На пути к войне, стр. 27

— Я не из тех, кто обвиняет тезара в поспешности, но то решение, которое ты принял один, касается всех нас.

Когда она села, Рэнд разглядел за ее спиной проекционный экран и понял, что отсутствие чоя в зале не сделало ее изображение менее отчетливым. Ее заявление сопроводили согласные возгласы.

Палатон не стал дожидаться, пока крики прекратятся, и произнес:

— В трудные времена некогда вспоминать о демократии. Сейчас как раз такое время.

Чоя со вздыбленными волосами фыркнул так, что этот звук разнесся по всему залу.

— Докажи это, — потребовал он. Палатон удостоил его взгляда.

— Я — тезар, — ответил он, — и не привык к обсуждению своих решений.

— Ты наследник, и будет гораздо лучше, если ты побыстрее привыкнешь к этому, — воскликнул другой чоя с огненно-рыжими волосами и горделиво изогнутым гребнем. На нем была одежда черных и серебристых тонов, и Рэнд припомнил, что этот чоя не встал вместе со всеми, когда они вошли в зал.

Едва повернувшись в его сторону, Палатон возразил:

— Я наследник не по рождению, а потому, что я тезар — я знаю свой долг и исполняю его.

— С таким же успехом наследником мог бы быть и я, — отозвался рыжий.

— Можешь стать им, — ответил Палатон, — если у тебя хватит на это смелости и если Паншинеа согласится.

Лицо рыжего чоя залилось краской в тон его шевелюре, но он сжал губы и не произнес ни слова. Слова Палатона вызвали громкий ропот, который постепенно затих.

— Сегодня я шел императорским туннелем, — произнес в тишине Палатон. — Я видел там пыль и беспорядок. Интересно, как давно многие из вас видели эти руины и вспоминали, что они означают для нас?

Старая чоя произнесла:

— Не упрекай нас, Палатон. Все мы тоже служим, через наши руки проходят все законы, мы пристально следим за ресурсами истощающейся планеты. Ты летаешь среди звезд. Мы следуем узкими дорогами возможностей, которые диктует нам то, что осталось от Чо, — и она потерла поднятое плечо, как от боли. Ее изображение пошло волнами, как будто движения нарушили связь.

— Наш народ, — ответил Палатон, — остается нашим величайшим ресурсом, и я считаю, что добрую половину этого ресурса вы просмотрели.

Его слова оказались подобными взрыву бомбы, и чоя вскочили на ноги. Рэнд невольно сделал шаг назад, когда их ропот превратился в оглушительный крик. Он видел, как Траскар выпрямился и пошел по проходу между креслами, чтобы быть поближе на всякий случай.

Крики замирали один за другим, но вот в зале вновь воцарилась тишина, и Рэнд уловил только обрывок фразы: «… они не понимают, что есть благо для них…».

Палатон произнес:

— Я не сделал для них то, что отказываете сделать вы.

Ропот смягчился, как будто конгресс в чем-то соглашался, но не решался признать это.

— Отошли их домой, — услышал он сзади. Палатон обернулся.

— Я уже просил об этом, — ответил он, — и буду просить вновь.

Чоя со встрепанными волосами поднялся.

— Мы провели голосование, Палатон, — его слова падали в тишину, как удары, — о введении цензуры со стороны конгресса. Тебе придется принять этот вердикт. Твое положение наследника остается нетвердым до тех пор, пока мы не придем к соглашению. От себя самого, от моего Дома и округа добавлю, что в целях твоей безопасности я советую быть с нами как можно осторожнее. Мы — чоя. Но хотя мы постоянно помним об этом, нам вовсе необязательно взваливать на себя ответственность за миллионы планет, жители которых не способны позаботиться о себе сами.

Палатон стиснул запястье Рэнда — оно одновременно онемело и приобрело необычную чувствительность. Рэнд почувствовал шок, как будто ему дали пощечину.

— Что он имеет в виду? — прошептал он.

— Он говорит, — с мрачной усмешкой отозвался Палатон, — что впредь мы предоставлены самим себе.

Глава 13

Рэнду снилась любовь, наполнившая его тело, свернувшаяся рядом, ласкающая его и шепчущая на ухо. Не открыв глаз, он не мог видеть, кто прикасается к его телу с такой страстью и нежностью, но узнал прикосновение. Алекса, пропавшая на Аризаре, первая и единственная любовь в его жизни.

Ему снилось, что он открыл глаза и увидел, как она смотрит на него. Над ним нависло ее бледное лицо, обрамленное короткими, кудрявыми черными волосами, мерцающими в темноте.

— Почему ты здесь? — спросил он, потому что в последние дни в школе она постоянно была с Беваном, и они вдвоем старательно избегали Рэнда — правда, он так и не понял, почему.

— Потому что ты жив, а Беван — нет, — прошептала во сне Алекса.

Его язык прилип к небу. Ее губы прикоснулись к его шее, как будто помогая вырваться наружу словам:

— Но ведь ты тоже погибла…

— Нет, — возразила Алекса. — Не более, чем ты. Я осталась одна. Ты тоже одинок, — и она легко провела ладонью по его телу.

Даже во сне он начал возбуждаться, и сон перепутался с реальностью. Черные и серые тона ночи превратились в полыхающее пламя. Пламя окутало его, заслоняя от ее взгляда, превращая его в факел, разлучая их.

— Нет! — запротестовал он, пытаясь избавиться от окутывающей его завесы. Алекса отдалялась до тех пор, пока не встала за кроватью. Ее тонкая фигура едва вырисовывалась в сумерках.

— Найди меня, — прошептала она. — Прошу тебя…

— Алекса!.. Но где?

— Ищи меня, — и она сделала рукой умоляющий, почти детский жест, контрастирующий с женственностью ее форм. — Пожалуйста!

Он попытался позвать ее еще раз, но слова застряли в горле. Фигура Алексы задрожала и растаяла в золотом мерцании.

Рэнд привстал, тяжело дыша. Его горло как будто парализовало, все усилия закричать кончились хрипом. Его тело ныло при воспоминании о любви. Напрягшись, он сбросил ноги с ложа, поняв, что больше не сможет заснуть.

Постепенно справляясь со своими чувствами, Рэнд обвел глазами комнату, но золотой огонь, который он видел, казалось, окутал все предметы в ней, оставляя за собой блестящий след. К нему подкралась слепота, не позволяя отличить свет от тьмы, но едва он сосредоточился, как золотистое сияние превратилось в контуры предметов, очерчивая их. Он одновременно и мог, и не мог видеть.

Его рука и нога отвратительно зудели. Из здания конгресса они вернулись в машине, но все равно Рэнду пришлось лечь в постель от сильной боли. Повязки раздражали его до такой степени, что Рэнд больше не мог носить их. Он нетерпеливо развязал повязку на руке, освобождая ее. Боль не исчезла, но ослабела. Он осторожно покрутил кистью.

Склонившись, он снял повязку с ноги, с трудом нащупывая узлы, поскольку замутившееся зрение почти ничем не могло помочь ему. Он поднялся, и нога выдержала его вес. Кости обычно начинали болеть, как только становилось холодно или сыро, и эта боль напоминала старческий ревматизм; но теперь они вновь становились молодыми и сильными, и Рэнд с облегчением вздохнул.

Алексы здесь не было. Его мозг понимал это, но тело не хотело с этим смириться. Насколько же реальным был этот сон! Его грудь сжалась от внезапного ощущения одиночества и боли новой потери.

Неужели он вспомнил о ней потому, что остался один, без защиты Палатона, на планете, которой нет дела ни до него, ни до остальных людей и их страданий?

Он нашел стул и рухнул на него — ноги подкосились не столько от слабости, сколько от потрясения. Алекса искала эмоциональной поддержки и у него, и у Бевана, но под конец пренебрегла им. Рэнд никогда не понимал ее. «Ты недостаточно темный», — говорила она и уходила. И хотя кожа Рэнда была светлее, чем у южноамериканца Бевана, он понимал, что Алекса совсем не имеет в виду цвет.

Ее часто мучали кошмары, она просыпалась посреди ночи с воплем или визгом, опутанная простынями, как будто с трудом стремилась обрести сознание. Их любовь была хороша, когда Алекса сама приходила к Рэнду, забиралась к нему в постель и обнимала его, пока ими не овладевала дремота — и тут она уходила, поскольку вместе их сон был слишком беспокойным.