История Нью-Йорка, стр. 8

Надо сказать, что всю эту изящную цепь рассуждений, исключительно характерную для славного отца-иезуита и адресованную скорей к вере, чем к разуму, решительно отвергает Ян Лаэт, [80] который считает предположение о том, что Ною когда-либо могла прийти в голову мысль открыть Америку, смехотворнейшим парадоксом; и так как Ян – голландский ученый, то я склонен думать, что он, наверно, был гораздо лучше знаком с почтенным экипажем ковчега, чем его соперники, и располагал, конечно, более достоверными сведениями. Достойно удивления, насколько тесное знакомство повседневно заводят историки с патриархами и другими великими людьми древности. Так как знакомство со временем становится все теснее и так как ученые мужи особенно любопытны и бесцеремонны в своем общении с древними, то я не удивлюсь, если будущие сочинители дадут нам описание допотопных людей и нравов значительно более обстоятельное и точное, чем в Библии; я не буду удивлен и тем, что через сотню лет судовой журнал старика Ноя будет среди историков в таком же ходу, как отчеты о путешествиях капитана Кука [81] или знаменитая история Робинзона Крузо.

Я не стану тратить время на обсуждение огромного количества других высказываний, предположений и догадок относительно открытия нашей страны, которыми злосчастные историки перегружают себя в попытке рассеять сомнения недоверчивой публики. Больно смотреть на этих тружеников; едва приступив к работе, они уже пыхтят, стараются изо всех сил и обливаются потом под огромной тяжестью, оказывающейся при ближайшем рассмотрении всего лишь громадным пуком соломы. Поскольку, однако, с помощью неустанного усердия им как будто удалось ко всеобщему удовлетворению установить тот факт, что наша страна была некогда открыта, я сошлюсь на их полезные труды и буду в этом вопросе чрезвычайно краток.

Итак, я не стану останавливаться на том, была ли Америка впервые открыта заблудившимся кораблем того прославленного финикийского флота, который, согласно Геродоту, совершил плавание вокруг Африки, или карфагенской экспедицией, открывшей, как сообщает естествоиспытатель Плиний, [82] Канарские острова; или же Тир в ней основал недолговечную колонию, как намекают Аристотель и Сенека. [83] Не стану останавливаться и на том, была ли она впервые открыта китайцами, как с большой проницательностью утверждает Фоссий, [84] или норвежцами в 1002 году под водительством Бьорна, [85] или же Бехаймом, [86] немецким мореплавателем, как мистер Отто [87] старался доказать ученым просвещенной Филадельфии.

Не буду я также рассматривать более поздние претензии уэльсцев, основанные на путешествии принца Медока [88] в XI веке; так как он не возвратился, то отсюда был сделан мудрый вывод, что он отправился в Америку, и причина тому очень простая: если он не отправился туда, то куда еще мог он деться? – вопрос, которым, по способу Сократа, исключается всякий дальнейший спор.

Итак, оставив в стороне все упомянутые выше догадки, равно как и множество других, столь же правдоподобных, я буду считать доказанным общераспространенное мнение, что Америка была открыта 12 октября 1492 года Кристобалем Колоном, генуэзцем, по неизвестной мне причине весьма неудачно прозванным Колумбом. О путешествиях и приключениях этого Колона я ничего не скажу, так как они уже достаточно известны. Я не стану также доказывать, что эту страну следовало бы назвать по его имени Колонией, ибо это само собой разумеется.

Благополучно доставив моих читателей по сю сторону Атлантического океана, я теперь представляю себе, с каким нетерпением они жаждут вкусить все радости обетованной земли, ни минуты не сомневаясь, что я немедленно передам ее в их владение. Но я навсегда потерял бы право называться настоящим историком, если бы поступил так. Нет, нет, мои любознательнейшие и трижды ученые читатели (ибо вы трижды ученые, если прочли все предшествующие страницы, и будете еще втрое ученее, если прочтете все последующие), нас ждет еще масса работы. Неужели вы думаете, что от первооткрывателей этой прекрасной части света только и требовалось сойти на берег и увидеть страну, готовно распростершуюся перед ними и возделанную как сад, в котором они могли спокойно наслаждаться жизнью? Ничего подобного: они должны были вырубать леса, выкорчевывать кустарники, осушать болота и истреблять дикарей.

Точно так же и я должен рассеять немало сомнений, решить ряд вопросов и объяснить парадоксы, прежде чем позволю вам разбрестись, куда глаза глядят; но после того, как эти трудности будут преодолены, мы сможем без всяких помех весело двигаться сквозь остальную часть нашей истории. Таким образом мой труд будет в известной мере отражать действительность, подобно тому, как звуки стихов, по утверждению некоторых тонких критиков, отражают чувства. Таково усовершенствование в исторической науке, заслугу введения которого я приписываю себе.

ГЛАВА IV

Показывающая те великие трудности и разногласия, которые философам пришлось преодолеть, чтобы заселить Америку. – А также показывающая, каким образом случайность способствовала появлению аборигенов – к великому удовольствию и облегчению автора.

Бог ты мой! Какая тяжелая жизнь у нас, историков, старающихся рассеять сомнения читателей! Вот я, пыхтя и мучаясь, писал эти три нудные главы, а читатель, пыхтя и мучаясь, следовал за мной по пятам; я вставал рано и ложился поздно, трудился над изъеденными червями, устаревшими, ни на что не годными книгами, заводил знакомства с тысячью ученых авторов, как древних, так и современных, которые, сказать по правде, являются самыми глупыми собеседниками в мире – и чего же мы в конце концов достигли? Конечно, чрезвычайно ценного вывода, что наша страна действительно существует и была некогда открыта. Очевидная истина, не стоющая и понюшки табаку. И что еще хуже, теперь мы, по-видимому, находимся от города Нью-Йорка так же далеко, как были в самом начале. Что касается меня, то мне на это наплевать, ибо я привык к скучной ученой компании; но я сочувствую моим несчастным читателям, которые, вероятно, окончательно пали духом и устали.

Мы встретимся, однако, еще с огромными трудностями, так как нам предстоит по возможности показать, каким образом была первоначально заселена эта страна – вопрос, который чреват для нас, добросовестных историков, большими неприятностями, но обойти который совершенно невозможно. Ибо, если мы не докажем с полной определенностью, что аборигены пришли из такого-то места, то в наш недоверчивый век тотчас начнут утверждать, что они вовсе не приходили; а если они вовсе не приходили, тогда эта страна никогда не была заселена – вывод, превосходно согласующийся с законами логики, но в корне противоречащий всякому чувству человеколюбия, поскольку в результате неоспоримых умозаключений он должен оказаться роковым для бесчисленных аборигенов этой густо населенной страны.

Сколько перьев было выщипано из гусиных крыльев, чтобы опровергнуть этот страшный софизм и спасти от логического уничтожения многие миллионы наших собратьев! Какие океаны чернил были осушены во имя этой высокой цели! И сколько великих умов зашли в тупик и навеки свихнулись! Я замираю в благочестивом трепете, когда созерцаю написанные на разных языках увесистые тома, в которых они пытались разрешить этот вопрос, столь важный для счастья общества, но окутанный столь густой завесой непроницаемой тьмы. Один историк за другим смело вступали в лабиринт гипотетических доказательств и, вынудив нас до изнеможения гоняться за ними сквозь множество in octavo, in quarto и in-folio, оставляя нас в конце концов ничуть не более умными, чем мы были вначале. Именно из-за подобного рода философской погони за химерами древний поэт Макробий [89] столь рьяно ругал любопытство, предавая его анафеме, как «скучнейшую, мучительную заботу, суеверное усердие в совершенно бесполезной области, зудящее стремление увидеть то, что видеть невозможно, и делать то, что, будучи сделано, не имеет никакого значения».