Не отпускай меня, стр. 39

— Я не утверждаю, что в этом есть какой-то смысл. Просто хочется смотреть, и смотрю. — В глазах у меня уже стояли слезы, и я постаралась скрыть это от Томми. Но немножко подвел голос — дрогнул, когда я сказала: — Если это так тебя беспокоит, больше не буду.

Не знаю, увидел ли Томми мои слезы. Так или иначе, когда он подошел близко и обнял меня за плечи, я уже контролировала себя. Он и раньше иногда так делал, так что в этом не было ничего особенного или нового. Тем не менее я почему-то почувствовала себя лучше и усмехнулась. Он тогда отпустил меня, но мы все равно стояли почти касаясь друг друга, опять бок о бок и спиной к машине.

— Ну нет в этом смысла, нет, согласна, — сказала я. — Но мы же все так себя ведем, правда? Все интересуемся нашими оригиналами. В конце концов, почему мы сегодня сюда приехали? Все так, не одна я.

— Ты, Кэт, понимаешь, конечно, что я никому про это не сказал. Про то, как увидел тебя в котельной. Ни Рут, никому. Но все-таки до меня не доходит. Не доходит, зачем ты это.

— Ладно, Томми, я тебе скажу. Может, после того как ты услышишь, смысла и не прибавится, но скажу все равно. Просто время от времени, когда мне хочется секса, вдруг это желание становится очень сильным. Иной раз так накатывает, что час или два мне даже страшно. Кажется, что готова даже со старым Кефферсом, — такое у меня состояние. Вот почему… Это единственное, из-за чего я сошлась с Хью. И с Оливером. Ничего серьезного в этом нет. Я даже симпатии к ним особой не чувствую. Не понимаю, что все это значит, а потом, когда прошло, — мне страшно, и только. Вот я и стала думать: откуда-то ведь это, наверно, идет. Должно иметь отношение к тому, кто я такая. — Я замолчала, но Томми ничего не говорил, и я продолжала: — И я решила, что, если я найду ее фото в каком-нибудь из этих журналов, по крайней мере будет понятно. Я не собиралась ехать потом ее искать, ничего такого. Просто, ну, какое-то объяснение тому, что я собой представляю.

— Со мной такое тоже бывает, — сказал Томми. — Так припрет иногда, что… Да и любой, наверно, признается, если по-честному. Нет, я думаю, Кэт, у тебя тут все как у других. Я, по крайней мере, очень часто…

Он не договорил и засмеялся, но я смеяться с ним не стала.

— Я совсем не об этом, — возразила я. — Я знаю, видела, как это у остальных. Желание — да, возникает, но оно их не толкает ни на что особенное. Ни на что из ряда вон, как меня, когда я готова даже с такими, как Хью…

Наверно, я опять заплакала, потому что снова почувствовала вокруг плеч руку Томми. При этом, как расстроена ни была, не забывала, где мы находимся, и отметила про себя, что если вдруг появятся Рут, Крисси и Родни, то, пусть даже они увидят нас прямо сейчас, ложного представления у них создаться не должно. Мы по-прежнему стояли бок о бок, прислонясь к машине, и они увидели бы, что я чем-то огорчена и Томми меня успокаивает — только и всего. Потом я услышала его слова:

— Я не думаю, что это так уж прямо плохо. Если, Кэт, найдется кто-нибудь, с кем тебе действительно захочется быть, — все будет в лучшем виде. Помнишь, что опекуны говорили? С тем человеком ощущения могут быть просто замечательные.

Я шевельнула плечом, чтобы Томми убрал руку, потом глубоко вздохнула.

— Ладно, хватит об этом. В любом случае я уже куда лучше с собой справляюсь, когда такое случается. Поэтому — точка, забудем.

— И все равно, Кэт, смотреть эти журналы — глупое занятие.

— Глупое, глупое, согласна. Все, Томми, хватит. Я уже пришла в норму.

Не помню, о чем еще мы говорили, пока не явились остальные. Так или иначе, ничего серьезного больше не обсуждали, и если даже они почуяли что-нибудь в воздухе, никаких вопросов и высказываний не прозвучало. Все трое были в приподнятом настроении, особенно Рут, которая всячески старалась загладить тяжелую сцену. Она подошла ко мне, провела ладонью по моей щеке, шутливо что-то сказала и потом, когда сели в машину, прилагала все усилия, чтобы общее оживление не выдохлось. Им с Крисси буквально все в Мартине казалось комичным, и они рады были возможности открыто потешаться над ним теперь, уйдя из его квартиры. Родни не очень это одобрял, и я видела, что они затеяли этот треп большей частью, чтобы его подразнить. Обстановка при этом была вполне дружелюбная. Я заметила еще, что если с утра Рут не упускала возможности оставить нас с Томми в неведении насчет смысла той или иной шутки или замечания, то сейчас, на обратном пути, она то и дело поворачивается ко мне и подробно разъясняет, о чем идет речь. В какой-то момент, если честно, это стало довольно утомительным: словно бы все, что говорилось в машине, говорилось главным образом для наших — моих по крайней мере — ушей. И все-таки мне было приятно, что Рут ради меня так старается. Я понимала — и Томми тоже, — что она сожалеет о своем поведении и таким способом дает это понять. Она сидела, как утром, между мной и Томми, но теперь почти все время разговаривала со мной, иногда поворачиваясь к нему, чтобы на секундочку обнять или легонько чмокнуть. В общем, ехалось хорошо, и никто не упоминал ни о «возможном я» для Рут, ни о чем-либо подобном. А я молчала насчет кассеты, которую Томми мне купил. Понятно было, что рано или поздно Рут про нее узнает, но мне не хотелось, чтобы это произошло именно сейчас. Возвращаясь в тот день в Коттеджи по темнеющим длинным пустым дорогам, мы трое опять были близки, и я не желала допускать извне ничего, что могло бы разрушить это настроение.

Глава 16

После этой поездки в Норфолк мы, что странно, о ней почти не говорили. Дошло до того, что с какого-то момента о том, чем мы там занимались, стали распространяться всяческие слухи. И даже тогда мы больше помалкивали, пока наконец у окружающих не пропал интерес.

Я и сейчас не знаю точно, почему мы так себя повели. Скорее всего — выжидали, уступая дорогу Рут, считая, что ей первое слово, что ей решать, о чем рассказывать, о чем нет. А она по той или иной причине — может быть, смущена была тем, как все обернулось с ее «возможным я», может быть, ей просто нравилось напускать на себя таинственность — не говорила на эту тему ровно ничего. Даже между собой мы избегали разговоров о поездке.

В этой атмосфере скрытности мне довольно легко было удержаться и не рассказывать Рут про кассету, которую купил мне Томми. Не то чтобы я ее прятала по-настоящему. Она все время была среди других кассет, составлявших мою коллекцию, в одной из маленьких стопок около гладильной доски. Но я постоянно следила за тем, чтобы она не оставалась наверху стопки. Иной раз мне страшно хотелось посвятить во все Рут, чтобы потом посидеть с ней, поговорить про Хейлшем под негромкие звуки этих песен. Но время шло, а я все молчала насчет кассеты, и чем дальше, тем больше это походило на какую-то постыдную тайну. Потом, гораздо позже, она, конечно, эту кассету увидела, и лучше бы она увидела ее сразу, чем тогда, — но что делать, это уж как кому везет.

С началом весны все больше старожилов стало уезжать на курсы помощников, и, хотя они отправлялись без особого шума, обычным порядком, из-за самого количества отбывающих этого уже нельзя было не замечать. Какие чувства мы испытывали по этому поводу, определить точно не могу. В какой-то мере мы, кажется, завидовали тем, кто покидал Коттеджи. Было ощущение, что их ждет более обширный, волнующий мир. С другой стороны, конечно, их отъезд все сильнее смущал нас и тревожил.

Потом — кажется, в апреле — мы распрощались с Элис Ф., она стала первой из нашей хейлшемской компании; вскоре за ней последовал Гордон К. И тот и другая сами попросились на курсы и отправились с бодрыми улыбками, но после этого атмосфера в Коттеджах, по крайней мере для нас, изменилась навсегда.

Вереница отъездов, похоже, подействовала и на многих старожилов, и, возможно, прямым результатом была новая волна слухов такого же сорта, как те, о которых говорили в Норфолке Крисси и Родни. Ходили толки о парах бывших воспитанников в других частях страны, которые получили отсрочки, сумев доказать, что у них любовь, причем теперь иногда речь шла и о тех, кто не имел отношения к Хейлшему. И опять-таки мы, пятеро, побывавшие в Норфолке, держались от этих разговоров в стороне; даже Крисси и Родни, которые раньше были в самой их гуще, теперь, стоило им начаться, неловко отворачивались.