Повитель, стр. 102

— А я не дам!.. Не дам! — Грудь Григория рвало, что-то билось в ней живое, сильное. — Я вот женю его… По-своему.

— Успокойся, успо… — пролепетал Бутылкин. Григорий снова взял в руки стакан.

— Изломано у меня в душе все, пусто там. — И Бородин стукнул себя в грудь. — Потому и пью вот с вами.

Когда расходились по домам, бывший кладовщик шепнул Григорию в ухо:

— А теперь, Григорь Петрович, погуляем в твой день рождения. А, погуляем?

— Погуляем. В октябре. Второго числа, — отвечал покорно Григорий.

— Вот, вот… А мы уж не забудем, обдарим тебя так, что доволен будешь.

И Бутылкин, хохотнув, похлопал Бородина по спине.

Григорий по-прежнему не замечал в доме никого, кроме… собаки.

Колченогий щенок со временем вымахал в огромного, с волка, пса, в свирепости превзошел свою мать. Вставая утрами с постели, Григорий шел первым делом к собаке, опускался перед ней на корточки. Пес закидывал свои толстые лапы на плечи Бородину — и так сидели они подолгу вдвоем, словно обнявшись. И вечером, прежде чем лечь спать, Григорий всегда выходил к собаке, проверял: чисто ли в конуре, не сбилась ли подстилка…

А случалось даже, что заводил пса на ночь к себе в комнату. И тогда к Григорию никто уже не мог зайти.

5

Петр сквозь сон слышал приглушенный говор во дворе, скрип рассохшихся половиц. Так поскрипывал пол в сенях, когда в прошлом году он с отцом таскал тяжелые мешки с пшеницей, полученной на трудодни Затем Петру почудился смешок Ивана Бутылкина, его слова:

— Мы друзей помним. Живи не тужи, Григорий Петрович. На блины из новой мучки приглашай…

— Выражаясь фигурально, комар носа не подточит, — проговорил где-то за стенкой голос Егора Тушкова.

«Опять пьют», — подумал Петр, но проснуться окончательно не мог. Повернулся на другой бок, натянул до самого подбородка одеяло. Но не успел, кажется, и забыться, как одеяло кто-то осторожно снял, дотронулся до плеча.

— Вставай, сынок. Да вставай же, утро на дворе, — тихонько говорила мать.

Сев за стол, Петр выпил несколько стаканов молока. Мать возилась у печки с какими-то пирожками. В печи ярко горели березовые дрова, отбрасывая дрожащий свет на посудный шкаф.

— Не то приснилось мне, не то в самом деле ночью Тушков с Бутылкиным у нас были? — спросил Петр.

Анисья быстро выпрямилась, испуганно взглянула на сына, потом на мужа. Петру показалось, что крепко сжатые губы матери побледнели.

— Приснилось тебе, — спокойно проговорил от порога отец и вышел.

Позавтракав, Петр пошел на работу. На дворе его окликнул отец:

— Погоди, жених…

Подойдя, Григорий Бородин долго раскуривал толстую самокрутку, ронял на землю искры.

— Ты что разговор о Бутылкине завел? — спррсил он, пряча в карман спички.

— Надоело уж. Чуть не каждую ночь спать не даете. Весь дом водкой провонял.

— Ну, ну, скоро привыкнешь, — облегченно, как показалось Петру, сказал отец. — Ты не припомнишь, какой сегодня день? — спросил он немного погодя.

— Обыкновенный. Второе октября.

— То-то же, второе. Приходи пораньше на именинный пирог. Али забыл?

Петр действительно забыл, что сегодня день рождения отца.

— Ладно, приду.

— Ну вот и порядок. А сегодня мы вроде тренировочки.

Когда Петр выходил из калитки, отец крикнул:

— Так не забудь. Именинник хоть я, но и для тебя подарок будет…

6

Петр не забыл обещания, данного отцу.

Вечером, подходя к дому, он увидел освещенные окна, в которых плясали тени, и понял, что пьянка в самом разгаре. Желтые квадраты окон и тени в них вызвали у Петра раздражение.

Взвизгнув от неожиданности, распахнулась под его толчком калитка. Сейчас же дробно простучали чьи-то каблуки по ступенькам крыльца, метнулся навстречу кто-то в белом.

Невысоко от села

Кружат звезды хоровод…

А я миленочка ждала

У калитки, у ворот… —

пропел женский голос, и Петр узнал доярку Настю Тимофееву.

— А мы-то ждем, мы ждем! — крикнула Настя и громко засмеялась, схватила Петра за руку.

Он выдернул руку, не разжимая зубов, проговорил:

— Откуда сорвалась такая?! — Потом, помедлив, бросил ей. — Дура! — И пошел в дом.

Настя, видимо, нисколько не обиделась, засмеялась еще громче, обогнала его. Опять простучали по крыльцу ее каблуки.

Помывшись на кухне из рукомойника, Петр долго вытирал полотенцем лицо и шею. Мать стояла у стены, сложив руки на груди, молча смотрела на сына.

— Иди уж… Отец давно о тебе справлялся, — сказала она наконец, отвернулась, тяжело опустила руки и вздохнула. — Господи, когда все это кончится… Хоть из дома беги.

— О чем ты, мама?

— Иди, сынок, иди от греха.

Петр прошел из кухни в комнату.

Там сквозь облака табачного дыма тускло светила электрическая лампочка. За столом сидели отец, Иван Бутылкин, Муса Амонжолов, Настя Тимофеева. Отец, расчесанный на обе стороны, смотрел на Петра маленькими, узкими глазками.

— Садись, — кивнул он на свободный возле Насти Тимофеевой стул. И, обращаясь ко всем, проговорил, поднимая кверху пожелтевший кривой палец: — Жених он у меня!..

Петр сел за стол и принялся за еду.

— А теперь, дорогие гости, спасибо за внимание, — сказал вдруг Григорий. — Время позднее, а нам тут еще дела надо решить… семейные.

Гости шумно поднимались из-за стола, долго прощались. Мусу Амонжолова, как всегда, вынесли почти на руках. Настя тоже встала, но не вышла вместе со всеми в сенцы, а осталась в кухне.

На все это Петр почти не обращал внимания. Поев, он хотел уйти. Но свинцовая рука отца легла ему на плечо:

— Не спеши. Главный разговор сейчас будет.

Налив полстакана водки, Григорий Бородин опять выпил, поскреб вилкой в сковородке с яичницей и крикнул:

— Мать!.. Иди сюда.

Анисья бесшумно вошла из кухни с полотенцем в руках, присела на табуретку и, словно обессилев, прислонилась к стенке.

Петр пытался сообразить, что затевает отец, но не мог. Виски словно сдавливало железным обручем. Потом из кухни вышла Настя Тимофеева, присела у стола. Григорий даже не взглянул на нее, спросил у Петра:

— Когда, сынок, свадьба твоя с этой… как ее?

Чувствуя что-то недоброе, Петр насторожился:

— Я же сказал тебе — как снег выпадет.

— Врешь, — стукнул вдруг Григорий Бородин кулаком по столу.

Звякнула посуда, и вслед за тем в комнате установилась тишина. Только пьяно, тяжело дышал отец.

— Врешь, Петруха, — как-то жалобно, словно заискивающе повторил отец. Но тут же голос его окреп, он ткнул кулаком в сторону Насти Тимофеевой: — Вот тебе жена…

Петр долго смотрел на Настю, словно пытался что-то понять или вспомнить. Она подняла голову, и Петр, будто увидев ее впервые, удивился, какое у Насти круглое, как тарелка, лицо. И почти совсем нет подбородка.

— Та-ак… Ну а дальше что?

— А дальше… Ты, мать, как смотришь?

Анисья отвернулась к стене, заплакала, прижав к глазам полотенце, встала и молча направилась в кухню.

— Стой! Стой, говорю! — рявкнул Григорий Бородин.

Анисья будто не слышала грозного окрика, продолжала идти. Тогда Бородин резко вскочил, сделал несколько шагов по комнате, схватил Анисью за плечо. Она повернулась к нему, спокойная и бледная.

Может быть, эта необычная бледность поразила Бородина? Или впервые заметил он на лице жены отсутствие страха? Но, словно обжегшись, Григорий Бородин сделал шаг назад и сжал кулаки.

— Ну, бей, бей, — тихо проговорила Анисья. — Бей сразу до смерти, чем тянуть жилы изо дня в день. Душегуб ты… Вот тебе весь мой ответ…

И вышла.

Григорий еще несколько минут постоял посреди комнаты. Был он похож в не заправленной в брюки рубахе на старый, подточенный червями гриб-сморчок. Покачавшись, вернулся к столу, пробормотал:

— Выпряглась, старая ведьма. Ан ничего, ничего, ничего…