Повитель, стр. 82
— Лучше уж на шофера тогда… — Хотел добавить: «Как Витька Туманов», — но побоялся.
— Дурак. На тракторе больше заработаешь, — бросил Григорий. Он посидел немного, хлопнул ладонью по столу, застланному клеенкой, и проговорил: — Решено.
Петр поднял было на него глаза, но отец не дал ему возможности возразить.
— Ну, ну, что? Договоренность уже есть с директором МТС, место для тебя оставлено. Лето погуляй — и хватит. Нечего тебе баклуши бить. Ступай.
Вечером того же дня Петр рассказал Витьке о решении отца.
— Ну а ты что? — поинтересовался Туманов.
— Что же мне делать? Поеду, — вздохнул Петр.
Витька внимательно посмотрел на него. Петр поднял голову:
— Ты чего?
— Какой-то ты… пришибленный, — сказал Витька.
— Как это?
— Да так… — И пояснил: — Вялый какой-то, будто сроду не высыпался. Я давно советовал тебе — вступай в комсомол. Мы разбудили бы тебя, встряхнули.
— Э-э, не до комсомола мне… Отец и так… А тут бы…
— Ну, как знаешь, — холодно ответил Виктор. — Что ж, может, работа на пользу пойдет тебе. Людей увидишь и… окрепнешь, в общем!
Осенью Витька уехал учиться в десятый класс. Петр с завистью проводил его. До самых снегов не знал, куда деть себя с тоски. Теперь он с нетерпением ждал курсов трактористов. Но их открытие задерживалось.
— Чего ходишь, как сонный, из угла в угол? — спросил как-то отец.
— Тут не уснешь, сдохнешь с тоски. Где они, твои курсы? Пойду хоть сено возить на ферму.
— Сиди, без тебя навозят, — грубо отрезал отец.
Только перед самой весной Петр наконец уехал на курсы.
4
Однажды, придя к кузнице, где ремонтировали к весне бороны, брички и всякий инвентарь, Бородин увидел там Ракитина.
— Что, нажаловался в райком? — спросил он, присаживаясь на снятый с колес и опрокинутый ящик брички-бестарки. — Чего вообще лезешь куда не надо? Что тебе вот на кузне понадобилось?
— Проверяю, как ремонтируют брички, бороны к весне, — спокойно ответил Ракитин. — По правилу — тебе бы проверять-то надо как председателю. А ты… — И, видя, что Бородин собирается что-то сказать, чуть повысил голос: — Ну, вот что! Если опять сейчас за старое примешься — Ракитин, мол, на мое место метит, — то зря. Не поможет уже! Понятно?
В голосе Тихона прозвучали металлические нотки. Бородин удивленно и неожиданно для самого себя спросил:
— Гм… Это почему?
— И вообще, — продолжал Ракитин, оставив его вопрос без ответа, — давай-ка поворачивай в другую сторону, занимайся как следует делами, раз ты председатель пока…
— Вот как! Пока?! — тихо и насмешливо произнес Бородин.
— Вот именно, пока, — повторил Ракитин. — Мы своевольничать тебе в колхозе не дадим теперь. Запомни.
— Кто это — мы? — воскликнул Бородин, вскакивая. — Не много ли берешь на себя?
Но Ракитин, не обращая больше внимания на Бородина, пошел прочь. Вместо Тихона Бородину ответил кузнец Степан Алабугин:
— Мы — это колхозники.
— Чего, чего?! — обернулся Бородин в широкие, настежь открытые двери кузницы.
Алабугин в прожженном ватнике отер пот с широкого, лоснящегося лица, насмешливо проговорил:
— Вот тебе и чего…
И опустил с плеча на наковальню тяжелую кувалду. Из-под кувалды во все стороны брызнули искры.
«Мы — это колхозники!» Бородин вспоминал слова бывшего своего работника теперь каждый раз, когда встречался с Тихоном. Да, колхоз — не только Бутылкин, Тушков, Амонжолов. Это и Ракитин, и Туманов, и Алабугин, и Евдокия Веселова, и Марья Безрукова, и многие другие.
Весна для Бородина началась необычно.
Как-то недели через две, после того как сын уехал на курсы трактористов, Григорий сидел дома, поглаживая лежащую у него на коленях собачью морду. Неожиданно из конторы прибежал запыхавшийся счетовод.
— Там… в конторе… из района приехали, — сказал он, размахивая руками, будто это помогало ему извлекать из глотки слова. — Тебя требуют…
— Скажи приезжему, чтоб ко мне шел, — ответил Бородин счетоводу, не вставая с места. — Что он, не знает, где председатель живет? Анисья! Сообрази-ка насчет обеда…
Счетовод опять замахал руками:
— Отправляли его к тебе, не идет. Вскипел только: «Я разве в гости к председателю приехал!» Партийный секретарь, шепнул мне Ракитин. По фамилии Семенов.
Если бы земля разверзлась перед Григорием, он так не испугался бы, как при упоминании этой фамилии. Сделавшись белее стенки, Григорий пошевелил губами. Однако звуков не последовало. Никита на всякий случай шагнул к двери, проговорил:
— Н-ну… Чего это ты? Приехал — так что? Уедет…
— Врешь! — как-то с присвистом выдавил Григорий, сжимая кулаки, — Врешь ведь, а? Придумал?
— С чего это я бы? — не спуская глаз с Бородина, промолвил счетовод, отступая еще на шаг. — Я скажу — сейчас будешь, а?
Григорий не отвечал. Счетовод, сочтя благоразумным не задавать больше вопросов, вышел.
Семенов… С давних-давних пор, пожалуй, с тех времен, как снова увидел он во дворе веселовского дома сбежавшего из Локтей ссыльного, Григорий стал испытывать при мысли о нем какой-то страх. С Семеновым Григорий не встречался, если не считать того случая, когда неожиданно столкнулся с ним ночью в переулке возле дома Андрея, никогда не разговаривал, но боялся и ненавидел почему-то больше, чем самого Веселова. Сначала страх этот был безотчетный, необъяснимый. А потом все яснее и яснее начал понимать Бородин, что не было бы на свете таких, как Семенов, нечего бы ему, Григорию, бояться всяких там Веселовых, Ракитиных, Тумановых.
До самой войны преследовал его, Григория, этот человек. Потом — война, не до Семенова было, хотя червячок беспокойства нет-нет да и засосет сердце при мыслях об этой фамилии. Но Григорий успокаивал себя: «Вон какая ведь мясорубка была. Такие, как он да Андрюха, и совали туда головы в первую очередь». И вспоминал почему-то камень, брошенный однажды в озеро после разговора с Евдокией Веселовой. «Лежит, поди где, склизью оброс… А может, илом замыло». Такие мысли успокаивали…
И вот Семенов, как и прежде, в Локтях!
А может быть, это не тот Семенов? Григорий опустился на стул, зажал голову, в которую часто колотилась кровь, руками. Мало ли Семеновых на свете? Семенов… да Семеновых — пруд пруди…
Но когда стукнула в сенях дверь, Бородин вскочил, вытянулся, как струнка, начал оправлять рубаху.
Но в дверь опять просунулась голова Никиты.
— Сказал — буду сейчас! — закричал Бородин так, что зазвенела посуда на полке. Голова счетовода в то же мгновение исчезла.
Осмотрев зачем-то внимательно комнату, Григорий медленно пошел к двери.
В конторе, однако, Бородин никого не застал. Тот же счетовод сказал Григорию, что приезжий вместе с Ракитиным, Тумановым и другими членами правления ушел осматривать семена, потом собирался на ферму, а ему велел пока приготовить кое-какие цифры.
— Какие еще цифры? — рявкнул Бородин.
— Сколько в прошлом году доходу получили, сколько на трудодни хлеба дали, сколь денег, сколь… — начал перечислять Никита. Но Бородин не стал слушать, выскочил из конторы и кинулся к амбарам. Там никого не было, Григорий побежал к скотному двору.
— Ушли уже! — сказала ему работавшая там Настя Тимофеева. — Досталось же Тихону. Господи! Сперва, правда, хвалил его этот, из района, а потом… В контору ушли. И Ракитин и Туманов.
Григорий опустился на кучу соломы, долго молчал
— Ракитин, Туманов… — тихо проговорил он И вдруг начал жаловаться Насте: — Ну вот, сама видишь… Водят приезжего из района по хозяйству, показывают, рассказывают… Будто нет в колхозе председателя, хозяина…
— Стало быть, нет, — проговорила Настя.
— А?
— Ну, так этот, приезжий, сказал.
— Чего?! — воскликнул Бородин.
— Да ну тебя! — отмахнулась Настя. — Очумел ты, что ли?
Бородин встал и поплелся в контору.
Секретарь райкома партии Семенов встретил его сухо. Поздоровавшись, он внимательно посмотрел на Бородина из-под огромнейших, спутанных седых бровей и будто проколол насквозь. Григорий невольно сделал два шага назад, как Никита за час до этого.