Повитель, стр. 76
— Чего звал? — не выдержала наконец Евдокия.
— Как здоровье-то? — спросил Григорий. — Прибаливаешь, говорят?
— Ты, Григорий, не прикидывайся овечкой…
— С завтрашнего дня отправляйся семенное зерно подрабатывать. Потом протравливать его будешь. Да смотри, руководи там… Руководить ты любишь…
Вызывая Веселову, он хотел всего-навсего уточнить состав работниц огородной бригады на лето, но после слов Артюхиной передумал вдруг…
Ни слова не говоря, Евдокия пришла на другой день в амбары и принялась за работу.
На этом бы, вероятно, и кончились заботы Григория о подготовке к севу. Но когда с крыш покатилась капель, а от пригретых солнцем обтаявших стен домов пошел тонкий парок, Ракитин сказал председателю:
— Сев ведь, Григорий, скоро. А ты…
— Что я? — грубо спросил Бородин.
— Хоть бы сходил когда к амбарам, посмотрел, как семена готовят.
Григорий взорвался:
— Вот что! Ты заведуешь фермой — так и суй нос коровам под хвост. А в чужие дела не лезь!
Григорию все время казалось, что Ракитин со дня своего приезда настороженно наблюдает за ним. Скрепя сердце Бородин сдерживался, потому что побаивался Ракитина. Но сегодня его раздражение выплеснулось само собой.
Дело происходило в конторе. В кабинете председателя сидели: сам Бородин, Ракитин и Павел Туманов За раскрытой дверью кабинета, в комнате, служащей бухгалтерией, было много народу. Все повернулись к двери и притихли. Даже счетовод Никита перестал щелкать на счетах.
— Ты зря кипятишься, Григорий, — сказал Туманов. — Тихон правильно говорит тебе: надо проверять семенной материал…
— Он все на Евдокию надеется, — добавил Ракитин. — У бабы здоровьишко никудышное, а он ее поставил ядовитую пыль глотать.
Григорий, еще не думая, чем все кончится, бегал по кабинету, выкрикивая отдельные слова:
— Кипятишься!.. На Евдокию… Здоровьишко никудышное?! — Потом остановился против Тихона и вдруг усмехнулся: — А недавно требовал Евдокию в правление ввести. Ишь куда клинья бьешь!
— Какие клинья?! — привстал Ракитин.
— Ты сиди, сиди! — бушевал Григорий. — Думаешь, не вижу, к чему подлаживаешься?! Я для тебя, как бельмо на глазу! Ты в председатели метишь, а я мешаю… Подтягиваешь к себе своих людей. Пашку Туманова в правление протащил, Евдокию хочешь…
Тихон с грохотом отбросил в сторону стул и побледнел.
— Да ты… что?
Григорий кинулся вдруг к столу, схватил свой стул и поставил его перед Ракитиным:
— Вот мой стул. Садись давай, командуй. Только не обливай меня грязью. Я знаю, ты уж распускаешь слухи, будто я на фронте… Э-э, да что! Садись, говорю, руководи.
Ракитина, потрепавшего на войне нервы, вдруг начало колотить. Павел Туманов, не без основания опасавшийся, что дело может кончиться плохо, крепко схватил сжатый кулак Ракитина. Ракитин шумно, как паровоз, выдохнул из себя воздух.
— Вон ты как! — сказал он, подергивая бледными губами. — Что ж, откровенность на откровенность, раз на то пошло. Никаких слухов я не распускаю. А надо бы всем рассказать, какую ты рану принес домой. В председатели я не мечу. Но ты случайно попал на это место, понял?
— Как не понять? Все понятно и мне и людям вот… Давай уж выкладывай все сочинения, какие придумал обо мне. Остальные Пашка Туманов довыложит, он у тебя на подхвате. Говори, вот он, народ-то… Может, и поверят тебе!..
Ракитин обернулся назад. В бухгалтерии по-прежнему стояла тишина. Только что вошедшие с улицы люди толпились вокруг столов, вытягивали шеи, пытаясь через головы других заглянуть в кабинет.
— Вон ты как! — повторил Ракитин, невесело усмехаясь. — Вижу, возомнил о себе много. Думаешь, царь и бог теперь здесь.
— Царь не царь, а… вот она дверь, открытая…
Однако Ракитин не тронулся с места. Он опять стал наливаться гневом, как свинцом. Павел Туманов схватил теперь его за обе руки и потащил из конторы.
На улице Ракитин немного остыл, молча шагал по мягкой дороге, уткнув нос в мохнатый воротник полушубка.
Возле дома Ракитина Туманов сказал:
— Зря ты горячку порол, Тихон.
— Да ведь он, сволочь такая, что выдумал…
— Он выдумал, а вот теперь оправдайся попробуй… Он знал, что делал.
Ничего больше не говоря, даже не попрощавшись, Тихон толкнул калитку.
3
Скоро зачернели унавоженные улицы деревни, осели в палисадниках мокрые сугробы. Снег сделался крупчатым, тяжелым. Утрами он покрывался прочной ледяной коркой, выдерживающей тяжесть человека, а к середине дня подплывал желтоватой водой.
Потянуло над Локтями первыми волнующими запахами весны.
Бородин не спеша готовил хозяйство к севу. Давая колхозникам задания, смотрел людям не в лицо, а куда-то мимо. Едва появлялись в конторе Павел Туманов или Ракитин, Бородин чуть заметно, одним уголком губ, усмехался и делал вид, что не замечает их. Если те обращались к нему, Григорий старался отвечать как можно короче: ладно, правильно, делайте…
После завтрака шел проверять, как протравливаются семена, сколько кузнецы оковали за вчерашний день колес, отремонтировали борон. Заглядывал и на конюшню и на скотный двор. Теперь он не горячился, не кричал, как осенью. Если замечал непорядок, говорил тихим и ровным голосом:
— Вы, дьяволы, за что трудодни получаете? Чтоб к завтрему все было исправлено.
Перемена в поведении Григория всем бросилась в глаза. Колхозники спрашивали:
— Да что ты, Григорий Петрович, точно вареный ходишь? Ведь осенью-то как руководство держал?! Потому и уборку провели быстрее других.
Григорий обычно присаживался, вытаскивал кисет и горько усмехался:
— А зачем мне здоровье тратить? Все равно снимут. Живьем едят меня Ракитин с Тумановым. — Закурив, поднимался, сосал самокрутку, плевал на мокрый снег. — Слыхали, что Ракитин мне заявил в конторе? Не по тебе, мол, должность… Коль не по мне — берите ее себе. А я и так проживу. Руки, слава богу, есть, работать привычны.
И медленно уходил прочь.
И как-то так получилось, что многие колхозники сочувствовали Григорию. А тут не терялись Бутылкин, Муса Амонжолов, Егор Тушков. При удобном случае каждый из них говорил:
— Голодной курице все просо снится… А Ракитину — председательское место…
— Ракитин-то ничего… разбирающийся в делах человек, — возражал иногда кто-нибудь.
— И беспокойный вроде… хлещется день и ночь.
— Он хлещется… как рыба на крутом берегу — все к воде да к воде. Рыба — та хоть бездумная, а Ракитин — себе на уме.
— Ну, это ты зря!
— Вот тебе и «ну-у»… А Бородин чем плох? Заботится о народе. Электростанцию вон собирается построить.
— Электростанцию? Врешь!
— Поди спроси.
Спрашивали. Григорий отвечал нехотя:
— Нынче с лета начнем строить. Снимут меня — хоть люди добрым словом каждый вечер вспоминать будут…
И незаметно некоторые колхозники стали пропитываться неприязнью к Туманову и Ракитину. Тихон попытался на ферме поговорить со скотниками по душам. Но сделал это, очевидно, неумело. Колхозники слушали его, перекидываясь насмешками, а кто-то даже крикнул:
— Заливай! Понимаем…
Оскорбленный, он выбежал из коровника и сразу увидел Григория возле амбара с семенным зерном. Бородин тоже заметил его и, почуяв неладное, скрылся в амбаре, где человек десять насыпали в мешки пшеницу. Ракитин, заскочив в амбар, подбежал к Бородину и рванул его за рукав.
— Агитируешь народ, сволочь!
— Чего их агитировать? Они и так добросовестно работают, — не растерялся Григорий. — Сев на носу, каждый понимает. Агитация не нужна. А вот отсеемся — тогда начну агитировать… на строительство электростанции. Дело новое…
Веселова, опасаясь скандала, поспешно вытолкала Ракитина из амбара и увела прочь. Григорий бросил вслед:
— Успокойся… Сам я уйду с председателей. Вот кончим сев, проведем общее собрание…
Григорий сел на кучу мешков, сваленных возле входа в амбар, обиженно стал смотреть в одну точку.