Повитель, стр. 40

— А ты, дубина стоеросовая!.. Ведь говорила: доорательствуешь, паразит такой… — И обернулась к крыльцу, сверкнув заплатой на холщовой, не гнущейся на холоде юбке. — Господи! Да всыпьте вы ему десятков восемь… Это на пользу будет, может, ума прибавится…

— Пулю бы ему в зубы… — буркнул Терентий.

— Ладно, — тихо сказал сыну Зеркалов. — Для другого она нужнее будет, побереги. — И крикнул Федоту: — Иди сюда!..

Федот вскочил на колени, помедлил и, поняв, что никто не намеревается в него стрелять, подошел:

— Ты что же это?

— Гордей Кузьмич… я…

— Знаю тебя с пеленок, а то бы… Можешь искупить свою вину — записывайся добровольцем в народную армию. Будешь у меня адъютантом…

Артюхин растерянно оглянулся на жену, но она не слыхала, что сказал Зеркалов.

— У меня легкое… того, прострелено…

Терентий многозначительно потряс наганом перед носом Артюхина, и Федот тотчас торопливо закивал головой. Терентий опять скривил губы и плюнул ему под ноги.

Разговаривая с Артюхиным, Гордей Зеркалов сошел с крыльца. Теперь он поднялся обратно и заговорил, бросая слова в гущу народа, как увесистые булыжники:

— Перепороть бы всех не мешало, да ладно… Односельчане ведь мне вы. 3а явную и тайную поддержку Советской власти обкладываю дополнительно, так сказать… по мешку пшеницы с каждого дома… Свезти в кладовые Лопатина. Зерно пойдет на нужды народной армии… — А закончил свою речь так: — Расходитесь к чертовой матери! Но пшеница к завтрему чтоб была. Уклоняющихся расстреляем по закону военного времени.

Народ хлынул в переулки. Площадь перед домом Зеркалова опустела. Только Федот Артюхин топтался на снегу.

— Так ты взаправду, что ли, Гордей Кузьмич? — осторожно проговорил он, чуть осмелев. — Ведь легкое у меня…

— Я тебе покажу — легкое! Ступай вот с ним, — указал Зеркалов на стоявшего рядом колчаковца. — Он форму выдаст. А потом бегом сюда. Дрова будешь колоть и… того… жилье содержать. Адъютант, в общем… — И пошел было в дом, но обернулся: — А жену к Лопатину пошли. Пусть прибирает у него в доме… — И повысил голос: — Чего рот разеваешь? Ступай!

Федот проглотил только слюну и опять часто закивал головой.

Прибежав домой, Петр Бородин вцепился в сына, который тоже только что вернулся с улицы.

— Видал, а? Видал, сынок, кто правый-то теперь? Ну, чего молчишь?

— Да отпусти ты! Впился как… — Григорий отодрал руки отца от своих плеч, сел за стол. — Давай жрать, бабка, чего там копаешься?

Петр угадал, что в сыне произошел какой-то перелом, и тихонько перекрестился. Теперь он был уверен, что Григорий скоро сам заговорит о поездке в город.

Несколько дней Григорий ходил по комнатам хмурый, думал о чем-то. И однажды за ужином сказал:

— Ладно, батя… Завтра-послезавтра поеду в ночь. Может, не вытряхнут мешки по дороге.

Петр только начал икать в ответ. Когда стемнело, он, ни слова не говоря, пошел, запряг лошадь и вернулся в комнату.

— Гришенька, того… Запряг. Давай погрузим.

— Я ведь сказал — завтра-послезавтра…

— Да чего уж… Чует сердце — сегодня надо. С богом, Гришенька, а?

Петр уже не просил, он умолял. Григорий чувствовал: не согласись с ним — ляжет и помрет тут же отец, не вынесет.

— Ладно, — проговорил Григорий и встал

Когда уже погрузили мешки, раздался топот конских копыт по мерзлой дороге. Григорий кинулся к забору, прильнул к щели. Торопливо уходила куда-то из деревни банда Гордея Зеркалова.

— Ну что, что там? — подойдя, прошептал отец.

— Ничего. Я сказал тебе, что послезавтра поеду, значит — послезавтра, — зло ответил вдруг Григорий и, не смотря на отца, ушел в дом.

Утром в село вступил с небольшим отрядом партизан Андрей Веселов.

5

Партизан было немного, человек тридцать, — все незнакомые локтинским мужикам, кроме разве Федора Семенова да Тихона Ракитина.

Прямо на улице, перед церковью, партизаны поставили стол, накрыли красной скатертью. Тотчас собралась толпа. Все поглядывали на хорошо вооруженных людей, на Андрея, на Тихона Ракитина, на Семенова. Семенов был в кожаной куртке с перевязанной рукой. Он стоял молча, внимательно посматривая на мужиков.

— Опять, что ли, митинг?

— Теперь кого пороть будут? — раздались голоса из толпы.

Андрей повернулся к Семенову. Тот кивнул. Веселов оправил старенькую шинель, в которой пришел еще с фронта, поднял руки, требуя тишины, и спросил:

— Значит, попробовали колчаковских плетей?

Послышался гул, потом кто-то крикнул обиженно:

— Чего смеетесь? Сами, что ли, спины мы подставляли?

— Я не смеюсь, товарищи… Колчаковская власть — это насилие, кнуты, поборы. Это власть Зеркалова. Видите, он и командиром у них. Они хотят задушить революцию, вернуть старые порядки. И вернут, если мы все, как один, не поднимемся на ее защиту. А коль поднимемся — вот им, — Веселов показал кукиш, — потому что нас, крестьян, больше.

Андрей, не привыкший к длинным речам, передохнул и продолжал:

— Вот у нас собрался небольшой отряд. Это Федор Семенов привел нам несколько человек из города. Но нас мало. Поэтому объявляется запись в отряд из числа бедняков. Запись добровольная. Кто хочет хлебнуть колчаковских плетей, тот может не запи…

— Да что ты, мать честная, длинно так агитацию держишь! — крикнул вдруг из толпы пожилой крестьянин и выступил вперед. — Пиши меня, ядрена кочерыжка…

Толпа заволновалась, плотнее обступила стол.

— И меня пиши!

— И меня с братом!

— Захарка, тебя писать, что ль?

— А как жа! — раскатисто ответил из толпы молодой голос.

Веселов едва успевал записывать фамилии. Потом всех записавшихся в отряд выстроили тут же, у стола.

— Ну вот, теперь вы партизаны, — начал было Андрей Веселов.

— А как насчет оружия? — перебили его.

— С десяток наганов, пяток шашек да три-четыре дробовика найдем. Больше нет. Сейчас все по домам разойдитесь. У кого есть ружьишки охотничьи, берите с собой, у кого нет — хоть ножи прихватите. К обеду — все сюда, разобьемся по взводам.

— Разойдемся, а вдруг Гордей нагрянет?

— Мы посты за деревней выставили. Если что — по выстрелу все на площадь.

На следующее утро ударила оттепель. Все записавшиеся в отряд вновь собрались у церкви. Оружия прибавилось немного — две-три берданы.

— Ладно, — сказал Андрей, обойдя строй. — У кого нет оружия — в бою достать. Это первый боевой приказ.

Несколько дней подряд Андрей Веселов с помощью бывших фронтовиков обучал своих партизан обращению с оружием, стрельбе из наганов и винтовок, которые еще предстояло многим достать в бою. Федор Семенов, обняв на прощанье Андрея, уехал в другие села поднимать народ на борьбу с колчаковщиной.

А по вечерам партизаны собирались перед домом Лопатина, над которым снова развевался красный флаг, толкли влажный мартовский снег, плевались подсолнечной кожурой. Казалось, никаких колчаковцев и на свете-то нет, идет обычная мирная жизнь.

Дуняша, выздоровев, пошла однажды к жене Артюхнна поблагодарить за заботу, но прилетела стрелой обратно, побелевшая, испуганная…

— Сегодня… ночью… Федот…

— Что такое? Говори толком, — тряхнул ее за плечи Андрей.

— Федот, говорю, дома. С Терентием Зеркаловым приехали…

— Ну?!

— Терентия прислали установить связи, с кем побогаче… Сегодня ночью Гордей ударит с одной стороны, Лопатин — тоже отряд у него — с другой… ну а Терентий, если соберет кого, — с третьей… Гордей Зеркалов, дескать, говорит: прихлопнем всех сразу, как мух сырой тряпкой…

Голос Дуняши прерывался не то от волнения, не то от быстрого бега.

— Так. Больше ничего не говорил Федот? — спросил Андрей.

— Нет. Он тоже торопился — на минутку к жене забегал. Опоздаю, говорит, вернуться к сроку — Терентий пристрелит. Вперед меня еще из дому выскочил.

— Куда побежал?

— Не знаю, не сказал…

Отряд Веселова приготовился к бою. В нескольких местах устроили засады. Однако ночь прошла благополучно. Неспавшие, измученные люди валились под утро с ног. И в это-то время разгорелся бой.