Подмена, стр. 27

Гарновский, опершись на плечо Колесникова, поднялся.

— Вы не правы, Анатолий Васильевич, я лично провёл по хребту два маршрута. Последнее время я действительно ослабил внимание, но вы же знаете почему. Я разрабатываю свой вариант перехода. Мой вариант без туннеля. Железная дорога пойдёт по верху через хребет. Свою дорогу я условно назвал «Радуга». Она на семь миллионов дешевле.

— «Радуга» ваша, Георгий Николаевич, — вдруг заявил Колёсников, — к сибирским условиям не пригодна. А вы целые месяцы тратите на напрасные расчёты. Было видно даже при свете костра, как побледнели щеки у Гарновского, затряслись губы.

— Вы, Вячеслав Валентинович, разве мои расчёты проверяли?

— Не обижайтесь, не в расчётах дело. Они правильные, вы хороший инженер, но по сути дела…

Сидоров ударил ладонью по столику:

— О «Радуге» говорить не будем. Там, — Сидоров указал на звёздное небо, — зимой шквальные ветры, ураганы. И даже тяжеловесные составы будут лететь с хребта, как гусиные пёрышки. Вы неважный хозяйственник, Георгий Николаевич. Вы не удосужились подсчитать, что в год эксплуатация «Радуги» будет обходиться государству в пять миллионов рублей. Здесь придётся держать целый строительный батальон, чтоб ремонтировать её после каждого урагана.Сидоров вынул из кармана папиросу, поднял от костра головешку, закурил. — Нужно, товарищи, искать третий вариант, успеть надо до снегопадов.

Услышав слова третий вариант, Таня насторожилась, вздрогнул Петька. Теперь им стало понятно, о каком третьем варианте упоминал начальник погибшей экспедиции. Вогул на острове убил Вещева именно за третий вариант.

Стал выступать Гарновский:

— Я действительно виноват. Даже в своей болезни. Слишком много стал прислушиваться к себе. Увлёкся расчётами «Радуги», думал открытие сделаю, помогу стране сэкономить деньги. Слишком уверовал в себя. Оторвал науку от практики. А остановиться духу не хватило. Оставшееся время до снегопадов мы используем для поиска оптимального, или, как вы, Анатолий Иванович, выразились, третьего варианта, где можно будет пробить самый короткий туннель. Завтра мы разделимся на поисковые группы по три-четыре человека, и все силы употребим на поиск третьего варианта. — Сгорбившись, он повернулся к собравшимся у костра, — Завтра, товарищи, объявляю день подготовки. Каждой группе я лично выдам задание.

Крепнущий день ото дня морозец справился с ручейком, текущим за палатками. И осторожный изюбр, чтобы напиться воды, стал разбивать тонкий лёд копытом. После каждого удара поднимал голову, смотрел на опустевшее стойбище геологов, водил ушами. Напившись студёной воды, зверь стряхнул капли с толстых губ и, раздувая ноздри, шумно потянул воздух. Того запаха, которого он всегда боялся, не было. Изюбр легко перемахнул ручей и, не пугаясь, прошёл по опустевшему посёлку. Спустился к обрубленной скале. Расставил широко голенастые ноги и пристально посмотрел на вершину хребта. Увидел лошадей, гружённых вьюками, и понял, что люди покинули своё стойбище надолго. Может быть, до весны. Изюбр круто развернулся, посмотрел вниз, на закутанную морозным туманом реку, перешёл по скале на тот берег и скрылся в лесу.

В отряде, который двигался на север, было три человека. Впереди шёл Гарновский. Чуть отстав от него, шагали Петька и Таня. За ними тянулась лошадь Житуха, Идти было трудно. Склон хребта словно кто-то специально усыпал обломками скальных плит. Ноги скользили по снегу, попадали в трещины. Особенно страдала Житуха. Стёртые за лето подковы не держали, и она два раза валилась на бок. И оба раза рвала мешок с овсом, лежащий у ней поверх вьюков. На ночь Житухе каждый раз выдавалась походная норма золотистого корма. И поедала она его тут же у костра. Хрумкала медленно, чтоб протянуть удовольствие, и косилась на мешок, как бы проверяя, много ли осталось. Гарновский, выдавая вечером Житухе пропитание, произносил:

— Потерпи, дорогая лошадь, скоро на месте будем у Медвежьего зимовья, а там, ты знаешь, под снегом травы сколько угодно, и водичка хорошая, не то, что талый снег. Каждый раз Житуха при упоминании Медвежьего зимовья тихо ржала.

— Смотрите, она плачет. — Таня вытерла рукавичкой катившуюся по шерсти слезу,

— От ветерка у неё слезы, стареет, — ответил Гарновский — И вдруг спросил: — Челпанова при вас арестовывали?

— При нас.

— В убийстве он признался?

— Сначала только в воровстве.

Гарновский погрел руки над костром и тяжело вздохнул:

— Может, он и не убивал.

Таня незаметно добавила Житухе овса и подошла к костру.

— У него в шалаше щепку нашли, а на ней кровь Жухова, экспертиза доказала.

— Ну и дела без меня творились. А как вёл себя Колёсников.

Таня вспомнила, что Колёсников до появления милиции был очень насторожённым, а когда увидел милиционера, хотел спрятаться за дерево.

— А что, Георгий Николаевич, он тоже соучастник?

— Кто знает, я их частенько видел вместе у реки: Колесникова, Жухова, Челпанова.

Слушая Гарновского, Петька обозвал сам себя разиней. Как он не догадался, что документы Самоволина мог похитить Колёсников. И пустую картонную папку наверняка спёр тоже он, потому что тогда с караваном он уходил самым последним.

— Почему Челпанов стрелял в Жухова? — спросил Петька у Гарновского.

— Наверно, что-нибудь не поделили, — зевая, ответил Георгий Николаевич.

«Бочку с документами они не поделили», — чуть не ляпнула Таня.

ГЛАВА 11

Медвежье зимовье оказалось большим домом с крышей из расщеплённых наполовину лиственничных брёвен. Окна были под самой крышей и смотрели на главную вершину хребта.

— Почему такие узкие окна? — спросила Таня.

— Чтоб медведь не смог просунуть голову. Усадьбу эту строили ещё геологи погибшей экспедиции.

На всякий случай Петька дал понять, что про такую экспедицию они слышат впервые:

— А как она погибла?

— На барже пьяные плыли, пожар, говорят, случился, сгорели. — Гарновский внимательно посмотрел на Петьку. — Так вот, в то время медведей здесь было несметное число. — Гарновский показал на бревенчатый сарайчик. — Там ручей, тоже Медвежьим завется.

Петька с Таней прислушались, из сарая доносилось бульканье. Петька по сугробу прошёл туда, открыл тяжёлую толстую дверь. В левом углу стояла деревянная лохань без дна, там бил ключ. Он немного парил, и поэтому потолок и стены сарая были покрыты морозным куржаком, словно белой шубой. Лишняя вода из лохани выбегала под стенку сарая.

Житуха чувствовала себя здесь как дома. Освобождённая от вьюков, она прошла к Петьке в сарайчик и напилась прямо из лохани. Понюхала висящий на стенке ветхий хомут, хлестнула себя несколько раз хвостом и вышла. Осмотрела конюшню, старый амбар, поразмыслила о чём-то и весёлой трусцой побежала к скалам щипать не занесённую снегом траву.

Петька протоптал тропинку к навесу с чурками. Увидел тяжёлый старинный колун. У самого обуха были выбиты буквы «экс. „Багульник“. Старую сосновую чурку Петька развалил с одного раза. Каждую половинку расколол на тонкие поленья. Дрова отнёс в дом и вернулся обратно. Сбросил меховую куртку и пролез под крыльцо. Здесь лежали ржавые лопаты, кайлы и топоры с обломанными ручками. Всё было наполовину забросано землёй.

Ближе к незабитой отдушине лежал расколотый приклад ружья, а рядом непонятная блестящая штука. Петька взял её и вылез наружу. Рассмотрел. Она походила на крохотный портсигар с кнопкой. Никаких обозначений не было. Петьке показалось, что он когда-то видел такие приборчики, но где — вспомнить не мог.

Вечером, когда все трое сидели за столом и разрабатывали маршрут на завтра, Петька показал приборчик Гарновскому. Тот рассмотрел его внимательно. Поднёс к глазам, ощупал. А потом выбросил приборчик в раскалённую печь.

— Неизвестные вещи, Петенька, никогда не подбирай, в них может быть отрава или ещё какая-нибудь гадость.