Государевы люди, стр. 4

Последнее, что успел сделать Мишель, это подумать: «Все!.. Конец!.. Прикончили убивцы!..»

Глава 4

В Москве было как всегда холодно, мокро и противно. Похожая на туман водяная взвесь липла к лицу, оседая на волосах мелким бисером. Там, откуда прилетел «Боинг», было куда как лучше — там светило по-весеннему не жаркое еще солнце, дул теплый бриз, пахло морем, а по набережным гуляли дамы в легких вечерних платьях.

Мужчина в странноватом в почти еще зимней Москве светлом костюме и белых штиблетах выглянул из люка самолета, зябко поведя плечами и недовольно морщась. Выходить из теплого и светлого салона в хмарь и морось не хотелось. Хотелось тут же улететь назад.

— Было очень приятно провести с вами время, — сказал он на прощанье стюардессе. — Жаль, что мы так быстро прилетели.

Но девушка в форме на его комплимент должным образом не отреагировала, наверное, потому, что помнила теплую тяжесть одноразового пакета.

— Счастливого пути, — довольно сухо ответила она.

Его никто не встречал, потому что он не сообщил, когда прилетает, так что добираться до места ему предстояло самостоятельно.

Мишель-Герхард-фон-Штольц прошел на стоянку такси, где никаких такси не было, а были одни только «частники».

— В центр едем, быстро, недорого! — зазывали они пассажиров на трех изучавшихся в СССР в школах иностранных языках.

Мишель лишь на мгновение остановился, чтобы оглядеться, как его обступили со всех сторон, наметанным глазом угадав в нем выгодного клиента. Водители призывно заглядывали в глаза и бренчали ключами. Он выбрал того, кто показался ему приличней и который потянул его за рукав к машине.

— Пардон... гуд... о'кей, — бормотал он на ходу. — Куда месье, сэру, герру, камраду надо?..

— Арбат, — сказал Герхард-фон-Штольц понятное на всех языках слово.

— Тухандред-цвайхундерд долларс, — назвал, глазом не моргнув, цену таксист.

Штольц не торгуясь сел в машину, которая тут же, отсекая все сомнения и конкурентов, рванула с места.

— Москва, дружба, водка, матрешка, икра, — широко улыбаясь, сказал таксист.

Пассажир молчал.

— Банк, хотель, фрау-леди-мадам? — продолжил таксист.

Но пассажир на все это снова сказал «но-найн-нет».

Ну и черт с ним, пусть ему же хуже, пусть свою Третьяковку смотрит!

Возле станции метро «Смоленская» пассажир попросил остановиться, похлопав таксиста по плечу.

Тот осадил на полном ходу, услужливо распахнув дверцу.

Пассажир вытащил деньги. Рубли!

— Ты чё? — возмутился оскорбленный в лучших своих чувствах таксист. — Мани-доллары-фунты-тугрики... Давай, падла, «бабки» гони! Тухандред-цвай-хундред долларс... Гуд?

— А портмоне у тебя не слипнется? — на прекрасном, потому что родном, русском поинтересовался пассажир. И добавил кое-что еще на почитаемом в среде таксистов диалекте.

— Ты чё, в натуре, наш? — поразился таксист.

— Я — не ваш, я — сам по себе! — ответил пассажир.

Таксист, в борьбе за тарифы, хотел было взяться за монтировку, но место было людное, а «иностранец» — под два метра роста и сразу видно, что не робкого десятка.

— Ну мы еще встретимся! — пообещал таксист.

— Непременно, — согласился пассажир, все еще пребывающий в прежнем своем образе. — На обратном пути, когда мне нужно будет ехать в аэропорт. Ваш сервис и цены приятно удивили меня. Гуд-бай-ауффидер-зейн-чао. Короче — адью камерад.

Приехав на Арбат, по Арбату «иностранец» отчего-то гулять не стал, а зашел в первый же магазин, где принялся придирчиво выбирать себе одежду. У господина был отменный вкус, хотя и немного странный. Он снимал с вешалки отечественные пиджаки покроя семьдесят пятого года, мышиной расцветки, с похожими на блюдца пуговицами и шел в примерочную, где скидывал свой белый, от Версаче, костюм.

Нет, плохо, не то — слишком ладно сидит, пожалуй, нужно взять на размер больше. И он брал пиджак на два размера больше, который болтался на нем, как на вешалке.

Вот этот будет в самый раз.

Он снял выбранный костюм и долго мял его, комкал и втирал в обшлага и воротник собранную на полу пыль, чтобы тот перестал быть как новенький.

Теперь — хорошо! Теперь он стал более похож на усредненного россиянина. Еще обувку прикупить...

В обувном отделе он выбрал и приобрел штиблеты «прощай молодость» и вышел из магазина совсем другим человеком. А та, иная, прошлая его жизнь легкое уместилась в один полиэтиленовый пакет.

Средних лет, потрепанный жизнью мужчина брел в толпе москвичей и гостей столицы, ничем не выделяясь среди них. Как не выделялся на Елисейских Полях в Париже или на приемах в Букенгемском дворце.

Мужчина спустился в метро и, повиснув на поручне и уткнувшись носом в купленный в переходе «МК», поехал в один из окраинных спальных районов, где раньше жили все, а теперь сплошь выселяемый из центра пролетариат.

Там он долго ждал автобус, работая локтями вбивался в переполненный салон и в полуподвешенном состоянии ехал несколько остановок, аж за Кольцевую автодорогу. Вывалился на нужной остановке и, обходя разлившиеся по тротуару лужи, пошел прямо, потом направо и сто метров через полутемные дворы, мимо баков с бытовыми отходами...

Отыскав нужный ему дом, он набрал на домофоне известный ему код, поднялся на пятый этаж, прошел в железную дверь, ведущую в «карман» из трех квартир, одну из которых открыл своими ключами, хотя эта квартира была не его и вообще была ничьей.

Эта квартира была конспиративной, предназначенной для встреч с секретными сотрудниками. Таких, оформленных на подставных лиц, с липовой пропиской, несуществующих на свете жильцов квартир в Москве пруд пруди.

Мишель-Герхард-фон-Штольц прошел на кухню и поставил на плиту чайник. Типичный по виду работяга, приехал в стандартную квартиру, в типовой многоэтажке, расположенной в похожем на другие, как две капли воды, спальном районе. Впрочем, он мог приехать не в эту квартиру, а в другую квартиру, в другом спальном районе, где открыл бы дверь тем же самым ключом и оказался в той же самой, как снятой под копирку, обстановке. И даже чайник был бы точно таким же!

Мишель-Герхард-фон-Штольц нарезал колбаски, найденной в холодильнике, и налил себе стакан горячего чаю. Три часа назад он был не здесь, был на средиземноморском побережье, в пятизвездочном отеле, в номере люкс, который в месяц обходился больше, чем стоит эта однокомнатная, со всеми потрохами, «хрущоба». Но и там и здесь он чувствовал себя вполне органично.

В ноль часов тридцать минут в дверь позвонили.

Очень настойчиво...

Глава 5

Густав Фирлефанц прибыл в Россию из Голландии.

У себя в Амстердаме он был ювелиром, держал лавку и продавал золотые и серебряные украшения собственноручного изготовления.

В Россию его сманил не кто-нибудь, а русский посол, для жены которого он сделал ожерелье. Посол сильно хвалил его искусство, уверяя, что в России ничего подобного создавать не умеют и вообще ничего, кроме лаптей и оглоблей, делать не способны, суля золотые горы тому, кто отважится, покинув уютную Европу, отправиться в опасное путешествие в далекую и дикую Россию.

Но прагматичного Густава слова убедить не могли, убедил неслыханно щедрый гонорар, который заплатил посол за понравившееся ему украшение. Наверное, у русских все сундуки под самую крышку набиты золотом, раз они так щедро сорят им в бедной Европе.

И Густав Фирлефанц задумался.

Здесь, в Голландии, он жил довольно неплохо, но вряд ли мог разбогатеть, потому что только на его улице были три ювелирные мастерские, а голландцы мотовством не отличались, предпочитая вместо украшений покупать себе каменные дома и новую мебель.

Так он ничего и не решил.

Но потом в Голландию приехал новый русский царь, для которого посол заказал золотую табакерку с вензелями и драгоценными каменьями. Заказал у Густава, даже о цене не спросив. Только предупредил: