила, не вставая:
– Кто там?
Фрол помолчал и сказал несмело:
– Я это.
Еще секунду-две полежала Клашка, стремительно соскочила на пол, босиком кинулась к выключателю. Электрический свет облил ее, вдавил в стену. Она прижала руки к груди, точно боялась, что сейчас выскочит сердце. Метнулась к окнам, задернула занавески, потом, растерявшись окончательно, сдвинула их в сторону, опять сложила руки на груди.
– Ты… ты не бойся! – проговорил Фрол. – Я ведь… так я.
Он снял шапку, сел возле двери на стул. Белые волосы его рассыпались в обе стороны. При электрическом свете они переливались и поблескивали, казались еще белее.
– Чего тебе?.. Зачем ты?.. Чего надо? – задыхаясь, выговорила Клашка. Крепко притиснутые к груди ее небольшие, шершавые от работы руки приподнимались и опускались.
– Не знаю я, – ответил Фрол, встал и одну за другой принялся задергивать оконные занавески. Клашка следила за ним с ужасом, но не останавливала. – Пришел вот… Ты зачем тогда, возле озерка, со мной? Так и я – не знаю…
Закрыв окна, Курганов сел к столу и застыл, не глядя на Клашку.
– Уходи… уходи, ради Бога! – попросила Клашка. Голос ее дрожал и рвался. – Ты… ты ведь седой весь…
– А ты молодая разве? – с грустью спросил Фрол. И после долгого молчания усмехнулся: – Я, считай, с двадцати годов седой. Ты еще в люльке качалась, а я уже поседел.
– Люди-то… люди-то что скажут? – голос ее рвался.
– Люди? – с тоской переспросил Фрол. Он поднял голову и поглядел на стенку, где в простенькой березовой рамке под стеклом висел портрет Федора Морозова. – Что люди? Все равно говорят уж…
Клашка, пошатываясь, побрела куда-то вдоль стены. Остановилась возле печки, оперлась о шесток.
– Нет, нет… не может быть! Не имеют права!! Я Федю жду…
– Потому и говорят, что не имеют, – горько и как-то обреченно уронил Фрол.
Потом долго-долго молчали. Ослепительно, как солнце в пустом небе, горела посреди комнаты электрическая лампочка. Но света ее все равно хватало только на эту комнату, а там, за тонкими стеклами, за окнами, стояла густая тьма. Оба видели ее поверх занавесок, прикрывающих окна лишь до половины. Тьма прилипла к самым стеклам, давила и давила на них.
– Снег, наверное, завтра упадет, – сказал Фрол.
Клашка не понимала, о чем он говорит. Она, вся сжавшись, ждала, что сейчас посыплются со звоном выдавленные стекла, тьма хлынет в комнату, зальет все сплошной чернотой. Она была твердо уверена в этом, знала, что произойдет это через минуту. Вот осталось только полминуты, десять секунд, пять, две, одна…