Повитель, стр. 45
— В тюрьму оно еще заглядывает сквозь решетку, а в могилу — нет. Вот оно что, батя.
Старик опять почесал в бороде, посмотрел зачем-то на крашеный желтый пол, по которому были разлиты солнечные пятна.
— Н-да… Экось ты просветлил отца по всем моментам… Тьфу… — И ушел, говоря насмешливо: — А пиджак зря гноил под крыльцом… Хозяин!.. Пользуйся моим пока…
Но пользоваться отцовским пиджаком Григорию долго не пришлось. Однажды утром он услышал доносящиеся с улицы крики, ругань. Григорий вскочил с кровати, глянул в окно. Колчаковцы толпами бежали к лесу. По улице метался Терентий Зеркалов. Он был в одной смятой рубахе навыпуск, без фуражки — видимо, только что проснулся. Откуда-то доносились редкие выстрелы.
Вдруг отворилась дверь, в комнату не вошел, а как-то впрыгнул задом отец, торопливо накинул крючок и, не разгибаясь, попятился в угол, упал на лавку, закрестился:
— Гос.. бож… помил… пресвят… богоро… Окружили, говорят, красные со всех сторон… О господи!
И опять холодок прошел по спине, подкатил к сердцу. Григорий только глотнул воздух, прошептал:
— Ну, батя… смотри!..
Те, кого искал Григорий в лесу по ночам, сами явились в Локти.
… Когда Григорий Бородин наконец вышел днем на улицу, он почувствовал щемящую пустоту.
Почти неделю подряд дули страшные западные ветры. Но уже ночью ветер потерял силу, а к утру стих окончательно. Медленно успокаивались воды Алакуля.
Часть вторая
Глава первая
1
Где-то гуляла еще по лесам банда, возглавляемая Гордеем Зеркаловым. Бывших колчаковцев понемногу вылавливали, загоняли все дальше в болото. Многие мужики, призванные когда-то в колчаковскую армию, возвращались зимой с повинной в родные деревни.
В Локти одним из первых явился Федот Артюхин. Был он похож на нищего. Рваный, прожженный у ночных костров полушубок, разбитые валенки с задранными кверху носами, облезлая баранья шапка…
— Может, добро-то скинул где и вырядился для жалости, — пустил кто-то шепоток.
А Федот Артюхин сразу отправился к Андрею Веселову в недавно образованный сельсовет.
— Здравствуй, председатель, — несмело проговорил он. — Вот он я. Заявился, значит… Хоть милицию зови, хоть что… — И, увидев сидящего у стены Федора Семенова, почему-то низко поклонился ему, потом затоптался на месте и хотел выйти. Но вдруг махнул зажатой в кулаке шапкой. — Зовите, ладно, милицию…
— Зачем? — спросил Веселов, внимательно оглядывая его с головы до ног.
— Так ведь я… все-таки… — Федот кивнул в сторону леса.
— Что же, пришел — живи, — спокойно проговорил Веселов.
Тогда Федот опустился на некрашеный, лоснящийся от грязи табурет, начал торопливо объяснять:
— Я ведь что? Я кабы сам… С тобой тогда зря не пошел, вот что. Зато помои из-под Гордея потаскал… Э-эх, чего там! А теперь как мне? Думал тоже: к вам податься — сразу к стенке меня, да и Зеркалов не простит, пошлет людей — пришибут. Он достанет, руки у него пока длинные. И там оставаться — верная смерть. Не от пули, так от мороза. А у меня домишко ведь тут, хоть никакой, да и жена также…
— Кто это сказал, что мы тебя к стенке поставим? — спросил Андрей.
— Ну-у… так говорили у нас… в отряде, — неопределенно ответил Федот. — Рассказывали, будто вы Игната Исаева да Кузьму Разинкина замучили тут за то, что сыновья их у беляков воюют. А потом дошел слух: Кузьма с Игнатом живут да здравствуют… И вдарило мне в башку: «Может, пугают нас, а?» Ночами размысливал: ведь я кто? Разве я враг тебе, к примеру? Вот и припер домой после домыслил…
Андрей рассмеялся.
— Правильное домыслил, Федот.
Артюхин тоже улыбнулся, сказал:
— Ну, благодарствуем… — и направился было к двери, но вдруг остановился, оглянулся на Андрея.
— Чего тебе еще? — спросил Веселов.
— Так все же… Непонятно мне. Гордей Зеркалов как поймает кого… кто за Советы воевал, немедля в расход, без разговоров. А вы… Я вот пришел — ты говоришь: живи. Игната Исаева, Кузьму Разинкина тоже не трогаете. Чудно… Объясни поподробней.
— Так я же объяснил уж, Федот, — проговорил Веселов. — Мы различаем, кто враг нам, кто нет. Время сейчас такое, что многие семьи надвое раскололись. Пройдет еще немного времени — все, как ты вот, домыслят, что к чему.
— Это Игнат-то Исаев домыслит? Вряд ли…
— Ну, тогда пусть сам на себя пеняет… Чуть заметим, что сети против нас вьет, — раздавим. Сил теперь у нас хватит.
Когда за Артюхиным закрылась дверь, Андрей посмотрел на молчавшего Семенова с немым вопросом: может, мол, неправильно я с Артюхиным поступил? Семенов понял это, встал.
— Нет, нет, Андрей. Все правильно…
Нахмурив свои лохматые брови, Семенов прошелся по кабинету, стал застегивать неизменный, потрескавшийся за многие годы кожан. Потом проговорил:
— Ну, поеду я дальше. Учить тебя мне нечему, сам во всем разбираешься правильно. Молодец, Андрюша, окреп.
Андрей отвернулся от Семенова и стал смотреть в окно. Семенов протянул ему руку.
— Ну? Вопросы есть? Нету. Значит, до свидания.
— Счастливый путь, Федор.
Семенов шагнул к двери, остановился.
— Нет, что-то еще, вижу, есть у тебя. Выкладывай.
Поколебавшись, Андрей проговорил:
— Я уж давно думаю, Федя… Ты вот говорил — правильно я… И дрался с Колчаком не на страх, а на совесть… А все беспартийный. — И, наконец, обернулся. — Я не знаю, может, рано мне…
Семенов подошел к Андрею, молча взял его за плечи и встряхнул. Сказал глухо, будто даже сердито:
— Я давно жду от тебя, Андрюша, этих слов… И знал, что дождусь. Сам рекомендовать тебя буду в члены партии.
— Ну, спасибо. Спасибо, друг… — почти прошептал Веселов.
— Тебе спасибо, Андрюша… На обратном пути я заеду — и в комитет с тобой… Будь здоров.
Андрей Веселов еще долго стоял у окна, заложив руки за спину.
От Веселова Федот вышел бодрым шагом, громко крикнул через дорогу Тихону Ракитину, вывернувшемуся из-за угла:
— Тихон, здорово! — и побежал к нему рысцой.
— Вернулся, значит? — протянул руку Тихон. — Здравствуй. У Веселова был?
— Ага… Доложился по всем правилам. Так, мол, и так, личный постель-адъютант самого Зеркалова…
— Не испугался он тебя?
— Не-ет, — растянул Федот в улыбке заросший щетиной рот. — Господи, хоть усну сегодня в какой ни на есть человеческой постели. Ну а ты как?
— Да как? Тоже воевали… с такими, как ты.
— Именно. Я и Андрею говорил — а враги разве мы?
На другой день, когда Федот, несмотря на мороз, в одном пиджачишке колол дрова возле своего дома, к плетню подошел Григорий, постоял и проговорил:
— Ишь ты, закалился, видать, в отряде Зеркалова. Чего не оденешься?
Федот обернулся, бросил топор на снег.
— А-а, Гришка… Закалка плохая, брат, там. А ты где воевал? У Андрея, что ли, в отряде?
— Люди дерутся — чего лезть… — нехотя проговорил Григорий. — Мне защищать нечего.
— А мне есть чего? — спросил Федот.
Вопрос был правильный. Но Григорий будто не расслышал его.
Отвернувшись, глядя куда-то вдоль улицы, спросил осторожно:
— Как там дела у Зеркалова?
— Интересуешься, стало быть? — усмехнулся Федот. — Может, дорогу к нему рассказать?
— Дурак! — Григорий плюнул на снег. — Кто сейчас к нему пойдет? Последние дни, сказывают, догуливает Зеркалов.
— Это верно, — согласился Артюхин. — Разбегаются людишки от него. Скоро останутся втроем: Зеркаловы — отец с сыном да Лопатин.
— И Лопатин с ними?
— А то где же? Вроде начальника штаба…
— Так, — сказал Григорий неизвестно к чему и отошел от плетня.
Вместе с первыми теплыми днями пришло в Локти известие о том, что в Иркутске расстреляли «верховного правителя» — Колчака.
По вечерам, собираясь в сельсовете, мужики возбужденно обсуждали эту новость.