Тени исчезают в полдень, стр. 161
– Вот это Устин с Пистимеей… Морозовы так Морозовы. И как же мы только жили с ними!
– А ведь Демидку-то Меньшикова я помню еще. Чего он там, в суде, мелет?
– Да что… при нем документы нашли на другое имя. Для того, говорит, сделал, чтоб пенсию получать. А дружок его и брякнул: никакой ты не пенсионер, а этот… верховный иеговист…
– Вон как! Ну а он?
– А почем я знаю… Сегодня к ночи свежие новости будут.
– Захара-то как они, сволочи! Фрол-то, ничего себе… женил Захара…
– Как он, Курганов, Демида словил, не рассказывали на суде?
– Вызывал зачем-то его Меньшиков…
– Н-но?
– Вот тебе и «н-но»! У них одна лавочка. Ну а там… не поладили чего-то. Слово за слово – да за бороды. На шум подбежал Прокудин, ударил Фролку ножом. Только этому медведю что нож! Рыкнул лишь и, обернувшись, пнул Прокудина. Тот и присел, зажав руки меж ног. Тогда Демид пистолет к Фролову затылку подставил. Ну да Фрол… Сумел, в общем, и пистолет вывернуть…
– Ну, сушить теперь сухариков Клашке-то, молодухе. Ежели еще и про Марью Воронову все правда…
– Туманное дело, давно было. Фрол говорит, что не убивал ее, убивали Филька с Демидом. А Фрол по пьянке впутался…
– Это Фрол так говорит, а Демид – иначе. Главный, говорит, убивец – ты. Ты на утес ее заволок, ты голову камнем разбил, а потом и глаза ей… ножом. Да еще и приговаривал: «Не будешь, потаскуха, на Аниську Шатрова глядеть…»
– Господи, это подумать только! Да ежели правда, пусть его, убивца…
– Разберутся. И Егору, должно, приварят как за вредительство.
– Ну, сейчас и закона даже такого нет, чтобы за вредительство. А все же, конечно…
– А наш Овчинников, говорят, только головой крутит да все твердит свое: «Сомневаюсь». В чем это он сомневается?
– Да ни в чем. У дурака всегда присловье дурацкое есть. Не знаешь, что ли.
– А Смирнов ничего не рассказывал там такого?
– И-и, милая! Вчера к вечеру такое размоталось! Демид-то разговорился, прижатый. Будто Устин в какой то Усть-Каменке… какую-то Полинку, невесту этого Смирнова…
– Знаю уж про невесту. Я про самого редактора спрашиваю.
– А Марфа, слух идет, из ума выжила. На все вопросы отвечает одно и то же: «А я почем знаю, что Пистимее нужно было? То Зинку Евдокии с Гликерией подкинь, то с Митрофановыми сведи…»
– Да-а… А Зинка-то… Вон что, оказывается, выделывали над ней! Досталось девке приданое…
– Так и Демид, что ли, у немцев служил? Ну что там, ты же только с Озерков?
– Утром из коровника чистишь-чистишь, а в каком-нибудь углу да останется… Так и на земле… Не только Демид, но и Прокудин этот, и Свищев. Сегодня разговорились, милые, наперебой. Прокудин родом из Сибири, а тот, Свищев, на Украине где-то жил, в войну от эвакуации спрятался. Немцы пришли – он сразу к ним… Сопляк еще был, а уж полицейским служил. Прокудин же рассказал, что после одного боя убитым притворился, чтоб в плен попасть. И тоже живодером каким-то у них работал.
– А старик Евдоким что там?
– Это не старик, а… «В смерти Анны, говорит, виновным себя не считаю. А не помри она – снова на мороз ее выставил бы, потому как бес в ней сидит. И во всех вас бесы, бесы, бесы… Погубили Серафиму святую!» И завопил что-то, псалом вроде, метаться по залу начал, принялся у милиционеров оружие вырывать… Вот кто с ума сошел, а не Марфа. В общем, для него уже суд вроде кончился, в психолечебницу увезли, для определения…
– А Исидор?
– Тот орет: «Сын мой, что хочу, то и делаю с ним! И с женой тоже. А если отца тронете, я, говорит, после тюрьмы разыщу вас всех, и судей и заседателей, на каждого особый нож припасу. Поэтому лучше к расстрелу приговорите. Все равно Христос придет. Он явится и воскресит».
– Воскресит, жди подольше… Даже вон Демид, как почуял, что расстрелом пахнет, распустил слюни: «Смилуйтесь, всю правду расскажу. Что угодно дайте, только не смертную казнь». А уж он-то, поди, знает, воскресит или не воскресит.
– Так что же он рассказал?
– Многое… И что Фрол не убивал Марью. «Это мы, говорит, ее с Филькой. И камень Филька над ней поднял и… глаза ей потом». Все, мол, так и было, как Фрол говорил.
– Прямо гора с плеч! Я и то думаю – Фрол, конечно, такой-сякой, да не мог он эдак…
– Да-а, дела… А все-таки куда Пистимея с Юргиным… или как его на суде называли?.. Звягин Тарас… куда они делись все же? Неужели сгорели? Да ее, саламандру такую, разве сожжет огонь…
… Суд приговорил Демида Меньшикова, Семена Прокудина и Ефима Свищева к расстрелу. Исидора Уварова за религиозное изуверство – к пятнадцати годам заключения. В отношении Евдокима суд вынес определение – поместить его в психиатрическую больницу, а по излечении вновь рассмотреть его дело.
Едва судья зачитал это место приговора, как среди полнейшей тишины раздался громкий возглас Антипа Никулина:
– Эт-то – ух-х! Эт-то – трансляция…
Никулина просто-напросто вывели из клуба..
Егору Кузьмину, учитывая его добровольное признание и чистосердечное раскаяние, определили условный срок заключения – пять лет.
Из-за давности лет, отсутствия состава преступления суд не счел возможным привлечь Фрола Курганова к ответственности.
Заслушав приговор, Фрол ссутулился, обмяк, посерел, будто это не Исидору Уварову, а ему дали пятнадцать лет тюрьмы.
Впрочем, всю неимоверную тяжесть своего наказания чувствовал только он сам.
… Фрол от полустанка до Зеленого Дола тоже прошагал горбатясь, будто когда-то что-то потерял на этой дороге, а теперь надеялся найти.
И в деревню он вошел, не поднимая головы…
2
Наступала весна.
Почти вытаял из-под снега весь увал за Зеленым Долом.
Синеватая дрожащая дымка затягивала теперь небо не только над лесом, но и над всем заречьем. Там еще лежали метровые снега, но в полдень над ними уже катались взад-вперед теплые и тяжелые волны воздуха.
На Светлихе кое-где закипели первые, пока еще небольшие промоины. Ездить через реку было Нельзя, да и пешком переходить небезопасно.
На берегу под большим казаном дымился костер, кругом слышался стук молотков. Это конопатили и заливали варом карбузы для Анисимова парома.
В прошлые годы всю эту работу колхозники выполняли под присмотром самого паромщика. Нынче Анисима на берегу не было. Уже с месяц, как он занемог, слег в постель…
… С проходящего поезда на полустанке сошли на этот раз трое: Мишка Большаков, Зина Никулина и ее почти трехгодовалый сынишка. Михаил был в фуфайке, Зина – в легком пальто. Помахав вслед поезду, Мишка поднял ее чемодан.
– Не забыла – вот по этой дороге нам…
– Не забыла, – ответила Зина, поправляя у сынишки шарфик, – Пойдем, сынок, домой?
– Пойде-ем! – охотно согласился мальчишка, поставив, однако, тут же условие: – Маленько – ножками, а потом – на ручках.
И они пошли тоже в сторону Зеленого Дола. Они были немного разговорчивее, чем шагавшие по этой же дороге несколько дней назад Фрол, Клавдия, Егор и Варвара.
– Эх, черт, через Светлиху нельзя не то что на машине, даже на подводе. Далеко ведь, устанешь с малышом, – уже не один раз говорил Мишка.
И Зина каждый раз отвечала:
– Ничего, дойдем потихоньку.
– Конечно… А Ксенька сейчас, однако, билеты по литературе зубрит. У нее первый экзамен – по литературе. Как думаешь, сдаст?
– Сдаст, сдаст…
Дочка Натальи Лукиной, оканчивающая десятый класс, всю зиму жила в райцентре, приезжая домой только в воскресенье.
– Что-то у нее не ладится с литературой, – снова начал Мишка. – Однако не могу понять – как это не ладится! «Не люблю», – говорит. А как это можно – литературу не любить?! Вот послушай хотя бы это место из «Прометея»…
– Миша! – умоляюще попросила Зина.
– Нет, ты садись на чемодан, отдыхай и слушай, – безоговорочно распорядился Михаил. – Вот.