Повитель, стр. 84
— Неделю ить хожу за несчастным килограммом меда! Сын у меня болеет… Подписывай, не уйду! — И бросила на стол перед Бородиным смятую, потершуюся уже бумагу.
Тогда Григорий, не глядя на людей, принялся подписывать бумаги, которые по очереди ложились перед ним на стол. Подписывал, даже не читая. А когда дверь закрылась за последним человеком, бросил ручку на клеенчатый, залитый чернилами стол, подпер щеку ладонью и, закрыв глаза, сидел так, не шевелясь, наверное, с полчаса.
Очнулся, когда услышал сквозь дощатую дверь голос Ракитина:
— Здравствуйте. Председатель здесь?
— Там, — коротко проговорил счетовод. И тотчас двери председательского кабинета распахнулись.
Бородин, ни слова не говоря, уставился на Ракитина.
— В колхозе создана партийная организация, — негромко начал Ракитин. — Пока из четырех человек всего. Вчера у нас было организационное собрание…
— А дальше? — проговорил сквозь зубы Бородин.
— Мы вынесли решение…
… Пробыл Ракитин в кабинете Бородина всего минут пятнадцать и не спеша вышел, натянув на голову выгоревшую и пропыленную парусиновую фуражку.
Когда Тихон легкой походкой шел к двери, Григорию казалось, что половицы под ним прогибаются.
Потом Григорий слышал, как Ракитин спросил в бухгалтерии у Никиты:
— Тут Настя Тимофеева должна была за комковой солью подъехать для лагеря. Не видели?
— Только что председатель подписал ей распоряжение, — ответил счетовод. — Наверно, получает в кладовой.
— Никого там нет, кладовая закрыта.
— Значит, получила уже.
— Черт возьми, я же хотел с ней в лагерь ехать! Придется догонять. Давно, говоришь, подписал Бородин ей распоряжение?
— Сказал, недавно. Коли рысцой побежишь, на полдороге догонишь, — засмеялся Никита.
— А я наперерез, через Волчью падь… А Насте круг в семь верст делать.
— Тогда догонишь, — опять сказал счетовод, но уже сухо и деловито.
Григорий хорошо знал эту глухую и жуткую Волчью падь. Почему назвали ее падью, да еще Волчьей, — неизвестно. Там были болота, меж которых вихляла одна-единственная, да и то ненадежная тропинка. Ходить по ней осмеливался только Тихон Ракитин. Бородин это тоже знал. Очевидно, Ракитин изучил падь в то время, когда скрывался в лесу вместе с партизанами Андрея Веселова. Волков же там и в помине не было. В ржавой воде плавали только жирные длинные ужи.
Ракитин давно ушел, а Григорий все сидел, все думал о Волчьей пади, представлял, где, в каком месте шагает сейчас Тихон, мысленно следовал за ним.
6
Вскоре после разговора с Ракитиным Бородин вызвал в контору нескольких колхозников и распорядился перекрыть прошлогодней соломой все тока.
— Правильно! — как ни в чем не бывало одобрил Ракитин распоряжение председателя. — Только проследи, чтоб не кое-как перекрыли их, а по-хозяйски. Я могу двух-трех животноводов выделить для помощи в подготовке токов.
— Делай свое дело получше, — обрезал Григорий. — Денник вон в лагере загадили. Вчера там был…
Ракитин ничего не ответил, потому что замечание председателя было правильным. Денник в лагере действительно надо или чистить, или устраивать в другом месте.
Через несколько дней Тихон пришел в контору и сказал Бородину:
— Готово.
— Что готово?..
— Новый денник. В другом месте устроили, навес от солнца поставили.
— Ладно, приеду сегодня к вечеру, проверю. И ты чтоб там был.
— Тогда я пошел в лагерь…
Ракитин, повернувшись, вышел из конторы.
У стола председателя стоял счетовод Никита с документами. Он должен был ехать в район за деньгами на строительство зерносушилки. Занятый своими мыслями, он не заметил, как Бородин, держа перед собой чек, который собирался подписать и заверить печатью, чуть-чуть скосил в окно глаза. Если бы он тоже посмотрел в окно, то увидел бы Тихона Ракитина, который широко шагал огородами, направляясь в лагерь для окота своим обычным путем — через Волчью падь.
Наконец Григорий подписал чек и полез в карман за печатью, которую всегда носил при себе в плоской жестяной баночке. Но вдруг передумал, встал из-за стола:
— За деньгами поедешь завтра. А сегодня… я тебе другое задание дам…
Бородин протянул незаверенный чек счетоводу. Голубоватая бумажка чуть подрагивала в его руке.
Счетовод, конечно, не знал и не мог знать, что в голове у Бородина за те несколько секунд, пока он, скосив глаза, смотрел в окно на удаляющегося Ракитина, подписывал чек и искал в кармане печать, созрел целый план. Не знал он, что Григорий за это время вспомнил многое: своего отца, Дуняшку, то время, когда темными ночами ползал в Гнилом болоте, выслеживая партизан Андрея. И то мгновение, когда на фронте Ракитин выстрелил в него…
Никита вышел из кабинета. Но Григорий крикнул ему вслед:
— Позовите мне кого-нибудь. Э-э, Туманова позовите.
И все время, пока ходили за Павлом Тумановым, Григорий сидел не шевелясь за своим столом, а в голове его гудели недавние слова Бутылкина: «Слыхал, на деревне партийцы новые объявились… Вернулись из района они, вместе с Ракитиным ездили…» И стучало, стучало в его отяжелевшей голове: «С Ракитиным, Ракитиным, Ракитиным…»
— Здравствуй, — вывел его из оцепенения голос Павла Туманова.
— Ага, пришел? Ну так. Чего же я хотел тебе… — Григорий потер широкой ладонью лоб. — Массив ржи завтра комбайнеры убирать будут. Организуй, чтоб сегодня обкосили его хорошенько литовками. Да поменьше перекуров, чтоб к вечеру управиться.
— У меня же в кузне… — начал было Туманов, но Григорий прервал его.
— Что в кузне? Я тебе эту работу как члену правления поручаю. Другому поручил бы, да нет людей. В кузне один Степка справится.
Павел удивленно пожал плечами.
— Ладно.
Едва захлопнулась за Тумановым дверь, Григорий подбежал к окну и стал смотреть в ту сторону, куда только что ушел Тихон Ракитин. Потом побрел на конный двор, сказал Федоту Артюхину, работавшему теперь конюхом, чтоб запряг лошадь.
Артюхин засуетился вокруг председательского ходка. Затягивая сыромятную супонь, он прыгал на одной ноге возле лошадиной морды и говорил:
— Энто разве жизнь? Что я, до смерти должон в конюхах ходить? Я же временно соглашался сюда, пока Авдей Калугин хворает. А он и не думает выздоравливать.
Федот Артюхин отличался тем, что больше месяца ни на какой работе выдержать не мог и начинал ежедневно жаловаться председателю: «Энто разве жизнь? Что я, до смерти должон…» И надоедал до тех пор, пока его не переводили куда-нибудь.
На этот раз Григорий, кажется, даже не слышал его жалобного голоса.
— Свежей травы положи в кошевку, — сказал Бородин, принимая вожжи.
Однако путь председателя был пока недалек: от конюшни до дому. Въехав в ограду, Григорий остановился возле сарая, отпустил чересседельник, бросил под ноги коню почти всю траву, что была в кошевке, и вошел в дом. Не раздеваясь, лег на кровать, повернулся лицом к стене. И лежал так долго, часа три. Затем встал. Анисья начала было собирать в кухне на стол, но Григорий, не говоря ни слова, вышел из дому.
Лошадь привычно стояла на том месте, где ее оставил Бородин. Снова подтянув чересседельник, Григорий скрылся в сарае, снял со стены небольшую косу и привязал ее к ходку. Затем опять исчез в сарае. На этот раз подошел к дровяной поленнице и вытащил из-за нее обрез…
Из деревни выехал не спеша. Сидя в плетеной коробке, он, как обычно, угрюмо поглядывал из-под надвинутой на самые глаза засаленной фуражки с высоким околышем. Но едва миновал бор, принялся нахлестывать лошадь. Скоро спина откормленного мерина залоснилась и с крутых боков начали отваливаться клочья пены. Подъехав к Волчьей пади с другой стороны, Григорий натянул вожжи. Мерин пошел быстрым шагом, тяжело раздувая бока. Григорий внимательно оглядывал придорожные кустарники. Сразу же за ними начинались топкие болота, поросшие низким корявым осинником, чахоточной ольхой с длинными ржавыми листьями. Через болота петляла более или менее надежная тропинка. Григорию эту тропинку показывал в свое время покойный отец. До того как стать председателем, Бородин часто пользовался ею. Но в последние годы пешком он не ходил, разве что от дому до конторы. Поэтому забыл, где тропинка выходила на дорогу. Помнил только, что рос там большой развесистый куст калины, который каждую осень покрывался тяжелыми гроздьями крупных желтовато-янтарных ягод.