Формула гениальности, стр. 22

Песни Шаглан-апы и кюи музыкантов прошлого немного разнообразили напряженную умственную работу Баяна, которой он предавался с тех пор, как попал в этот дом.

9

Каждый день, возвращаясь с работы, Наркес заставал Баяна за чтением. Он понимал, что сейчас в голове юноши возник величайший хаос: идей, понятий, образов. Но именно из него и должна была родиться величайшая гармония. Чем сложнее и запутаннее хаос, тем совершеннее должна была быть гармония.

Баян проводил целые дни напролет за чтением книг и литературно-философских тетрадей Наркеса. Ненасытная жажда знаний пробудилась вдруг в нем и заставляла его проглатывать книгу за книгой. И чем больше он узнавал, тем больше ему хотелось еще узнать. Это было похоже на опьянение. Он совершенно перестал ориентироваться во времени. Он забыл обо всей окружающей жизни, забыл, что на дворе уже была весна.

В один из таких дней Баян сидел и читал трактат великого философа Добантона «О сущности вещей». Он старался осмыслить сложнейшие категории, которыми оперировал философ, когда его слуха коснулся чуть слышный звон колокольчика. Сразу же вслед за ним возникли какие-то неясные, стройные звуки. Что это: сон или явь?

Тринь-тринь-тринь… В зыбучих песках, в бескрайней пустыне, словно мираж, возник караван. Люди ехали на верблюдах, шли пешком уже много-много недель. Позади остались объятые пламенем родные аулы, родные места. Пепел пожарищ поднимался до неба. Неслыханное доселе джунгарское нашествие истребляло казахский народ, все его три колена. Это было время великого народного бедствия, оставшегося в истории под названием «актабан шубурунды» – дословно: «переход белых пяток». Люди аулами снимались с обжитых мест и, словно очумелые, шли куда глаза глядят. И чем дальше оставались родные аулы, родные места, тем могущественнее и беспредельнее становилась тоска по ним. Великий плач стоял над землей… Об этом говорила песня.

Мелодия рождалась таинственно, прекрасные звуки исчезали, едва дойдя до слуха, как слабый звон колокольчика. Баян не мог определить, откуда доносилась песня: с соседнего балкона или, быть может, ее напевали в соседней квартире. Он отложил книгу, поднялся с дивана и стал осторожно прислушиваться, пытаясь определить, откуда исходят звуки. Тринь-тринь-тринь… Караван шел дальше. и дальше… Скоро он исчезнет совсем. Слабо доносился оплакивающий родные места женский голос. Шаглан-апа! Баян быстро метнулся в сторону зала. Но едва он вошел в него, как увидел склоненную над рукоделием Шаглан-апай. Роняя на кружева слезы, она тихо и неторопливо выводила мелодию. Боясь показаться ей на глаза и прервать ее, Баян тут же отошел и спрятался за косяк двери.

О, это время, жестокое время, подлое время, Настало для народа моего лихое время, Когда теряли родичи мои друг друга, Когда народ мой истребляло иноземцев племя…

Юноша впервые слышал такую сказочно прекрасную песню. Шаглан-апа пела. Голос у нее был некрасивый, но столько любви было у нее к тому, о чем она пела, что на глаза Баяна невольно напрашивались слезы. Протяжная и скорбная, песня скорее напоминала жоктау – песню-прощание с умершими. К родной земле обращались как к живому близкому человеку.

Как протяжный крик лебедя, потерявшего любимую подругу и оплакивающего ее над безбрежной гладью воды, замирали звуки…

Тринь-тринь-тринь… Караван исчез. Вместе с ним исчезли колокольчик и песня…

Великое искусство народа! Кто не восхищался тобой и кто не проливал перед тобой слезы?! И не ты ли, пройдя через все великие народные бедствия, стало исполинским и снова вернулось к нам, чтобы от твоей чудотворной силы родились дивные титаны духа, которые должны были донести твое могущество в чужие земли!..

Шаглан-апай кончила петь. Не желая отвлекать ее от размышлений, Баян тихо, на цыпочках, вернулся в свою комнату. Время остановилось для него. Он все снова и снова мысленно погружался, словно в серебристые воды Яика, в мелодию этой по неземному прекрасной песни. О чем пела эта уже пожилая женщина? Оплакивала ли она свою юность, когда в летние короткие ночи она каталась с любимым на качелях и качели, казалось, возносились к самым звездам? Или оплакивала своего мужа, с которым прожила долгую, счастливую жизнь и с которым часто пела вместе эту песню «Белый Яик»? Или, быть может, она плакала от любви к родной земле, где прошла вся ее жизнь, от любви более могущественной, чем все другие воспоминания?

Говорят, в старости люди стремятся к тем истокам, из которых, на заре своей жизни, они вышли. И особенно сильно чувствуют любовь к родным местам, где они родились, выросли, к земле предков. В молодости за пестротой впечатлений, из-за избытка сил человек не осознает и не нуждается в этом чувстве. Не знал этого чувства и Баян. Он никуда надолго не выезжал, если не считать нескольких поездок с родителями к родственникам в аулы. И то, помнится, возвращаясь каждый раз в Алма-Ату, он с каким-то необычным, незнакомым ему ранее чувством, жадно и пристально вглядывался в город, находя его еще более прекрасным, чем до отъезда.

Баян сел на диван и взял в руки книгу. Но смысл строк, которые он пробегал глазами, упорно ускользал от него. Где-то в глубине души рождалась мелодия, чистая и возвышенная, как молитва. Помимо воли сами собой просились слова:

Песня рождала скорбь. Чувство это возникало сразу после первых напевов мелодии, потом постепенно росло и ширилось, заполняло все существо человека и, уже не вмещаясь в нем, становилось безмерным и необъятным.

О, это время, жестокое время, подлое время, Настало для народа моего лихое время, Когда теряли родичи мои друг друга, Когда народ истребляло иноземцев племя…

Нет, ему не вырваться из-под власти этой колдовской мелодии, не сбросить с себя ее могучих чар. Власть ее над человеком неотвратима, подобна року.

Что за чудо! Что за волшебство! И как он не знал об этом чуде раньше? Много ли еще таких жемчужин в народном искусстве?

Чем больше он раздумывал в последнее время над музыкальным и поэтическим наследием своего народа, тем больше проникался любовью к нему. И тем больше осознавал себя частицей неизмеримо большего целого. Он стал чаще думать и вспоминать тех казахов, которых он видел во время своих редких поездок в аулы. Теперь они стали ему понятнее, ближе, роднее. Это были не просто загорелые, безгранично щедрые, добрые люди. Нет. Это был талантливый народ, удивительная нация, история которой уходила в глубь столетий. Это был народ с богатейшим поэтическим и музыкальным наследием. Человек редкой души и любви к людям. Горький сказал о казахской музыке по поводу сборника «Тысяча песен казахского народа»: «Оригинальнейшие их мелодии – богатый материал для моцартов, бетховенов, шопенов, мусоргских и григов будущего». В старину каждый казах был песнопевцем, импровизатором, стихотворцем. Недаром из глубины веков дошли до этих дней слова: «Тот не казах, кто не может сложить двух стихотворных строк». Да и сейчас казахский народ занимает одно из первых мест в мире по числу поэтов. Народ поэтов… Народ звездной, песенной судьбы…