Откровение Егора Анохина, стр. 35

– И она с тобой ласкова?

– А как же? Я ить муж ей!Все по закону: и по-совецки, и в церкви были. Без церкви она ни в какую… В Борисоглеб ездили… Тишком… Я ее, можа, лелею боле, чем самый разлюбезный муж. Можа, када мы вдвоем, я ее со своих рук не сымаю, – Чиркун вытянул перед собой большие руки.

– Я ее все равно найду, – твердо проговорил Егор.

– Можа, найдешь, ежли тебя ране не прихлопнут, как ты меня щас, – скривил рот в ухмылке Мишка. – Как бы вы ни бегали по лесам, все равно вас переловят всех, перестреляют. Никуда ни денисся. Колчака похарчили, Деникина прогнали… А какая силища была!.. Антонов что – муха, сколько ни летай, все равно прихлопнуть.

– Я Настеньку все равно найду, – повторил Егор.

– Найдешь, а дале, – усмехнулся Мишка. – Сына моего растить будешь? Он тебе кажную минуту напоминать меня будет… А кто ты для него будешь? Отец? Нет, отцеубийца! Как бы ты его ни растил, ни лелеял, он все равно помнить будет кто его родного отца похарчил… И его угробить вы не сможете, Настенька не возьмет на себя такой грех. Она помнит, что сын в любви зачат… Найдешь, а счастья не жди! Не ждитя!

Они замолчали. Молчали долго, тягостно, слушали за дверью громкие голоса, стук тележных колес. О чем думал тогда Егор? О Настеньке? Об окончательной ее потере? Иль судьбу Мишки решал? Не помнится теперь. Забыто напрочь. Скорее всего, о себе думал, о Настеньке. Как быть с Мишкой он не знал, но чувствовал про себя, что не прольет крови его, не прольет именно из-за Настеньки. Прав Мишка, кровь его навсегда разъединит их. Если бы Чиркун погиб без его участия, тогда другое дело.

– Сына, значить, ждетя, а ежли дочь… – пробормотал Егор после долгого молчания.

– А рази дочь плохо, – откликнулся Мишка.

– Ступай! – громко сказал Егор.

– Куда? – встрепенулся Чиркун.

– Куда хочешь.

– Ага, – засмеялся Мишка. – Меня твои орлы у первого же забора шлепнуть.

Егор поднялся тяжело, открыл дверь, позвал попавшегося на глаза партизана, приказал ему проводить Мишку туда, куда он скажет.

6. Пятая труба

Долго не видел Егор Чиркуна после этого, не слышал ничего ни о нем, ни о Настеньке, ни об отце Александре. Встретились с Мишкой летом, в июне двадцать первого, после разгрома Партизанской армии Антонова. Всю зиму Егор Анохин провел рядом со Степанычем, был его адъютантом. Разделял радости его и сомнения. Зимой во всем Борисоглебском, в южных частях Кирсановского и Тамбовского уездов установилась власть Союза Трудового Крестьянства. Штаб Антонова готовил мирные Указы на своей территории. В первую очередь Степаныч запретил самогоноварение и приказал строго следить за исполнением этого Указа. Народ и Партизанская армия должны быть трезвыми, считал он.

Помнится, как немногословный, сдержанный Степаныч стал необычно подвижным, возбужденным, когда узнал о восстании матросов в Кронштадте, о забастовках в Петрограде и Москве: не сиделось ему, не стоялось на месте, помнится, как радостно вскидывал Антонов глаза на него, своего адъютанта, и приговаривал: началось, началось! Просыпается Русь! Жадно хватал свежие газеты, быстро, шурша, распахивал, вглядывался в третью страницу, где обычно печатались вести из Центра, говорил вслух с досадой:

– Что они медлят? Бери Петроград, пока рабочие на их стороне!.. Нет, сидят, языки чешут…

– А ты? Почему ты Тамбов не берешь? Почему армию не расширяешь? Мужики каждый день сотнями идут, а ты возвращаешь? – спросил его однажды Плужников, бывший при этом в избе.

– Тамбов? – глянул на него поверх газеты Антонов. – Кровь крестьянскую лить?

– Вот и они…

– У них другое, – перебил Антонов. – Петроград бастует. Рабочие поддерживают матросов. Выходи из Кронштадта, бери без крови. Если б Тамбов поднялся, я б не задумался…

Помнится, в конце зимы, в оттепель, кажется, это было в Паревке, подскакал к избе, где был Антонов, Богуславский, командир дивизии, слетел с коня, взбежал на высокое крыльцо по мокрым от растаявшего снега ступеням, ввалился в горницу – шапка на боку, мокрые волосы ко лбу прилипли, полушубок нараспашку – кинул на стол Степанычу газеты:

– Беда!

И бухнулся на скамейку.

Антонов взял одну газету, спросил:

– Что за беда?

– Читай съезд, читай!

– Что? Не тяни? – бросил Степаныч.

– Ленин отменил продразверстку. Налог…

Степаныч впился в газету, потом отбросил ее, вскочил, захохотал, ухватил за плечо Богуславского, за полушубок, закричал:

– Мы победили! Понимаешь, мы победили!

– Как победили? – недоуменно глядел на него Богуславский. – Мужики уйдут. К земле вернутся.

– А ради чего мы их подымали?! – кричал Антонов. – Мы свое дело сделали, мы отстояли мужика!

– Так теперь, что ж? Дело сделали и на погост, на распыл? У красноты это быстро.

– Погоди на погост, успеешь. У тебя все: либо полковник, либо покойник, – засмеялся Степаныч. – Мы пригодимся еще мужику… Ты Ленину поверил, а я не дюже ему верю: у него в уме одно, на языке другое. Большевики как держали мужика за горло, так и будут держать. Отпустят чуток, чтоб совсем не задохся… Повадки большевиков я сильно усвоил. Знаю. Вдохнет мужик глоток, а горлышко ему и сожмут снова. Так что, погост пускай поскучает по тебе, без бойцов не останемся…

Но когда весной, перед севом, новый главнокомандующий войсками Тамбовской губернии Павлов издал приказ, что партизан, добровольно сдавшихся в плен в течение двух недель, не тронут, они будут помилованы, Антонов объявил по Партизанской армии, что все, кто желает сдаться властям, могут идти сдаваться. Он со своей стороны чинить препятствий мужикам не будет. Земля ждет. Но если коммунисты вновь обманут народ, место в Партизанской армии всем найдется

Партизанская армия поредела. Вернулся в Масловку и брат Николай.

В то время в Тамбове не было уже ни Шлихтера, ни Райвида, ни Трасковича. Их сменили Антонов-Овсеенко – он стал председателем Полномочной комиссии ВЦИК, Борис Васильев – партийный секретарь, а во главе Губчека стал Лавров. Газеты писали, что Ленин установил срок разгрома Антонова, приказал в течение месяца покончить с ним. Проходили месяцы, Ленин новый срок устанавливал. Антонов посмеивался: болтуны, и не стыдно врать перед всем народом. По-прежнему во всей южной части Тамбовской губернии власть принадлежала крестьянам. Каратели большими отрядами делали рейды по деревням. Силой назначали сельские Советы, но только красноармейцы скрывались за пригорком, как Советы добровольно самораспускались, передавали власть законно избранному комитету Союза Трудового Крестьянства.

В начале мая 1921 года пришло известие, что командующим войсками Тамбовской губернии назначен Тухачевский, которому Ленин тоже установил месячный срок для разгрома Партизанской армии Тамбовского края. Тухачевский привел с собой закаленные в боях воинские части: пять бронеотрядов, девять артиллерийских бригад, четыре бронепоезда, два авиационных отряда, курсантов, интернациональные полки, три полка Московской дивизииВЧК. Численность их быстро стала известна Антонову. Красноармейцев было больше пятидесяти трех тысяч против четырех тысяч партизан.

Тухачевский по прибытии в Тамбов издал приказ, который еще до публикации в газетах принесли Степанычу. Антонов читал его необычно долго: помнится, было это на хуторе неподалеку от села Верхнеценье. Степаныч сидел на деревянной ступени крыльца, на солнце, а Егор лежал неподалеку в траве, в вишневом саду. Сладко, медово пахло цветущими вишнями, дремотно гудели пчелы, теплый ветерок изредка шевелил полные цветов ветки. Белые лепестки осыпались, скользили, падали в траву.

– Анохин, – негромко позвал Антонов.

Егор поднялся, сел, взял в руки шашку в ножнах, лежавшую рядом, глядя на Степаныча ждал, что он скажет или прикажет.