Девять негритят, стр. 8
— Ничего не случилось. Все o’key! — уверенно ответил командир. — Так, небольшие неполадки в стыковочном модуле.
«Небольшие неполадки» в космосе могут иметь самые крупные последствия.
— Что произошло?! — повторил вопрос Виктор тоном, который исключал недомолвки.
— Шлюзовая камера не держит давления, — ответил Рональд Селлерс. — Возможно, что-то постороннее попало в уплотнитель.
Теперь все стало более-менее понятно. Всем, и даже далекому от космических технологий японскому космотуристу. Американцы пытаются выкачать из камеры воздух, а он не выкачивается, подсасывая его из станции. С таким же успехом можно черпать ситом море…
Может, действительно что-то попало между жгутами уплотнителя? Такое иногда случается и исправляется в считанные часы — в крайнем случае заменяется уплотнитель. Но сегодня этих часов может не хватить!..
— Не беспокойся, Виктор, все будет в порядке, — заверил Рональд Селлерс.
Но Виктор все равно беспокоился, причем очень явно, уже наплевав на всякие приличия.
Возможно, потому, что лучше других понимал, что, если не удастся восстановить герметичность американского шлюза или не получится открыть русский люк, Леша Благов имеет все шансы остаться в космосе.
Навсегда!..
И тогда русский экипаж лишится одного из своих членов.
Виктор Забелин — друга.
А его жена — любовника…
РОССИЯ. МАГАДАНСКАЯ ОБЛАСТЬ. ПОСЕЛОК УСТЬ-КУТЬМА. ЛАГЕРЬ ДЛЯ ВОЕННОПЛЕННЫХ
Где-то там, в тамбуре, громко хлопнула входная дверь. И почти сразу же после нее и гораздо громче хлопнула еще одна — внутренняя, и в бараке вспыхнул свет.
У входа, под болтающейся под потолком лампочкой, стоял русский офицер в белом овчинном полушубке, в шапке-ушанке и валенках. На его плечах и спине белели холмики снега. Офицер стоял, широко расставив ноги, но все равно немного покачиваясь.
— А ну, подъем, япошки узкоглазые! — громко крикнул капитан.
И икнул.
На трехъярусных, под самый потолок нарах разом зашевелились сотни людей. В проход свесились головы.
Зэки не спешили выполнять приказание, чего-то выжидая. Зэки, если нет такой необходимости, никогда не спешат, надеясь на то, что все как-нибудь образуется само собой. Вылезать из-под холодных, но все равно хоть чуть-чуть греющих одеял никому не хотелось. В бараке было холодно, градусов пять ниже нуля, поэтому от свесившихся в проход лиц поднимался вверх пар, а лежащий на полу снег и лед не таяли.
Дверь тамбура хлопнула еще раз, и в барак ввалилось еще несколько офицеров в полушубках, перепоясанных портупеями. Лица их были возбуждены и багровы от мороза и выпитой водки.
— Ну ты где? — крикнули они. — Брось… Ну их к черту! Пошли.
Но офицер уходить не желал.
Он стоял, мрачно глядя перед собой, может быть, даже не видя нар и выжидающе уставившихся на него сотен глаз. Что-то у него, видно, в голове замкнуло.
— Ну вы чё, не поняли? — рявкнул он. — Я сказал, япону вашу мать, подъем! Одна минута! Отсчет пошел!..
Раз!..
Зэки поняли, что отлежаться не удастся, и, отбрасывая одеяла и натыкаясь друг на друга, стали прыгать вниз, на ледяной пол. Теперь они спешили, опасаясь оказаться последними. Это очень важно — не быть первым и не быть последним, быть посередке, растворенным в массе таких же, как ты, заключенных. Тома тебя не заметят, не выделят, не накажут, не пошлют на какие-нибудь дополнительные работы. Тот, кто опаздывает или лезет вперед, обречен на вымирание. Тот, кто держится середки, тот, возможно, протянет лишний год. Такая наука…
Зэки рушились на пол, быстро разбираясь и выстраиваясь в шеренги. Обувь они надеть не успели и поэтому стояли на ледяной, покрывавшей доски пола корке голыми ногами, растапливая ее своими пятками.
Зэки были все сплошь японцами — были военнопленными разбитой в Маньчжурии Квантунской армии. Их конвоировали сюда, в Сибирь, целыми подразделениями, где они, утопая в русской грязи и снегах, забирались в гиблые таежные урманы и, валя лес и натягивая колючую проволоку, сами для себя строили лагеря.
Военнопленные стояли ровными шеренгами, по росту, обратив лица к русскому офицеру. Уж к чему, к чему, а к дисциплине их в японской армии приучили!
— Ну что, косоглазые? — уже чуть более миролюбиво спросил офицер, топчась подшитыми валенками вдоль ровненького ряда босых ног. — Спать хочется, да? А вот хрен вам на рыло, а не спать! Воевать надо было лучше! Нынче вам не Порт-Артур! Это вы царя-батюшку могли и в хвост и в гриву. А нас — вот вам!
И офицер не без труда сложил и показал зэкам кукиш.
— Мы вас как щенят!.. Потому что у вас кишка тонка против нас, русских! Мы вас тогда, под Халхин-Голом, уделали и теперь тоже!
Офицер был пьян и был добродушен.
— Хватит, пошли, они уже все поняли, — тянули его за рукав приятели, но тот упирался.
— Сейчас, сейчас, я им еще пару ласковых скажу!..
Зэки стояли молча, не протестуя и никак не выражая своего недовольства, лишь дружно загибая вверх большие пальцы на озябших ногах.
— Сегодня я добрый, потому что сегодня великий праздник! — сказал офицер, задрав вверх, к потолку, указательный палец. — Сегодня годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Поняли, гниды узкоглазые? Сегодня нельзя спать, сегодня надо праздновать! Всем!..
И, качнувшись и чуть не упав, офицер сунул руку куда-то внутрь полушубка, вытянув бутылку водки.
— Сейчас мы будем пить за Великую революцию! — сообщил он.
— Ну все, совсем развезло мужика! — недовольно покачали головами другие офицеры, которые, вместо того чтобы сидеть за праздничным столом, вынуждены были торчать в вонючем полутемном бараке. — Кончай, Пашка, дурить! Пошли домой…
Но сбить Пашку с пути неправедного было не так-то просто.
— Сейчас-сейчас… Сейчас они выпьют, и мы пойдем, — пообещал он. — Стакан дайте!
Кто-то протянул ему грязный граненый стакан.
Выдернув зубами пробку из бутылки и выплюнув ее на пол, Пашка, с трудом попадая в стакан, бренча горлышком о край, налил внутрь водки. Минуту, поводя мутными глазами вдоль строя, оглядывал зэков.
— Ты, — указал пальцем. — Вот ты! Иди сюда!
Зэк, четко отбивая голыми подошвами шаги, вышел из строя, по стойке «смирно» встав против офицера. Лицо военнопленного ничего не выражало. Он готов был подчиняться.
— На, держи! — сказал русский офицер, не очень ловко, так, что часть водки плеснула на пол, ткнув ему в руки наполненный стакан. И, почему-то чувствуя к пленному япошке расположение, довольно миролюбиво сообщил ему: — Запомни, рожа косоглазая, семнадцатый год — это самый главный год в истории человечества! С него началась новая эра. Счастливая эра! Мы победим во всем мире, и это будет главный праздник!.. Для всех! Пей!..
Офицера, видно, совсем развезло, и он, чтобы устоять на ногах, навалился на тщедушного японца.
— Пей, я сказал!
Зэк поднес стакан ко рту.
Но офицер вдруг придержал его руку, желая сообщить что-то важное.
— Наш Ленин и его верный продолжатель Сталин — великие люди! — уверенно сказал он. — А твой император Хер его знает какой мото — дерьмо собачье! Понял, да? А теперь пей!..
И даже, довольный собой, дружески хлопнул японца по спине рукой.
Но японец пить не стал. Он опустил руку со стаканом. Мягко, но решительно.
— Ты чего это? — не понял офицер. — Ты что — пить отказываешься? Ты что, из-за своего говнюка-императора на меня обиделся?
Зэк стоял молча, протягивая офицеру стакан.
— Да отстань ты от него, — просили офицеры. Но их приятеля Пашку понесло.
— Ни хрена подобного! — тихо свирепея, произнес он. — Пусть, гад, выпьет! За нашу революцию!..
И, направляя стакан зэку в рот, толкнул его под локоть.
Водка плеснула пленному в лицо, но японец даже не поморщился. Он был непроницаем, как японское изваяние! И был непреклонен.