Третья террористическая, стр. 54
И все. И никаких там тебе прямых передач на спутники с помощью пришитых к ширинке и закамуфлированных под пуговицы передатчиков. Работа «по старинке», она хоть и выглядит менее эффектно, зато отработана и отшлифована поколениями армейских разведчиков, которые еще к немцам в дальний тыл ходили и в их комендатурах переводчиками работали. Спутники — это, конечно, здорово, но тайники — оно понадежней будет! Особенно когда предстоит сто раз переодеваться и неделями по горам скакать, участвуя в боевых действиях на стороне бандформирований.
Анатолий Михайлович был доволен, вернее, был рад.
Тромбон нашелся и дал каналы связи. А мог бы и сгинуть — запросто, как многие другие до него, не оставив после себя ни следов, ни даже могил — лишь соответствующую отметку в личном, деле. Потому что — такая работа…
Их — работа.
В тихих, еще «совдеповских» кабинетах, в комплексе неприметных, под одним забором зданий в ближнем Подмосковье трудились люди. Раньше бы сказали — в глубоком тылу. Впрочем, про них можно так сказать и сейчас. Чисто выметенные асфальтовые дорожки, клумбы с цветочками, птички на деревьях, разлинованные белым служебные автостоянки, ряды машин — все больше «шестерок» да «десяток»… Никакого тебе свиста пуль, взрывов и смертных криков — тишь да гладь да божья благодать, как в элитном подмосковном санатории.
Но из этой санаторной «благодати» до Чечни, Афгана, Таджикистана, Сербии… до безвестных могил, разбросанных по всему свету, было даже ближе, чем до Кольцевой автодороги — направо по коридору, по лестнице вниз, на второй этаж, до двери секретной части, где выдают командировочные предписания, отсюда — «к черту в пасть».
Путь Тромбона тоже начался здесь.
А закончился в… пока пятьдесят седьмом квадрате.
— Расчистите подходы к «ящикам», — приказал Анатолий Михайлович.
А то, не дай боже, кто-нибудь из своих пристрелит ненароком закладывающего шифровку в тайник Тромбона, приняв его за чеченского боевика. Которым тот и является…
— Есть расчистить!..
Фаза операции, безлико именуемая в служебных документах «внедрением», прошла успешно. Заброшенный в тыл врага агент по кличке «Тромбон» остался жив, прошел все проверки, втерся в доверие к врагу, который «проглотил» его легенду, и «сделал карьеру», проникнув в какую-то диверсионную группу.
Что ничего еще не значило.
Потому что сам по себе Тромбон был малоценен. Но он был не сам по себе и был не один. Этих «тромбонов» был целый сводный оркестр, где вроде бы каждый дул кто во что горазд и слышал только себя, но — дул на своем месте, в «свою дуду», старательно выводя свою партию в общей партитуре… Которую держал перед собой дирижер…
Так что давай, Тромбон, старайся, дуй, Тромбон!
Чтобы все шло «как по нотам»!..
Глава 42
Жизнь — не театр, трагедии в жизни начинаются просто и буднично.
Жена, пряча глаза, шепчет, что нашла другого… Судья монотонно зачитывает приговор… Врачи тихими голосами сообщают, что они бессильны были что-либо сделать и близкие нам люди скончались…
Жизнь не театр — жизнь более трагична хотя бы потому, что в спектаклях герои умирают понарошку и умирают не все — хоть кто-то да остается, а в жизни по-настоящему и все до одного!
Эта трагедия тоже началась буднично. Сразу после ужина…
Никаких торжественных построений не было. Был командир, который отвел их в сторону и сказал, что им выпала большая честь — отправиться в Россию, чтобы отомстить неверным за поруганную Ичкерию, за сожженные города и села, за убитых русскими «братьев» и «сестер».
После чего в рейды они ходить перестали. И вообще никуда не ходили, «припухая» на базе. Им предназначено было умереть не здесь и не теперь.
А где?..
«Скорей бы уж!» — нетерпеливо думал про себя Мурад. Прошло уже несколько дней, а он, вместо того чтобы воевать, чтобы убивать неверных, сидит в лагере… Но если он поедет в Россию и убьет там много русских, то он станет настоящим героем и, когда погибнет, его душа сразу попадет в рай…
…Интересно, куда их пошлют? — размышлял Магомед Мерзоев. А вдруг туда, где он жил? И судьба сведет его с бывшими друзьями, родственниками, соседями или матерью?.. Не хотелось бы… А что, если попробовать отказаться?..
…Главное, не напороться на бывших своих однополчан, которые могут его опознать, переживал Аслан Салаев. Эти чикаться с ним не станут — прислонят к ближайшей стенке и шлепнут, сказав, что при попытке к бегству. Тем более что за ним много чего числится, а «контрабасы» на суд и расправу скорые. Потому что прекрасно знают, что делают с взятыми в плен контрактниками боевики. Что с ними делал он…
…Умар Асламбеков старался не думать о том, что его, что всех их ждет. Хотя догадывался — что… В отличие от других, которые по самые уши замарались русской кровью, он еще никого не успел убить. И даже того чеченца-предателя, которого ему приказали зарезать, не убил, а только ранил. Ту, последнюю, отделяющую нормального человека от убийцы, грань он пока еще не преступил… Другим — да, другим деваться некуда — их в России ждут пуля или суд — и пожизненное заключение. А его…
И все же отказаться он не может, не имеет права, не для того он пришел сюда окольными, через Европу, путями, чтобы в последний момент струсить…
Пятым участником группы стал Аликбер Музаев. Стал — Алик. Который еще пару месяцев назад знать не знал, что окажется в Чечне и попадет в диверсионный отряд. Он всего лишь намеревался спрятаться в родном селе от ментов, пересидеть с полгодика, а потом вернуться «крышевать» рынки, ларьки и автозаправки. А попал под «всеобщую мобилизацию»…
Он думал, что все сложилось как нельзя лучше, а вышло — хреновей некуда!
Уж лучше бы его русская жена не «отмазывала», лучше бы он получил пару лет, пересидев всю эту войну на зоне, чем ментовские подарки принимать. А он — принял. И теперь…
Маленький, в пять бойцов, отряд готовился к священной войне с Россией. С ее населением, на ее территории.
Мурад.
Умар.
Магомед.
Аслан.
И Аликбер.
Маленькое воинство, которое должно было бросить вызов целому государству и должно было победить или умереть. Вернее, должно было победить любой ценой. Победить — и лишь потом умереть…
Глава 43
Мы не любим писать, но очень любим получать письма. Потому что письма — это информация и чье-то к нам внимание.
Кто стучится в дверь ко мне, С толстой сумкой на ремне… Это он, это он, Ленинградский почтальон… — навязчиво вертелся в голове вызубренный в детском саду стишок.
Потому что тот, в чьей голове вертелся стишок про почтальона, тоже был почтальоном. Правда, не совсем обычным — без сумки, без медной бляхи и без стука в дверь… Этот почтальон был в лохматом, состоящем из зеленых лоскутов маскхалате, в который были вплетены свежесорванные ветки деревьев, листики и лесной мусор, и передвигался он исключительно на четвереньках или на животе. Под маскхалат у него был поддет жилет, состоящий из множества подсумков, набитых гранатами и запасными магазинами и обоймами, на спине приторочен девятимиллиметровый автомат «вал», предназначенный для бесшумной и беспламенной стрельбы, в кобуре сбоку пистолет «ПСС», на правой ноге — нож «НРС», которым можно колоть, резать и стрелять.
Он проползал пять-шесть метров, замирал, напряженно прислушиваясь и всматриваясь вперед, и полз дальше, стараясь держаться ближе к деревьям и кустам.
Но этот почтальон был здесь не один, их здесь была целая почтовая бригада. В трех сотнях метров сзади него, прикинувшись кочкой, залег снайпер, с флангов прикрывали две группы вооруженных до коренных зубов бойцов, которые должны были увести за собой возможную погоню, а на аэродроме подлета, «под парами», заправленные и полностью укомплектованные, с экипажами в кабинах, стояли, готовые подняться в любую секунду, два «борта».
Такая вот нынче стала разноска писем…
«Почтальон» дополз до места, нашел нужный ему пень, сунул руку в лисью нору, оставив там контейнер с «письмом». И все — и пополз обратно.