Король-Беда и Красная Ведьма, стр. 53

Никто никого не обманывал. Это были те же самые люди, что в детстве кидали в ведьму камнями, в юности вчетвером валили девку в стог. Те, кого в глухом лесу или в чистом поле. Ара предпочла бы обойти десятой дорогой. Она уже знала, хотя и не в полной мере, на что способны люди, уверенные, что им за это ничего не будет.

Но лучники были особым, можно сказать, элитным подразделением. Начать с того, что все они происходили из редкого сословия свободных крестьян, искусство стрельбы передавали по наследству и в армию шли исключительно добровольно. Становясь лучником, иомен становился лучником в первую очередь, а все прочие его человеческие и божеские обязательства следовали уже потом. В их среде складывались особенные отношения и особенные обряды, даже особенные культы. Их принадлежность к лучникам заставляла их ощущать себя единым целым, и не просто целым, а достойным хорошим целым, возвышала их в их собственных глазах. Их прославленные стойкость и меткость выиграли больше битв, чем доблесть рыцарской конницы. Мир еще дивился кровавой славе Пуатье. Возможно, это даже заменяло им Бога. Никто и никогда не осмелился бы назвать их грязью под ногами и убоиной. Их было много, и все вставали за одного.

Но все же при штурме крепостей лучники — едва ли ударная сила. Лучники в принципе — оборонительный и заградительный род войск. Куда большую пользу они приносят, меча свои трехфутовые стрелы из-за каменных стен, из-за каждого зубца, из каждой бойницы. У Брогау в Быку, несомненно, имелись лучники. Использовать их для штурма, наверное, столь же нецелесообразно, как кавалерию. Будучи двинутыми на штурм, они точно так же беззащитны перед всем, что повалится и польется на них со стен, как новоиспеченные рекруты от сохи. Ибо, несмотря на все механизмы, какие придумал для взятия крепостей человеческий военный гений, штурмы в основе своей осуществляются путем задавливания защитников массой тех, кто лезет к ним на стены. При равном количестве человеческой силы крепость не будет взята никогда. Сами они знали о том лучше других, ничто так не ценя в жизни, как право зваться лучником, как умение спокойно и с достоинством выполнять свою службу, жертвуя жизнью именно ей, а вовсе не мизерным деньгам и, уж конечно, не чьим-то чужим политическим интересам.

Они пили, и они пели. Много пропето было за эту ночь песен, веселых и грустных, романтических и иногда совсем уж никуда не годных. Но одна врезалась в ее память каждым своим словом, навечно, как вжигается в кожу раскаленное тавро, и она звучала в ее мозгу, бывало — громко, бывало — чуть слышно, но — всегда, когда ей приходилось иметь дело с солдатами. Песня, прославлявшая именно их, как род войск, и каждого по отдельности, со всею атрибутикой, входящей в круг их жизни:

…искуснейшие руки

Из тиса выгнули его,

Поэтому сердцем чистым

Мы любим наш тис смолистый

И землю тиса своего

[3] .

Она была из тех песен, которыми платят за многолетний, тягостный и зачастую безымянный труд, и до конца жизни не забыть Аре, как при первых звуках ее люди поднимались на ноги и вздергивали с обеих сторон тех, кому ноги уже не служили.

…мы нашу землю любим. Мы лучники, и нрав наш крут, Так пусть же наполнятся чаши, Мы выпьем за родину нашу, За край, где лучники живут.

Она стояла здесь, в дыму, со щеками, по которым струились слезы, и она не замечала слез, потому что не плакала никогда, и губы ее шевелились, повторяя слова песни, покрывавшей кожу гусиными мурашками и приподнимающей низкий потолок над задымленным залом.

Она всех прочих стрел острей. Пью от души теперь я За гусиные серые перья, И за родину серых гусей.

10. Бык

Прощаясь, утомленная вдова сунула Аре в ладонь серебряную монетку и шепотом велела прятать ее от Хафа. Мол она таких знает. Потом отступила на шаг, взяла девушку за плечи и внимательно поглядела ей в лицо.

— А то оставайся, — неожиданно предложила она. — Пока Ингу заменишь. У ней срок скоро. Чего тебе по чужим людям мотаться? Ты даже пожаловаться толком не можешь. Кто его знает, чем там, в Быке, все обернется…

Голос ее звучал угрюмо, и Аре стало немного страшно. Такие люди, как вдова Викомб, никогда и ни при каких обстоятельствах не теряют присутствия духа. И если это происходит, земля уходит из-под ног. Самой Аре тоже мучительно не хотелось покидать ее кров и выходить в промозглый занимающийся рассвет и в неожиданный, тронутый дымом ноябрьский заморозок. И все же она нашла в себе силы отрицательно покачать головой.

— Ну, как знаешь, — сказала вдова и отступилась. — Любовь зла.

Ара сделала это не из обязательств перед Хафом. Она ни в чем не чувствовала себя ему обязанной. Более того, у нее были основания винить его во всех бедах и неудобствах своего теперешнего положения. Она также подозревала, что ее чувства полностью взаимны. Ни от кого из них другой не видел пользы. Хаф кормил ее обещаниями, что вот еще чуть-чуть — и жизнь их устроится, выдавал свои мечты и представления о жизни за действительность, уже практически сбывшуюся, а вместо этого она голодала, мучаясь подозрениями, что далеко не каждый добытый кусок он делит между ними поровну. Во-первых, она просто и элементарно струсила, представив, как будет оскорблена вдова, узнав, что она и не немая вовсе и водила ее за нос, пользуясь ее добротой. Во-вторых… во-вторых, она представила себе, на что станет похожа ее жизнь, день за днем проводимая в стенах кухни. Она не могла позволить себе убить лучшие годы на чистку сковородок. Все ж таки, и голодая, и замерзая, она мнила о себе больше, и у нее еще хватало отваги глядеть вперед и надеяться найти для себя лучшее место. Было, правда, очевидно, что Хаф ей в этом не помощник.

И вот на рассвете, закутавшись в рваное тряпье и волоча хлюпающие деревянные сабо, они покинули «Приют лучника» и потащились к переправе, старательно обходя большак, по которому топала армия Самозванца.

Они пропустили ее вперед, к реке, и притаились в облетевших кустах, ожидая исхода сражения и возможности проникнуть в город. В том, что осада не затянется, Хаф не сомневался. Поля у стен города были очищены до последнего колоска, а над брошенным жильем на мили вокруг и дымка не поднималось. «Приют лучника» составлял приятное, редкостное и необъяснимое исключение. Но и в том вчерашнем, отчаянном загуле вдовы слишком явно читалось желание избавиться от съестных припасов прежде, чем все подчистую и за так выгребут интенданты той или иной воюющей стороны. Прочие же мелкие фермеры и арендаторы — возле города селилось в основном свободное крестьянство, — забрав с собою всю свою животину и выметя свой закрома, устремились в город и сгрудились в его стенах и теперь сидели там, под защитой гарнизона, но без крыши над головой, беспорядочным лагерем беженцев, пугающим горожан призраком холеры. Она бы, несомненно, возникла, когда бы Самозванец позволил им посидеть вот так подольше, всеми семьями на мешках со скарбом, питаясь и испражняясь практически в одном месте.

Но у него не было времени. Ни дня. Бык надобно было брать немедленно или позволить своей армии растечься и впитаться в землю, подобно воде, пролитой в песок. Будучи брошенной в зиму, любая армия, если она не имеет крыш над головой и налаженного снабжения, мигом превратится в разрозненные хищные банды мародеров и истает быстрее, чем будут приняты любые возможные меры вдогон. Мародерство своих войск Рэндалл Баккара как бы нибудь пережил, но он не мог позволить себе остаться без армии.

А посему, засев в кустах на берегу реки, Ара и Хаф издали наблюдали суету под стенами Быка, вжимаясь в землю, слушали, как ухала гулкая промороженная почва, когда ядра баллист ударялись в нее или в городские стены, напрягая зрение, смотрели, как человеческие фигурки, отсюда не больше мурашей, с тупым муравьиным упорством ползли на серые вздыбленные стены. Они слышали боевой клич тысяч глоток, переходящий в вой чудовищной боли, как будто живые люди попали под кипяток или смолу, а когда стемнело — могли любоваться движением вокруг города и на его стенах сотен огней.