Врата Валгаллы, стр. 25

Жизнь несправедлива, но... не до такой же степени!

Боевая тревога! Опять?

* * *

Капля зависла на конце пипетки и всем своим весом обрушилась под веко, оттянутое невозмутимым техником. Холодная. Глаз непроизвольно дернулся.

– Полежите пока, лейтенант. Релаксант сейчас подействует.

С врачом не спорят. А с военным медтехником, возвышающимся над твоим распростертым телом – попробуй поспорь. За прозрачной перегородкой из зеленоватого пластика точно так же мучили Трине.

– ... и расслабьтесь.

Легко сказать. Мышцы были как булыжные – тяжелые и такие же твердые – время от времени напоминающие о себе прострелом судороги. Аукнулись ему все дни, когда тревога гремела вновь и вновь, с извращенной жестокостью дожидаясь, пока щека твоя коснется подушки. Через двое суток выработался рефлекс. Опускаясь на койку, ты уже приучался ждать звонка, готовый взлететь на ноги, едва только вскинувшись из короткого сумбурного сна. И когда сплошной вибрирующий трезвон заливал палубу, ты снова и снова несся к машине, с искусственной бодростью покрикивая на эскадрилью, и только в кабине вспоминал, что голова, кажется, осталась там, на подушке. Сны досматривать. Ох, и какие сны! Несколько последних дней Шельмы шевелились благодаря стимуляторам, да еще ведерному термосу с кофе, который стараниями поварской бригады никогда не оставался пустым.

Бело– голубой медицинский дроид пощелкивал, превращая в своем таинственном нутре пробы пилотской крови в формулы и текст на доступном медику языке. Зеленый на черном. Медтехник, проводивший профилактику, глядел на монитор и хмурил тяжелые брови, и поди догадайся, привычка у него такая, или ему не нравишься ты сам на молекулярном уровне.

– ...не можешь – поможем, – буркнул он, видимо, любимое свое присловье, – а не хочешь... – и не успел Рубен отдернуть запястье, как инъектор ужалил его в предплечье. Холодная струйка обожгла вену изнутри, напряженные мышцы вздрогнули и сами по себе распустились. Провалился в собственное тело, словно в кисель. Не сказать, чтобы так уж неприятно, особенно после того, как, словно загнанная лошадь, только и делал, что бежал, бежал и бежал, останавливаясь лишь глаза протереть, потому что чесались отчаянно, но...

– А ну как зазвенит сейчас? – Губы тоже едва разлепились. Ничего себе. Встану – плашмя упаду. А вот не отрубиться бы прямо тут.

– Ну, постреляют в этот раз без вас. Мы же сидим тут как-то, когда пилоты поднимают железный щит? Гвоздь согнуть можно об этакий бицепс. Я, сказать по правде, всегда недоумевал, зачем пилотам вся эта... архитектура тела? Работаете-то все равно лежа.

– Нам свой род войск рекламировать надо.

– Знамо дело, все – ради девчонок. Гладких, сладких, нежных, влажных...

– Отож! Док, ну я понимаю, мы ребята простые, но у вас-то тут все... эээ... медикаменты под рукой. Что ж вам-то маяться?

– Разве ж я маюсь? – искренне изумился медбрат. – Да у меня на столе каждый день два десятка спортивных парней, знай выбирай симпатичных. Причем, что характерно, никто не отбивается.

Распространенная поговорка гласит, что патологоанатом всегда смеется последним.

– ...с вашего позволения... а почему мой пилот там динамометр выжимает, а я тут лежу?

– Потому что я не сомневаюсь: вы выжмете его. А после ляжете. Совсем. За последнюю неделю вы выпарили пять кило. Организм обезвожен, кожные покровы сухие и вялые. Надо больше пить, и не только кофе.

– Ага, – ощерился Эстергази. – А вы сами пробовали наводить и стрелять, простите, с полным? А сколько он весит при восьми «же»?

– Знаю я эти пилотские уловки и отговорки. Думаете, таким образом задешево сохраняете достоинство, а на самом деле приближаете момент, когда вам в самом деле понадобятся впитывающие вкладыши. Давление повышено, и сердечные ритмы оставляют желать лучшего. Из адреналина в комплекте с тестостероном можно бомбу слепить. Вам ваша печень не нужна уже? В мирное время я уложил бы вас в стационар.

Рубен пробурчал что-то насчет радостей войны, но позаботился сделать это невнятно. Дядька этот и в лучшее время мог бы сломать его через колено.

– И долго это будет продолжаться? – поинтересовался он как можно более небрежно.

– Двадцать минут, исходя из массы тела. Или чуть дольше, учитывая изнурение организма. Или еще дольше – если вздумаете сопротивляться действию препарата. Мой вам доброжелательный совет – смиритесь с тем, что двадцать минут вы полностью во власти моего произвола.

Рубен благоразумно подавил все, что захотелось сказать в ответ. Армейские байки как само собой разумеющееся утверждали, что, во-первых, медицинская служба без колебаний вколет любому все, что взбредет им в голову, а во-вторых, запросто отбоярится от любого служебного расследования, буде таковое случится. Если, конечно, у кого-то хватит дури пожаловаться. Галактическая фармакология – страшный лес, а цеховая солидарность медиков приведет, скорее всего, к тому, что сам еще окажешься виноват. Потому как все работники медицинской службы в той же степени маньяки, садисты и извращенцы, в какой пилоты – распутники, наркоманы и пьяницы.

– И каковы будут рекомендации? – Голос распростертой на кушетке жертвы прозвучал до того смиренно, что противно стало самому.

– Мои? – Могучие лапы монстра перевернули пилота на живот так, словно он весил не больше листа бумаги. Короткие мясистые пальцы впились в мышцы воротниковой зоны. – Курортная полоса, натуральные продукты питания, спорта не больше двух часов в день, трижды в неделю, а лучше – танцы. Аттракционы. Зоопарк. Девушка. И никаких полетов!

– Совсем никаких? – скрупулезно уточнил Рубен.

– Ну разве что на флайере. А лучше бы и вовсе никаких.

– Сдохну, – резюмировал Эстергази. – Без полетов – однозначно.

Справедливости ради следует заметить, что слово «сдохну» было выдохнуто в пластиковую поверхность кушетки с интонацией глубокого физического удовольствия, на что медтехник не преминул весело фыркнуть. В «киселе» по одному вылавливались мышечные волокна, которые массажист заботливо разминал, разглаживал и выкладывал одно к одному. Интересно, когда первый бог лепил из глины Адама, он тоже похрюкивал себе под нос веселый мотивчик?

– Ну, – сказал он, – это вы себя так настраиваете. Впрочем, – руки перебрались на поясницу, блаженство стало просто неизъяснимым, и хотя вместе с чувством тела возвращалась боль, это была здоровая боль, как от физического труда или спорта, – я наслышан о феномене Эстергази. Позвольте спросить, вы... эээ... генетически оптимизированы?

– Нет, насколько мне известно.

Вопрос этот давно уже не вызывал у Рубена удивления. Время от времени, начиная с курсантских лет, кто-то набирался храбрости задать его и, в общем, в нем не было ничего унизительного. Своего рода завистливое восхищение: ну не может человек так летать. Хотя может – Рубен ухмыльнулся поверх сложенных под подбородком запястий – взять Ренна. Ничуть не хуже, откровенно говоря, и есть кому оставить эскадрилью. На тренажере Рубен сделал мальчишку исключительно на одном только воображении. Ибо отвагу он всегда полагал качеством само собой разумеющимся, а потому второстепенным. В первую голову пилот должен быть изворотлив и хитер.

Кажется, и моргнуть не успел, а его уже снова перебросили на спину. Так, наверное, чувствует себя только что развернувшийся тополиный листок, еще клейкий и весь переполненный живительными соками.

– Отрадно, когда дело рук твоих ласкает глаз и веселит душу, – процитировал медик. – По-китайски это звучит как стихи.

Перед лицом завис офтальмологический сканер.

– А теперь плохие новости.