Мастер сыскного дела, стр. 44
Далее, по форме, надобно было написать, от кого объяснительная.
«Я...» — бодро черкнул Мишель-Герхард фон Штольц.
А кто он?
Потомственный, в одиннадцатом колене, не то князь, не то барон, приятель их высочеств, величеств и сиятельств, вхожий в лучшие дома Старого и Нового Света, бонвиван, жуир и сибарит, обаятельно проматывающий нажитое стараниями предков состояние?
Так?
Ну, да — так и есть! Потому как он вжился в ту шкуру больше, чем в собственную! А как иначе — он ведь не актер какой, чтоб по Станиславскому играть, встраиваясь в предполагаемые обстоятельства, — он не играть, он жить в них должен.
И живет!..
Выходит, писать надо:
«Я, Мишель-Герхард фон Штольц, потомственный дворянин, член тайных масонских и рыцарских орденов, кавалер бриллиантовых звезд с подвязками и без оных, почетный член двух десятков попечительских советов уважаемых университетов и благотворительных организаций, и прочая, и прочая, и прочая...»
Он еще трети своих официальных титулов не перечислил, а уж страница кончилась!
Нет, так не пойдет.
Может, вернуться к истокам — к Мишке Шутову, круглому сироте, драчуну, хулигану и обормоту, воспитанному на казенный счет в интернате номер шестьсот тринадцать, что расположен во владимирской глубинке?
Так ведь нет того Мишки, и паспорт его, и аттестат, и все прочие документы, по которым можно было бы отследить его жизнь, сданы на ответственное хранение в спецархив.
Не может Мишка Шутов писать никаких объяснительных!
Использовать оперативные псевдонимы и прочие клички? Тогда какие? — их много было!.. Да и что он — собачка Тузик, что ли?
Лучше никак не называться и ни к кому персонально не обращаться, надеясь, что те, кому положено, и так все поймут. Просто — некто, пишет кое-кому, не понять о чем. Вот это и будет наилучшая форма переписки с многоуважаемым, к которому он приписан, ведомством.
Примерно так:
«Я, имярек без имени, роду и племени, сообщаю, что...»
А что, собственно?.. Что он должен объяснять и в чем оправдываться?
В том, что он не убивал академика Анохина-Зентовича?
Так — не убивал!
В том, что вел собственное, на свой страх и риск, расследование?
Был такой грех!..
Нет, тут надо плясать от самого начала — от печки... Впрочем, печки не было, но был камин, в каминном зале, вип-казино в Монте-Карло.
И был звонок, и был вызов из страны пребывания, где Мишель-Герхард фон Штольц жил не по своей воле, но в полное свое удовольствие. Был короткий перелет в салоне первого класса из бархатного средиземноморского тепла в промозглость осенней Москвы, где начальство, поставив его на ковер, поставило ему очередную задачу — провести негласное расследование хищений драгоценностей из Гохрана.
Отчего случился служебный, но вполне искренний роман с дочерью одного из высокопоставленных чиновников, результатом которого стало обретение старинного колье, в форме восьмиконечного многогранника с четырьмя крупными, по двенадцать каратов каждый, камнями по краям и одним, на шестнадцать каратов, в центре, что значилось в каталоге Гохрана изделие номер 36517А.
Эксперты подтвердили его оригинальность, указав на каплеобразную вмятину неизвестного происхождения между вторым и третьим камнями... На чем можно было бы поставить точку, кабы проведенная в Гохране ревизия не подтвердила наличия изделия номер 36517А в месте его хранения!
А как же тогда ЕГО колье?
Или их два?.. И оба оригиналы?.. Чего быть не может! Так благодаря самоотверженным усилиям Мишеля-Герхарда фон Штольца его ведомство село в лужу, а сам он под домашний арест, из-под которого сбежал, решив в одиночку расследовать сие запутанное дело, и, пережив кучу приключений и массу любовных разочарований, так ничего путного и не выяснил.
Зато встретил Светлану, обретя с ней личное счастье.
Но и несчастье тоже, так как из-за него безвременно почил ее дедушка, академик Анохин-Зентович, которого он попросил поискать в исторических хрониках следы изделия номер 36517 А, и тот что-то такое нашел, да рассказать о том не успел, так как был злодейски убит в короткий промежуток, пока Мишель-Герхард фон Штольц бегал в ближайший киоск за коньяком. А когда вернулся — был застигнут на месте преступления, а с ручек дверей, посуды и торчащего из спины жертвы столового ножа, которым он резал колбасу, были сняты его отпечатки пальцев!
А вот кто все это подстроил — остается загадкой.
Равно как — кем были те первые милиционеры, которые вовсе не были милиционерами, а, судя по всему, злодеями, искавшими злосчастное колье!
Тут хочешь не хочешь поверишь в предрассудки в облике цыганки, что посулила ему всевозможные несчастья, которые тут же стали сбываться, и того сумасшедшего прохожего, что утверждал, будто бы он один виновен в несчастьях целого народа.
Ну и как весь этот донельзя запутанный клубок распутать?
И что написать?
И как оправдаться?
А черт его знает!
Потому что вопросов — больше чем ответов. А задавать вопросы в объяснительной негоже, потому что в объяснительной принято объяснять!
А коли так, то сочинять надо типовую отписку, а самому меж тем искать убийц академика Анохина-Зентовича и тех лжемилиционеров, потому что, кроме него, их никто искать не станет! А самое главное, надо понять, как так может быть, чтобы в одной отдельно взятой стране, в одно и то же время, существовало два одинаковых, с идентичными повреждениями, колье, и притом оба — оригиналы!
Понять и тем отвести от себя все подозрения.
Стать победителем, чтобы стать неподсудным!
То есть привычно поставить на «зеро» и проиграться в прах или сорвать банк — потому что Мишель-Герхард фон Штольц по легенде своей, ставшей его второй натурой, — игрок, который ставит на кон все, что имеет, дабы выиграть все, что только ни пожелает!
Только так — выиграть или проиграть.
Третьего — не дано!
Глава 37
Дело предстояло легкое, да уж шибко мерзкое.
— Где у вас тут мертвецкая?
— Мертвецкая-то?.. Вона ту сарайку видишь, так там они, сердешные, все и лежат.
И верно...
От сарайки за версту несло трупным запахом, что памятен был Мишелю еще по германскому фронту.
Уж как не хотелось туда соваться, да надобно было!
Помедлив, взялся он за медную ручку, дернул ее на себя, отчего-то задержав дыхание.
Из-за двери, чуть не сшибив с ног, выпорхнула туча зеленых мух, закружила, отчаянно жужжа и тыкаясь в лицо. Осень выдалась жаркая, а в прокорме мухи, видно, нужды не испытывали...
— Вы уж не обессудьте, милостивый государь, ступайте первым, — жалостливо попросил Валериан Христофорович. — Я страсть как покойников не уважаю.
Наклонившись, чтобы не разбить лоб о низкую притолоку, Мишель шагнул внутрь. Со света на мгновение ослеп, стоял, щурясь и подслеповато озираясь по сторонам.
— Хто такие? — окликнул его кто-то.
За длинным дощатым столом на приставленной лавке сидел сторож в резиновом фартуке, ел похлебку, погружая в синеватую жижу деревянную ложку и хрустя ржаным сухарем.
В помещении было не продохнуть от густого и, казалось, липкого смрада и повсюду, жужжа и сталкиваясь, носились жирные зеленые мухи, ползали по полу, по стенам, по столу, по тарелке, по рукам и лицу сторожа.
— Как же вы, голубчик, тут и ешьте-то? — ахнул Валериан Христофорович.
— А чего? — подивился сторож. — Коли вы про запах, так мы к нему привыкши, чай, пятнадцатый годок здеся служим.
Да вдруг, оторвавшись от трапезы, прикрикнул:
— Чего надоть-то?
— Покойника поглядеть, — ответил Мишель, с трудом сдерживая тошноту.
— Ну так глядите, коли охота, их много тута: хошь бабы, хошь мужики, хошь младенцы, хошь отроки с отроковицами.
И снова, склонившись, стал хлебать ложкой суп, громко чавкая.
Валериан Христофорович побелел лицом и ткнулся носом в платок.
Да и все готовы были бежать отсюда куда глаза глядят.