Сказка о любви, стр. 21
– Умолкни, рыжий. – буркнул Кайрон.
– Взбесились вы от безделья. – серьезно заявил капитан. – Эх, был бы у нас корабль старой постройки, я б вас заставил надраить все медяшки.
– Какие медяшки?
– Какой постройки?
Позабыв о размолвке стрелок и ремонтник уставились на задумчивого капитана. Тот покачал головой:
– Вопиющая безграмотность. И это в военном флоте! Старой постройки, говорю же! Совсем старой! Корабли, которые по воде ходили!
– Вона чо! – Кайрон и Руж переглянулись. – Кэп, ты только свистни, мы тебе и здесь чего хочешь надраим! Ты только не переживай. Ты устал может? Отдохнуть может хочешь? Курс прокладывать, та еще работенка...
– Молчать! – рявкнул капитан.
– Уже молчим. – не удержался Руж. И преданно вытаращился на начальство.
– Что там у тебя, Кайрон? Выкладывай.
– Да, ерунда! – ремонтник отмахнулся. – Сон мне снится. Hеделю уже. Выпуск в школе звездолетчиков.
– А что выпуск? Отличный у нас был выпуск! Лучший из всех!
– В том-то и дело, что мне не наша школа снится. Другое что-то. И люди другие. А мы все там почему-то... И ты, Люк. И рыжий наш.
– Сам ты рыжий. – Руж надулся.
Кайрон не услышал его. Хмурился, подыскивая слова:
– Каждую ночь. Одно и то же. Я уже, не поверишь кэп, сомневаться начал, а может оно и вправду...
– Ты ведь перед стартом был у психолога? Тесты прошел?
– Был. Прошел.
– М-да-а. – капитан покусал губу. – Ладно, не переживай. Это, говорят, бывает.
– Говорят. – Кайрон сердито засопел. – Говорят, «это» во время Войны бывало. Причем массово. Сколько тогда предателей к этим... переметнулось!
– Да брось ты! – Руж крутнулся вместе с креслом. – Всем известно, что им на мозги давили. Конунг этот... – он охарактеризовал Конунга в выражениях, с которыми тот вряд ли согласился бы.
– Вот именно. – Люк кивнул. – А ты у нас пару деньков полечишься и будешь как новенький. Хоть медика включим – в деле проверим. А то, модель, конечно, улучшенная, да в боевых условиях еще не испытанная. Лады?
Кайрон молча пожал плечами.
РИН
Он вспоминал. Потому что ничего другого все равно не оставалось. Только вспоминать. Глупо попался. Как глупо! Письмо от Птицы – этого оказалось достаточно, чтобы кинуться сломя голову прямо в ловушку. А там навалились – не отбиться. Демоны.
Демоны.
Эльрик ненавидит демонов. Рину всегда казалось, что в ненависти своей Император перегибает палку. Ну за что, в самом деле, ненавидеть тех, кто просто устроен так, что не может жить не разрушая. Кто-то создает, кто-то уничтожает. Таков порядок. Таков Закон. В конце концов, Боги тоже своего рода демоны. Точнее, существа демонической природы. Только существа созидающие. Вот и вся разница...
Рин не мог представить себе Бога, который стал бы убивать другого Бога. Убивать так.
Избранных водят на коротком поводке. Забавно это – поводок, о котором понятия не имеют те, на кого он надет. Избранные уверены, что это они взяли Рина. Им в голову не приходит, что в жизни не хватило бы сил у всей их армии, взять в плен одного-единственного, не самого сильного Бога. Да что там! Им в голову не приходит, что Боги вообще существуют. Это сделано для их же блага. Конечно. Все и всегда для блага тех, кого водишь на поводке. Бог – это всегда какая-то мораль, какие-то правила, какой-то путь, в конце которого – созидание.
Разрушение не терпит Богов. Избранные их не знают.
Хуже всего было, когда Рин видел своих палачей. Видел, бессильный воспротивиться пытке, бессильный причинить им вред. Иногда он не мог понять, действительно ли бестелесные твари копошатся вокруг него, жадно присосавшись к хлещущей из него жизни, отталкивая друг друга в стремлении урвать себе частицу Силы, божественной Силы. Действительно ли он видит их? Или это бред? Но разве могут Боги бредить?
Люди истекают кровью, когда нельзя перевязать рану. Из Рина уходила Сила. Ее уже не нужно было даже вытягивать – остановить бы! Не получится.
Не получится.
Нет.
Демоны вытягивали силы. И чем меньше оставалось жизни у Бога, тем быстрее уходила она. Было больно. А воспоминания почему-то прогоняли боль.
И снова он, Рин, пребывал в пустоте небытия. Блаженствовал, отрешившись от своего мира; от людей проклявших и давно забывших его, от скуки, что одолела за последние века. Он наслаждался покоем и даже не понял сперва, что кто-то осмелился потревожить его.
– Рин, я знаю, что ты меня слышишь.
Голос был низким, мягким, настойчивым. И абсолютно лишенным почтения.
Что это за нахал? Смотреть было лень.
А голос не унимался. Требовательно вызывал его, ругался и сыпал странными проклятиями. Иногда становился почти просительным. Почти. Hо ни разу не опустился до прямой просьбы. И любопытство уже стало одолевать: никогда и никто не разговаривал так с Богом. И самолюбие заело. Тоже, нашелся наглец!
Он все-таки глянул краем глаза. Увидел. Дерзкий «проситель» (других определений смертным Рин никогда не знал) разыскал один из немногих уцелевших его храмов. Возле огромной статуи-идола был разбит лагерь. А этот, настырный, был, судя по всему, командиром небольшого отряда.
Рин помнил времена, когда на месте этих песков стоял огромный город. Храм, как положено, располагался в самом центре. Тогда ему днем и ночью досаждали просьбами, молитвами, и заверениями в любви и почтении. Иногда он пытался чем-то помочь людям, но заканчивалось это плачевно.
Рин, хоть и являлся Богом-создателем, но считал что люди должны жить самостоятельно. Их такими сделали, в конце-то концов. Богу – Богово, смертным – смертное. И оставьте вы Бога в покое!
Когда он Творил, ему хотелось создать нечто необычное, гармоничное и красивое. Но созданному миру-сказке не хватало чего-то. Скучно было там общительному, юному Богу. И появились люди.
Чистые, как дети. Как дети наивные. Как дети любящие своего создателя. И он любил их. Учил. Растил. Опекал. Но дети растут, они должны становиться на ноги, а люди, его люди, все так же требовали внимания и опеки. Их любовь превратилась в иждивение. Просьбы – в капризы. Верность – в оковы. Рин не понимал этого. Или не замечал. Иждивение, капризы, оковы – разве ведомы Богу эти понятия? И он по-прежнему нянчился с ними... Пока, однажды, сам не стал человеком.
... Но об этом вспоминать не хотелось...
Оулэн...
Оулэн!
Богу, понявшему людей, очень быстро надоела людская лень. И он решил уйти. Это помогло – смертные научились жить самостоятельно. Но уход своего Бога восприняли как предательство и... Прокляли. А потом и вовсе забыли.
Теперь о нем вспомнили. Hе было печали.
Впрочем, таких как эти, стоявшие лагерем у его храма, Бог еще не видел. И уж точно он таких не создавал. Существа эти были удивительно, почти божественно красивы. Голоса их казались музыкой, а огромные миндалевидные глаза светились, кажется, нечеловеческой какой-то мудростью и... да, древностью. Смешной такой древностью – от силы нескольких столетий, но все же.
Рин наблюдал за ними несколько недель. Ему нравилась легкость и плавность их движений. Hравилось слушать странную музыку – без музыки они, судя по всему, не мыслили себе жизни. Hравилось смотреть, как скользят они, не проваливаясь, по сыпучим барханам, выслеживая какую-нибудь съедобную тварь. Как слаженно и четко работают на ежедневных разминках: командир расслабиться не давал. Все в лагере были заняты делом. Hикто не скучал и не задумывался, судя по всему, что торчат они тут без всякой пользы и без всякой надежды.
А тот нахал, что командовал всеми полутора десятками этих... пришлых. Он носил маску. И, судя по тому, что видно было из под нее – носил не зря.
Впрочем, если не считать лица и когтей на руках, в остальном этот тип очень походил на своих спутников. Вот только ростом он был на голову выше самого высокого из них. Редкостная громадина.
«Интересно, кто таких делал?»