Картонный воин, стр. 24
На другом конце города “посылку” принимали. В “посылке” были сидиромы, на которых были написаны фломастером цифры. Например, семнадцать тире девятнадцать... Сидиромы вставляли в дисковод и выводили на экран изображение. Изображение той самой, снятой с колокольни “картинки” — КПП, забора, дорожек...
Человек за компьютером увеличивал скорость и “мотал” до момента, пока изображение не менялось.
Стоп!
В кадр быстро въезжала и останавливалась возле КПП машина. Сидевший в бункере “оператор”, сдвигая виртуальный рычажок вправо, делал наезд. Машина приближалась и вырастала в размерах. Из-за сильного увеличения изображение начинало размываться, но все равно можно было различить, что это за машина, и рассмотреть вышедшего из домика КПП охранника. “Оператор” давал максимально возможное увеличение, стараясь поймать в объектив номерной знак машины. Прямоугольник номера подрагивал, постоянно вываливаясь из экрана. Цифры на нем разобрать было невозможно, потому что номер слишком маленький и был слишком далеко.
Человек за компьютером останавливал кадр, сбрасывал его в память компьютера и загружал в фоторедактор. Выделяя “мышкой” буквы и цифры, меняя насыщенность тонов и резкость, он добивался наибольшего контраста между фоном номера и интересовавшей его сутью.
Есть!
Хоть плохо, хоть расплывчато, но номер можно было разобрать.
Человек за компьютером доставал какой-то журнал и записывал в него марку, цвет и номер машины. И проставлял по таймеру видеозаписи точное время...
Потом он снова запускал видеоряд. Машина заезжала на территорию, поворачивала направо и останавливалась возле одного из домиков. Из нее выходили два человека.
“Оператор” снова давал максимальное увеличение, ловя в объектив лица. Получалось это плохо, потому что люди на месте не стояли, постоянно смещаясь в поле зрения и вываливаясь из экрана.
Человек за компьютером выбирал средний план, останавливал понравившийся ему кадр, перетаскивал его “мышкой” в программу и подчищал, добиваясь более или менее приличного качества изображения. Полученную фотографию выводил на цветном принтере, проставляя число и время, и убирал в специальную папочку, где этих фотографий скопилось уже очень много. Но разбирать их было не ему. За сортировку и идентификацию изображенных на фото личностей отвечали совсем другие люди...
Записи, папки и сидиром, на котором были записаны фрагменты круглосуточной видеозаписи, были сброшены в отдельную папку все — с лицами людей, номерами машин и наиболее интересными мизансценами стоп-кадры, отвозили на другой адрес.
Тот, кто должен был разбираться с людьми, рассортировывал все вновь полученные портреты, раскладывая их по виртуальным и обычным, с тесемочками и зажимами, папкам. По тем, где хранились фотографии тех же самых людей, но снятые раньше.
Выбирая самые лучшие фотоизображения в двух-трех различных ракурсах, он создавал идентификационную базу, по которой можно было установить имя, место жительства и принадлежность снятого с колокольни объекта...
А в яме под церковью в это время, сидя в доставленном туда офисном кресле, находился “оператор”, неотрывно глядя на светящиеся в полумраке экраны ноутбуков. Там ничего не происходило, совсем ничего — не было видно машин, не было видно людей и даже не было видно обычно болтающегося возле ворот охранника. “Картинка” была “нулевая”. Но запись все равно шла. Запись шла беспрерывно и круглосуточно, вне зависимости от того, было что снимать или нет. На первый взгляд это было глупостью и пустым транжирством. На самом деле — предусмотрительностью. Оплативший съемку заказчик под страховался, учитывая трудно поддающийся прогнозированию “человеческий фактор”. “Оператор” мог уснуть, мог напиться, притащив с собой водки, или отвлечься, вместо водки приведя подружку. Он мог потерять сознание в результате сердечного приступа. Или мог предать... При фрагментарной записи это могло стать катастрофой. При постоянно ведущейся — не более чем мелкой неприятностью.
Но вряд ли бы “операторы” стали пить, спать и приводить подружек. Потому что “операторы” тоже были под колпаком. Под колпаком видеозаписи, которая контролировала их надежней, чем если бы приставить к ним двух охранников. Полуминутная задержка в “наезде” на очередную машину могла быть лучшим и самым объективным доказательством “нарушения режима”. Она бы непременно была замечена человеком, отсматривающим снятый материал, и была бы доложена наверх...
Через сутки к полуразрушенной церкви вновь подъезжал “уазик” или подъезжала другая машина, и “оператор” сменялся, уступая свое место перед экранами ноутбуков свежему наблюдателю.
Начиналась новая суточная вахта.
Легковая машина. Марка... Цвет... Номерной знак.
Пассажир на переднем сиденье...
На заднем...
Водитель...
Глава двадцать третья
Иванов шел по длинному, как улица, коридору бункера. Впереди него, сзади него и с боков шли молчаливые охранники. Хотя меньше всего они напоминали охранников, потому что не хватали его за руки, не кричали, не подгоняли, а, напротив, предупредительно распахивали двери, предупреждали о порогах и ступеньках и вежливо придерживали за локоток.
Иванов не понимал, куда его ведут, но был готов к худшему. Потому что всегда готовился к самому худшему. Потому что боялся...
Вот сейчас они заведут куда-нибудь в пустую комнату и...
Но его не заводили ни в какие комнаты, его вели прямо к выходу.
Вот сейчас его выведут на улицу и...
Ну вот уже и лестница.
Потея, вздыхая и еле волоча ноги, он поднимался по лестнице, готовясь к неизбежному, ужасному и скорому “и...”.
Выйдя на улицу, он остановился. Потому что не увидел машины. А раз не было машины, то, значит, его никуда не повезут! А если не повезут, то!..
Но никакого “и...” так и не случилось.
Машины не было лишь только потому, что машина была не нужна. Туда, куда надлежало доставить одетого с иголочки Иванова, ехать было не надо, потому что нетрудно было дойти пешком. Буквально два шага дойти...
Иванова, все так же обступая со всех сторон и указывая ему дорогу, повели по территории в сторону ближайшего финского коттеджа. На их пути никто не встретился, все, кто мог встретиться, были предупреждены о нежелательности вечерних прогулок. Лишним людям видеть Иванова было ни к чему.
Возле коттеджа один из охранников забежал вперед, чтобы открыть дверь.
Иванов зашел внутрь. Но зашел уже один, потому что охрана осталась на улице. Охране ход сюда был закрыт.
По ту сторону двери Иванова уже ждали.
— Добрый вечер, вам сюда...
Подвели к лестнице, ведущей на верхние этажи. И снова показали, придержали, помогли...
Только на втором этаже Иванов чуть успокоился, потому что понял, что никаких “и...” с ним здесь делать не будут. В таких интерьерах никакие “и...” просто нереальны — можно ковры и мебель попортить. А его жизнь столько, сколько заплатили за такие ковры и такую мебель, не стоила...
Перед высокой, под потолок дверью свита Иванова остановилась. И Иванов остановился. Но его легонько подтолкнули к двери.
— Вас ждут.
После чего дверь сама, без всякого его участия раскрылась.
Впереди был огромный, как магазин, кабинет. В кабинете за гигантским столом сидел человек.
Дверь сзади бесшумно затворилась.
Человек оторвал взгляд от каких-то бумаг и поднял глаза.
Он смотрел на Иванова, может быть, секунду, может быть, две, а потом сказал:
— Вот, значит, вы какой...
А подумал... Подумал то, что думали все, кто впервые видел Иванова. Такой... ну совершенно никакой. Как говорится — ни кожи, ни рожи. Типичный, задолбанный жизнью ИТР. Не подумаешь, что у него руки по локоть в крови... Да какой по локоть — по уши!..
И хозяин кабинета, встав из-за стола, что делал редко и лишь при визитах более значимых, чем он, лиц, и пройдя навстречу гостю, что было уж совсем из ряда вон, протянул ему для рукопожатия руку.