Дойти до горизонта, стр. 51

— Вы кто? — наконец спросил один из них.

— Так, мимо проплывали, — ляпнул Салифанов. Фраза звучала дико. Словно мы шли по улице и от нечего делать забежали в гости к знакомым, потрепаться, чаек попить. Буровики еще раз переглянулись и, все поняв, объяснили, где у них находится столовая и что сказать повару, чтобы он нас не погнал с порога. Между прочим, на буровой никаких прожекторов в помине не было. Светили тусклые стоваттные лампочки. Просто в пустыне, как нам объяснили, ночью из-за сухости воздуха предел видимости возрастает в несколько раз. Не три километра отделяло нас от вышки, как мы предполагали, а больше тридцати!

Утром мы готовились в обратную дорогу. На юг уходил скрепер, водитель которого согласился подбросить нас к спуску. За кабиной закрепили бак с тридцатью литрами пресной воды. Все вместе втиснулись в кабину. Шофер глянул на замысловато изогнутые, переплетающиеся наши тела, уместившиеся на одно сиденье, и только удивленно хмыкнул.

Во время движения скрепер бросало из стороны в сторону, соответственно нас мотало в тесном объеме кабины, как жидкость в миксере. Если бы мы ехали тогда на два-три часа дольше, то из Сергея, Татьяны и меня мог взбиться замечательный коктейль. Я постоянно взлетал под потолок, ударялся о какой-нибудь выступающий болт, отталкивался от него и приземлялся на колени Сергея. И каждый раз он говорил простое, но очень выразительное:

«О-ох!» Я снова уходил в свободный полет, сбивал головой краску с металла кабины, сталкивался в воздухе с Татьяниным телом, пролетающим на встречных траекториях. Уже через час такой езды я решил, что передвижение пешком бесспорно утомительней, но имеет ряд достоинств. Из-за умопомрачительной тряски чуть не проскочили начало спуска. Хорошо, Салифанов сориентировался по заранее замеченным меткам.

— Стой! — крикнул он, боясь проскочить лишние метры, которые потом придется преодолевать с неподъемным баком в руках. Водитель по-своему истолковал его команду, решив, что что-то случилось. Он до упора вдавил педаль тормоза в пол. Я по укороченной дуге полетел к ветровому стеклу. Глухо стукнулся в него, как шмель, пытающийся вылететь через закрытое окно из комнаты. В спину мне ткнулся головой Салифанов. Потирая разбитые лбы, локти и колени, мы спрыгнули на землю. Предстоящая нам работа облегчилась. В баке, несмотря на затянутый куском брезента верх, осталось воды чуть больше половины.

— Бросьте эту гиблую затею, — предложил водитель, — я довезу вас до поселка.

Может быть, мы на это решились, даже бросили бы вещи на берегу: общение с людьми и обильный ужин размягчили нашу волю, было страшно возвращаться в море, — но я представил, что останется от моей головы, которая будет постоянно соприкасаться с металлом кабины, в конце пути и запротестовал. Водитель сочувственно взглянул на нас, мол, жалко ребят, но силой в скрепер не потянешь, и нажал на стартер.

Мы стояли в том же месте, где сутки назад, полные надежд и страхов, взобрались на плато Усть-Урт. Сейчас окружающий мир не казался нам таким неуютным. Мы знали, что в тридцати километрах на север буровая вышка. Где есть люди, машины и куда иногда прилетает самолет Знание поменяло настроение. Настроение — восприятие.

Подхватив с двух сторон бак, стали спускаться к берегу Теперь в тропе не ощущалось никакой загадочности Мы не испытывали романтического волнения, только досадовали, что у бака такие неудобные ручки, что спуск крут, а перекатывающиеся под ногами камешки лишают надежной опоры. Выиграв бой за свои жизни, мы стали привередничать в мелочах. Больше всего боялись опрокинуть бак, тогда пришлось бы опять тащиться на буровую.

Внизу, пробираясь сквозь заросли невысокой, но густой травы, спугнули нескольких змей. Торопливо извиваясь, они расползались в разные стороны. Да тут, оказывается, надо смотреть в оба!

До плота добрались только поздним вечером. Все вещи в лагере были переворошены, разбросаны по берегу. По следам, оставленным на песке, было ясно, что резвились волки. Они перетрясли наш багаж не хуже профессиональных таможенников. В темноте отыскали, что смогли, и решили, несмотря на ночь, выходить в море. Сбросили груз на плот, оттолкнулись веслами от берега. Прибоя почти не было. Медленно, словно нехотя, плот удалялся от обрыва, который светлым, размытым пятном проступал в темноте. Тело привыкало к уже подзабытым «аксессуарам» морской жизни: поскрипыванию труб, плавному покачиванию плота, шепоту воды в камерах.

Начинался заключительный, хотелось в это верить, этап плавания. Мы уповали на попутный ветер, спокойное море и хоть небольшое везение. У нас было пятнадцать литров пресной воды, кашеобразная пищевая масса в рюкзаке, получившаяся в результате совместной, нашей и продуктов, поездки в кабине скрепера и возродившийся оптимизм, подкрепленный сытым урчанием набитых животов.

Ходовой день — и конец плаванию, был уверен каждый из нас. Нет, ничему не научил нас печальный опыт предыдущих недель…

Глава 22

После полуночи ветер ослаб. К двум часам стих окончательно. Волны еще понемногу раскачивали плот, но это было лишь отдаленное эхо вчерашнего наката. Гребни уплощались, море застывало неподвижной монолитной массой, как остуженный парафин.

Штиль. Солнце в зените. Паруса висят. Табачный дымок тоненьким сероватым столбиком неподвижно стоит на тлеющем конце сигареты. Даже чайки, обычно оживленно снующие возле плота, сегодня, кажется, летают с одышкой, увязая в воздухе, как в глицерине. Краски вялы, движения замедленны. Ти-и-ик, та-а-ак — стучат часы.

Время тянется длинно, через силу, как бегун, сошедший с дистанции. Сделает шаг, покачается, пытаясь сохранить равновесие, снова шагнет на подгибающихся ногах. Продолжительность секунд становится физически ощутимой. Самая маленькая, применяемая в быту частичка времени, имеет начало, развитие, кульминацию и конец! Она вмещает десяток своих нормальных товарок.

Весь мир застыл. Парусина безнадежно обвисла. Море, как зеркало, в котором отражается небо, плот, мы. Кажется, брось в воду камень — и не будет обычного всплеска и расходящихся кругов. Стеклянно звякнет водная поверхность и разлетится на блестящие осколки. Кровь не бежит в жилах, а протискивается. Сердце не бьется, а глухо вздыхает в груди. Штиль!

Он, бесспорно, хуже шторма. Он никуда не приближает и ничего не изменяет. В шторм можно или погибнуть, или спастись. И то и другое — какое-то событие. Штиль однообразен и бессмыслен, как очередной день заключенного. Во время него не живешь — ожидаешь жизни. Вот подует ветер — поплывет судно…

Существование моряка в открытом море оправдывает только движение. Неподвижность равна движению назад. В штиль можно выспаться до одури, переделать все то, что не успел или не хотел сделать раньше. Можно поиграть в карты, позубоскалить в узкой компании. Но время все равно остается. Его излишки не поддаются никакому истреблению. Представьте: вы ехали на юг, распланировав по дням весь отпуск. Но где-то на станции, название которой вы раньше слыхом не слыхивали, состав загнали в тупик и, ничего не объясняя, держат час, сутки, двое. Каково будет ваше самочувствие? Так вот, в море все обстоит на порядок хуже.

Я вижу берег, от которого уже мы отошли двенадцать часов назад. Он не настолько близок, чтобы добраться до него вплавь или на веслах, но не настолько далек, чтобы не хотелось попробовать это сделать. Лучше бы сейчас бродить по берегу, ища на свою голову приключений, чем валяться здесь, в ограниченном пространстве плота, как зверь в тесной клетке.

— Надоело! — не выдержала первой Татьяна.

Она нацепила на ноги ласты и плюхнулась в воду. Мы с Сергеем сопроводили ее падение скучными взглядами.

Войцева заплыла с кормы, уперлась руками в трубы и яростно забултыхала ногами в воде. Никак, она собралась толкать нас до южного побережья? Четверть часа Татьяна добросовестно взбаламучивала воду не хуже пушкинского Балды, вызывающего чертей, наверное, ей казалось, успех предприятия грандиозен — столько шума и брызг. Но сверху было ясно видно — затея бессмысленна. Когда счет идет на десятки километров, метры не спасают.