Господа офицеры, стр. 24
Левченко слушал юношу, не перебивая, и чуть печально думал, что, будь он на десять лет моложе, он, наверное, поступил бы так же.
– И вот я здесь, в плену, – закончил Николенька. – Что теперь делать?
Андрей Левченко довольно долго пребывал в раздумье, и великий князь не мог догадаться, что за мысли бродят сейчас в голове у штабс-капитана.
– Вот что, – сказал, наконец, Левченко самым решительным тоном, – вас, ваше сиятельство, непременно опознают рано или поздно. Причем, скорее, рано, чем поздно. Мы не можем этого допустить, вы согласны?
Великий князь с готовностью кивнул: он прекрасно представлял, чем грозит его разоблачение и ему самому, и венценосному родственнику, и армии.
– Хотите бежать вместе со мной? Прямо сегодня, через час с небольшим? Предупреждаю: предприятие рискованное. Можно пулю словить.
Вот такого вопроса великий князь никак не ожидал!
– А каким образом? – жадно спросил он.
– Это уж мое дело, – непреклонным тоном отозвался Андрей Левченко. – Да или нет?
– Конечно же, да! – пылко воскликнул юноша, который только и думал все последние часы, что о побеге.
– Тише! Что вы орете, ваше сиятельство, ровно ишак под палкой!
Штабс-капитан снова надолго замолчал, а затем сказал, подчеркивая интонацией каждое слово:
– Тогда вот что: я потребую от вас полного и абсолютного подчинения. Никакой самодеятельности. Мой приказ – закон! Понятно, ваше сиятельство?
– Понятно! – с явной радостью отозвался Николенька. Сейчас ему больше всего на свете хотелось, чтобы Левченко, опытный боевой офицер, взял на себя всю полноту ответственности. Подчиняться? Да за милую душу, ему ничего больше и не надо. Самодеятельность вон каким боком вышла. – У меня к вам просьба, господин штабс-капитан! Оставьте титулование, ну какое из меня сейчас «сиятельство», смех один. Досиялся так, что дальше некуда, потускнело мое сиятельство. Нас двое, вы – командир, так что называйте меня просто Николаем, можно – Колей... И лучше бы на «ты».
Левченко беззвучно рассмеялся, этот пылкий юноша нравился ему все больше. Ну, легкомысленный. Ну, склонен к взбалмошным и неожиданным поступкам, последствия которых не в состоянии просчитать... Так это все от молодости, а данный недостаток имеет свойство проходить. Зато искренен и нечванлив. Если еще и не трус, то совсем хорошо, но это только по ходу дела будет видно.
– Пойдет! – сказал он и потрепал великого князя по плечу. – Я же сразу понял, что ты не дурак. Это точно: то, что ты член августейшей семьи, в наших условиях играет роль скорее отрицательную. Однако называть тебя Колей – это как-то несерьезно, мы же не в салочки играем. Ты, кажется, хотел воевать с врагом в чине прапорщика? Превосходно. Вот и будешь прапорщиком Романовым.
18
Бездонное утреннее небо было чистым и безоблачным, легкий ветерок шевелил русский флаг над зданием штаба Кавказской армии. День обещал быть теплым и солнечным.
Этим утром командующий Кавказской армией генерал Юденич, посоветовавшись с генералом Огановским, все-таки дал добро на разведывательно-диверсионную операцию, план которой разработал поручик Голицын. Просто деваться было некуда: положение день ото дня ухудшалось, и наступление, любовно и тщательно подготовленное Юденичем и Огановским, могло оказаться под угрозой срыва. Потери от хаотического обстрела русских позиций «Большой Бертой» составляли уже десятки человек.
Страшно было даже подумать, что может произойти, если обстрел станет не хаотическим, а грамотно откорректированным.
Во многом на решение Юденича повлияла уверенность Голицына в том, что похищенный черкесами великий князь Николай вполне может оказаться в лагере для военнопленных, что расположился в непосредственной близости от «Большой Берты».
По-прежнему генералы не могли до конца поверить в «живой щит», воздвигнутый турками для защиты своей супергаубицы от возможной атаки с воздуха. Так вот, пусть Голицын и разберется на месте, а потом уж действует сообразно обстоятельствам.
Вкратце план поручика сводился к следующему: появиться, откуда не ждали, освободить пленных, если они там действительно есть, уничтожить «Большую Берту» и быстро уйти назад. Но где турки не ожидают их появления и как туда попасть? Вот в ответах на два этих вопроса и заключалась изюминка замысла.
Да, горы практически непроходимы. Да, в долинах и ущельях – многочисленные засады, оборонительные редуты, ряды колючей проволоки и тройная линия окопов. Пытаться втихую перейти линию фронта – бессмысленно, ничего не получится. Отдельных лазутчиков турки успешно ловили, чего уж говорить о диверсионном отряде!
Но если переплыть на турецкий берег через озеро Ван и, таким образом, сразу оказаться в турецком тылу... Этого неприятель точно не ожидает. Тем более что весной на озере неспокойно, с гор дуют резкие злые ветры, запросто переворачивающие рыбацкие фелюги. Чтобы выйти в озеро в этот сезон на легких суденышках, нужна смелость на грани безрассудства!
А высадиться на берег Голицын собирался в непосредственной близости от пушки, благо точная топографическая привязка имелась.
Странно, как Сергею Голицыну, прирожденному кавалеристу, пришла в голову такая идея. Но, как уже было замечено, поручик умел мыслить нестандартно. План был рассчитан на внезапность, на смятение в рядах противника, которое вызовет суматошные и непродуманные вражеские действия.
Юденич предоставил поручику почти неограниченные полномочия по набору команды и ее экипировке. Голицын использовал представившиеся возможности по полной программе.
Итак, ему нужен небольшой мобильный отряд, составленный из опытных, отважных и умелых вояк. Только добровольцы – специфика предстоящей операции такова, что или грудь в крестах, или голова в кустах. Поэтому ему нужны охотники до таких отчаянных дел.
Среди других частей в Эрджише был расквартирован казачий полк Всевеликого Войска Донского. Вот в его сотнях поручик Голицын и стал подбирать желающих пойти на немалый риск, чтобы послужить Отечеству и прославиться. Да, здесь был случай, когда люди должны идти на риск по собственной воле, иначе пользы от них не будет.
Сергей с большой симпатией относился к казакам, уважал их за вольный дух, лихость и боевой опыт. Он без труда набрал потребное число ухорезов-молодцов, целая очередь охотников выстроилась, так что многим еще отказывать пришлось.
Петр Бестемьянов, который так и оставался пока в Эрджише в непонятном статусе, узнал откуда-то о готовящейся операции. Отставной унтер чуть ли не на колени перед Сергеем повалился:
– Ваше благородие! Господин поручик! Возьмите меня, я же виноват в том, что Николенька в плен попал! А вдруг он правда там? Если помогу Николеньку спасти, камень с души сниму. Совесть меня прямо поедом ест, мочи нет, места себе не нахожу. Христом-богом прошу, возьмите!
Сначала от неожиданной просьбы Голицын несколько опешил, а потом призадумался: почему бы и нет? Нравились Сергею Голицыну такие старые опытные вояки, тертые, бывалые-перебывалые, повидавшие и навидавшиеся, стреляные-резаные. Такого ничем не удивишь и не испугаешь, старый конь борозды не испортит. На Бестемьянова можно будет положиться, он не подведет. Дядька в самой высокой степени предан своему незадачливому питомцу, коли нужда заставит, так Бестемьянов за великого князя зубами турок станет грызть, жизнь отдаст без колебаний.
Петр Николаевич по-своему истолковал задумчивое молчание поручика Голицына:
– Да вы не сомневайтесь, ваше благородие! Я хоть и в возрасте, а троих молодых стою, – от волнения Бестемьянову изменила свойственная ему скромность. Да и то верно: сам себя не похвалишь – от других не дождешься! Очень уж хотелось отставному унтеру уговорить поручика. – Да я ведь герой Плевны! Сам генерал Скобелев меня в фельдфебели произвел! Четыре Георгия! И косоглазым под Мукденом я спуску не давал.
– А как же ранение твое, Петр Николаевич? – Сергей указал на правое плечо Бестемьянова.