Повитель, стр. 98

Были потом еще встречи, но проходили они уже не так, как раньше, хотя говорили друг другу вроде те же слова… Проводив ее, Петр торопливо прощался и быстро уходил.

— Ты вроде боишься кого, — сказала как-то с горечью Поленька. — Каждый раз, не успеем дойти до дома, скорее обратно бежишь… К нам никогда не зайдешь… Может… Может, вообще я в тягость тебе? Пожалуйста…

Поленька потирала белой вязаной варежкой щеку около глаз. Стояла так, отвернувшись, пока Петр медленно не заговорил:

— Зачем ты так, Поленька?! Стесняюсь я заходить… к вам… матери стесняюсь. Но я зайду… Чтобы ничего такого не думала, завтра же зайду вечером и все скажу ей.

Тогда Поленька обернулась и сама сказала:

— Ну, иди скорее домой, замерз ведь. — И когда он поцеловал ее, она шепнула: — А маме ничего говорить не надо. Она все знает…

Петр и в самом деле стал после этого иногда заходить к Поленьке.

Между тем дело шло к весне, сильнее разгоралось солнце на небе.

Петр думал теперь о Поленьке днем и ночью. Но странно!.. В мыслях он был с ней каждую минуту, а на деле получалось как-то так, что встречались все реже и реже.

Перед последними зимними буранами, которые случались обычно в конце марта, Разинкин приказал нарезать снегопахом канавы на полях локтинского колхоза. Петр работал добросовестно, сильно уставал. Вернувшись с поля, торопился к Поленьке, но отец чаще всего находил какую-нибудь работу по хозяйству. «Успеешь погулять… Крыша вон от снега обламывается, сбросай…»

Или говорил раздраженно:

«Навозу в коровнике накопилось — не пролезть. Все отец должен делать…»

Петр лез на крышу или до глубокой ночи выкидывал навоз из коровника. Можно было бы еще сбегать повидаться с Поленькой, но отец стерег каждое его движение: «Ничего, ничего… Не последний день живешь на земле. Ложись, завтра тебе на работу рано…» Петр закусывал губы, шел спать.

Потом было совещание в МТС, на котором трактористы брали трудовые обязательства. Петр неделю не был дома. Затем начались предпахотные хлопоты. А там и сама пахота. Сев…

— Ты извини, Поленька, — говорил теперь Петр в совсем уже редкие встречи. — Замотался я вконец. Вот отсеемся, посвободнее станет. Я каждый-каждый вечер буду с тобой. Я ведь и сейчас… Пашу — с тобой, мотор проверяю — ты будто рядом. Ты верь мне.

— Сейчас вот — верю. А нет тебя — я… — И она уткнулась лицом в его грудь. Он погладил ее острые плечики большими руками со следами въевшегося мазута.

— И когда нет меня — верь… Верь…

— Не могу, — призналась Поленька, не поднимая головы. И повторила сквозь слезы: — Не могу, Петя…

Он хотел спросить: «Почему?» — и не спросил. Показалось, что не хватит сил выслушать ее ответ.

Глава третья

1

Медленно и трудно наступает в Локтях весна. Уже давным-давно стекли мутные вешние воды, все чище и прозрачнее становится речушка, протекающая по деревне, а откуда-то с севера все дуют и дуют, как и осенью, студеные ветры, свистят уныло в голых ветвях деревьев. Земля, обильно усеянная с прошлой осени семенами, еще спит.

Однако влажные холодные ветры постепенно стихают.

Забредает в Локти долго блуждавший где-то ровный тихий, теплый дождик. Он идет иногда день, иногда два… И когда перестает — разливается по селу терпкий, пьянящий запах прелых листьев, лопнувших почек и мокрой согретой земля. Каждый в Локтях знает: заморозков больше не будет.

В это время начинает тихонько, незаметно для человеческого глаза, шевелиться земля. Осторожно сдвигаются с места песчинки, прошлогодние листья, засохшие стебельки трав. Тянутой из-под них к свету тоненькие бледные всходы. Они настолько хилы и немощны, что становится непонятно, как могли стронуть они с места тяжелый побуревший лист в лесу или плотный, словно камень, комочек земли на пашне, комочек, который не в силах были сдвинуть упругие осенние ветры, размочить холодные надоедливые дожди. Но вот осторожно уперся в комочек один росток, потом второй, третий… И пришлось ему, хочешь не хочешь, бесшумно подвинуться, уступить.

Великая сила заложена в проклюнувшихся из-под земли бледноватых стебельках. Порой бросит на них ветер целую горсть принесенного с береги Алакуля песка, безжалостно изломает высыпавшийся из белесой тучи град. Иногда равнодушный человек наступив на них, втопчет обратно в землю. Но пройдет день, другой — тоненькие бледноватые стебельки осторожно распрямятся, пугливо приподнимутся, точно осматриваясь, нет ли еще где опасности. Успокоившись, начнут быстро оправляться и зеленеть, один за другим выбрасывая к солнцу нежные пахучие листочки.

Однако враг притаился тут же, рядом в земле.

Он коварно выжидает время. Когда растения немного разовьются и окрепнут, он осторожно высовывает наружу свое бледноватое тело.

Несколько дней они спокойно растут рядом. Враг, кажется, не обращает внимания на зеленое растение. Потом начинает тянуться к молодому стебельку, обвивается вокруг него раз, другой, третий, впивается бесчисленными присосками и теряет связь с землей. Теперь молодое растение кормит его своими соками. А само постепенно чахнет, желтеет…

Этот враг именуется повиликой. Жители Локтей зовут ее несколько иначе — повитель.

Наиболее зараженные повителью участки посевов колхозники выкашивают раньше, чем созреют семена повилики. Другого выхода очистить поля от этого сорняка нет.

В палисадниках домов от повители сильно страдают молодые деревце. Густо оплетенные жесткими и крепкими, как проволока, грязноватыми стеблями, они с трудом выбрасывают мелкие бледно-зеленые листочки и почти не растут.

Зато, если хозяин своевременно очистит деревцо от опутывающей его проволоки, через неделю оно зазеленеет, листочки нальются тяжелым соком, глянцевито заблестят на солнце, тихо и обрадованно зашумят под теплым июньским солнцем…

Не успели локтинские колхозники отсеяться, а солнце уже запалило вовсю, будто поставило перед собой цель — выжечь посевы, обварить могучие сосны до самых стволов, до дна высушить Алакуль.

Весь день висел над Локтями клейкий горячий воздух, за короткую ночь он не успевал освежиться.

Давно уже, может, с того памятного вьюжного вечера, стала подумывать Поленька, что не напрасной была тревога матери, предупреждавшей, чтоб не торопилась с любовью. А она и не торопилась, все случилось как-то само собой. А теперь вот ходит по берегу озера, ждет его, проклятого… Ушла бы, да нет сил. Может, все-таки придет.

— Как-то все у нас не так, — проговорила она однажды с отчаянием.

— Почему не так?

— Недоговорено все… Будто обманываем друг друга. Не могу я так, не могу…

— Да брось ты хныкать, в конце концов! — раздраженно воскликнул Петр. — Ты думаешь, мне-то легко! Думаешь, я-то не мучаюсь?!

Поленька заплакала. Петр опомнился, хотел ее успокоить, растерянно дотронулся до ее плеча.

— Не надо, не надо! — воскликнула она и убежала.

День угасал…

Солнце, насветившись за день вовсю, где-то за горизонтом неторопливо готовилось к заслуженному отдыху. Оно, невидимое уже людям, посвечивало там устало, чуть-чуть, только для себя. Но и этот свет, поднимаясь с земли, окрашивал небольшой кусочек неба прозрачной желтоватой краской.

Молодое облачко, никогда в жизни не видавшее еще, где и как устраивается на ночь солнце, торопливо подплыло к освещенному краешку неба и с любопытством глянуло вниз, на землю. Облачко, кажется, не могло еще отдышаться и было розоватым, как лицо ребенка после быстрого бега.

Поленька, прибежав домой, не пошла в комнату. Она села на почерневшие бревна, лежавшие кучей возле стены, уперлась кулаком в подбородок и стала смотреть на освещенный кусочек неба, на осторожно выглядывающее из тьмы облачко…

А там, на земле, куда опустилось солнце, было, очевидно, очень интересно. Облачко, и в самом деле похожее на маленькую человеческую фигуру, уже забыло об осторожности и страхе, выплыло на середину освещенного места и даже, чтоб лучше видеть, опустилось поближе к земле.