Мастер сыскного дела, стр. 33
Отодвинули Анну в сторону, шагнули внутрь. Увидели высунувшуюся из дверей Марию в длинной ночной рубахе.
— Тебе чего, девочка?
Но Мария, не обращая на них внимания, бросилась к Анне, обхватила ее за колени и, задирая голову вверх, спросила:
— Почему ты плачешь?
Анна лишь всхлипывала, не в силах слова сказать.
— То она по папке твоему убивается, — сочувственно ответил за нее кто-то из пришедших. — Прибили твоего папку-то до смерти! Во как!..
И Маша обхватила Анну пуще прежнего и, зарывшись лицом в подол ее платья, тоже заплакала, дергая плечиками, хоть не понимала еще, что произошло.
«Гости», дале уж не обращая на хозяев никакого внимания, топоча башмаками, прошли в комнаты, стали, обходя их одну за другой, раскрывать дверцы шкафов, выдвигать ящики.
Анне было уж все равно — теперь, когда не стало Мишеля, все это не имело ровно никакого значения! Пусть ищут, коли надо...
— Вот это чего? — протягивал один из «гостей» бумагу.
Другой внимательно глядел на нее.
— Это не надо, можешь бросить.
И тот бросал — прямо на пол, под ноги...
После, как все было перевернуто вверх дном, «гости» зачем-то простучали револьверами пол и двери да заглянули в печь.
— Кажись, боле ничего нету.
— Ну тогда айда...
Собрали все, что нашли, ссыпали в большой холщовый мешок.
Вновь подошли к Анне.
— Может, он еще где бумаги хранил — ну там блокнот или записки какие? Нам все важно.
— Нет, больше ничего, — твердо ответила Анна.
— А ежели вас теперь обыскать?
— Что? — не поняла Анна.
— Да брось ты, Антип, не пугай барышню — видишь, не в себе она! — примирительно сказал один из «гостей» да, обратившись уже к хозяйке, прибавил: — Это он так, от усердия и по глупости — вы шибко-то не обижайтесь. Но коли что еще есть али спрятано где под полом или в стене, вы лучше по-хорошему скажите.
— Нет ничего! — вскричала Анна.
— Ну коли нет — тогда ладно, прощевайте. «Гости» скоро собрались и, не прощаясь, ушли, оставив после себя совершеннейший разгром. Но на это — на разбросанные, истоптанные бумаги и книги, на перевернутые ящики, разбросанную одежду — Анна уж внимания не обращала: что одежда, когда весь мир рухнул!
Нет ее Мишеля!..
Уж час минул, как «гости» ушли, а она все так же стояла, привалившись спиной к стене и прижимая к себе Марию.
Да думала об одном лишь — нет Мишеля... нет... и боле уж никогда не будет... Ее Мишеля... Что же теперь делать, как жить дальше?
Да и стоит ли жить?..
Одной?..
Без него!
И никак не могла ответить на этот вопрос...
Глава 26
Длинны зимы на Руси, морозны да скучны, оттого, видно, устраиваются в Санкт-Петербурге и Москве балы и иные увеселения, с фейерверками, музыкой, театрами и машкерадами потешными.
Вот и ныне получил хранитель государевой Рентереи Карл Фирлефанц приглашение на бал к князю Волхонскому, а получив, обрадовался, хоть виду не показал, и тут же призвал к себе сына Якова.
Сказал, да не просто так, а с умыслом:
— Светлейший князь Александр Владимирович на бал нас нынче зовут, так непременно идти надобно. И хоть устал я нынче да приболел, но отказать ему никак не возможно!
— Отчего ж? — упрямится Яков.
— Да ведь нехорошо — обидится! Ей-ей!..
Понимает Яков, о чем речь идет, да не знает, как батюшке отказать. У князя-то светлейшего три дочери на выданье, что давно в девках засиделись, оттого дает он балы один другого пышнее, денег на то не жалея, зазывая к себе женихов видных.
— Ты сюртук-то не этот, а новый надень, да букой не стой, поболе с девицами танцуй и непременно младшую дочь князя Ольгу пригласи, — учит сына Карл. Да видя, как тот морщится, прибавляет: — Я зла тебе не желаю — так послушай же совета доброго. Князь к тебе благоволит, коли дочке его ты приглянешься, может, бог даст, к осени свадебку сыграем. Ныне князь в фаворе, Государыня его привечает, через то больших высот при дворе достичь можно!
— Да ведь не люба мне Ольга, — отвечает Яков.
— Стерпится — слюбится. Не откажи мне, Яков, ведь о самом малом прошу — ты сходи только, а там, Бог даст, все само собой сладится... Или вовсе ты меня не жалеешь?..
Согласился Яков, пошел, хоть того не желал...
Вдоль Невы дует пронзительный, холодный ветер, тащит по синему льду поземку, редкие прохожие перебегают сугробы, где-то тоскливо воют замерзающие собаки, а в натопленном дворце князя Волхонского светло да тепло — дамы сверкают голыми плечами и обширными декольте, сотни гостей бродят по залам, освещенным тысячами свечей, вправленных в серебряные канделябры, цветными бабочками порхают веера, звонко позвякивают о мрамор шпоры, шуршат платья, блестят драгоценными россыпями бриллианты на шеях и руках... Гости сталкиваются, раскланиваются, расходятся, смеются, сплетничают...
Вот Карл Фирлефанц с сыном, кланяясь на каждом шагу, шествует через залу, сквозь гул голосов, сквозь любопытные, приветливые, надменные, злые, безразличные взгляды. Всех он тут знает, как всякий встречный знает его — мал двор, каждый человек на виду, каждому косточки стократ перемыты.
Дамы те не на Карла глядят, а все больше на сына его, и взгляды их иные — оценивающие: хорош собой Яков, что тут говорить, хоть виски седы, но сам еще статен да крепок, идет легко, будто мальчишка осьмнадцати лет, глаза черны да бездонны, что речной омут, в коем утонуть хочется, коли заглянуть в них — сердце в тревожном томлении замирает. Оттого еще, быть может, что известна всем гиштория его: про плен персиянский, про любимую жену Надир-Шаха, которую он из гарема похитил, в родную сторону с ней бежав, здесь уж, с благословения Государыни императрицы, он с ней обвенчался, да тут же потерял, отчего всегда грустен, пусть даже улыбается, но что придает ему совершенно особый шарм!
Поглядывают дамы на Якова, пожилые — улыбаются благосклонно, молодые — вздыхают украдкой да ревниво на младшенькую дочь хозяина косятся, Ольгу, коей Яков в мужья назначен, о чем все уж знают! Ольга, та тоже Якова заприметила, вспыхнула вся да веером замахала, не столь обмахиваясь им, сколь лицо зардевшееся прикрывая. Мил ей Яков, за него в только и пошла!
Подошли Карл с Яковом к князю, раскланялись.
— Как вы добрались, чай, погоды ныне неприветливы — все холод да метели?
— Благодарение богу, добрались без хлопот...
Князь улыбается приветливо, болтает, особые знаки внимания гостям выказывает, оттого что виды на Якова имеет. Младшенькая дочь его Ольга — любимица его, за абы кого отдавать неохота, а Яков жених достойный и серьезный, не чета иным новомодным хлыщам, что подле дочерей его, а вернее сказать, приданого их увиваются. Да и отец Якова — Карл хоть не боярских кровей, но в особом фаворе у Государыни состоит, коли ему Рентерею с сокровищами царскими хранить доверено. Лучшей партии дочери не сыскать!
Тут с балкона музыка заиграла.
Карл сына к Ольге толкает...
Ольга ждет, вся вперед подавшись, из-за веера на Якова нетерпеливо поглядывая.
Да только тому вдруг не до нее стало — заприметил он в толпе лицо знакомое и рядом еще одно. Пихает батюшку в бок.
То ж Гольдман, саксонский ювелир и купец! И бог бы с ним, но только подле него тот, другой злодей, что они в лесу видели и что слугу их Прошку застрелил, стоит! Тогда-то они упустили его, а ныне — вот он! Теперь бы и узнать, кто это таков, покуда он сызнова не пропал!..
— Простите, — извинился Яков, глаз с обидчиков не сводя и оттого не замечая, как побледнела вдруг Ольга и как, хмурясь, глянул на него князь. — Мне надо немедля отлучиться по делу...
Да повернувшись, быстро пошел в сторону.
А злодеев уж нет — потерялись они в толпе гостей! Мечется Яков глазами по зале — куда они подевались?!
Или в курительную комнату зашли?.. Побежал скорей туда. Батюшка его Карл — тот замешкался, задержался подле князя, надеясь неловкость сгладить. Виданное ли дело — сей важный разговор по самой середке прервать! И девица вон чуть не в слезах, и старый князь насупился!