Чужая война, стр. 11
«Эльф, – напомнила себе Кина, – здесь он эльф». Эльрик на своей высокой рыжей кобыле ехал впереди каравана, словно позабыв о существовании девушки. Кина пробежала пальцами по струнам. Взяла несколько пробных аккордов и запела.
Она пела на эльфийском, удобно устроившись в седле, перебирая тонкими пальцами звонкие серебряные созвучия. И песня ее была для нее самой неожиданно светлой, хотя, кажется, давно уже разучилась Кина петь светлые песни. А когда Эльрик обернулся, отвлекшись от мрачного своего наблюдения за пустынной дорогой, эльфийка рассмеялась от непонятного чувства победы. И хотя тут же шефанго пришпорил кобылу, вновь вырываясь вперед, что-то в нем изменилось. В контуре напрягшихся плеч, в чуть застывшей, не такой свободной, как секунду назад, посадке, в том, наконец, как нервно заплясала Греза, чутко реагируя на каждое движение своего всадника.
Звонкий голос Кины летел над удивительно зелеными лугами, над прогретой солнцем дорогой, над притихшим караваном. И Сулайман, свесившись с высоченного верблюда, слушал внимательно, щуря на солнце маленькие черные глазки.
«Хорошо поешь, дочь порока, – думал он, слушая мелодию. – Хорошо поешь, но плохо ведешь себя. Совсем плохо, девочка. Старый Сулайман не любит, когда его воины ведут себя как безусые мальчишки. Старый Сулайман не любит, когда его люди забывают о своих обязанностях. Мне нравится твой брат, певица. Но не ты. Ты мешаешь старому Сулайману… Очень мешаешь».
Густо-синее небо начало по-вечернему светлеть. И заревели, чуя близкий отдых, верблюды. Прибавили рыси лошади. Окончательно расслабились охранники, понявшие, что совершенно ничего плохого не ждет их на удентальских дорогах; «Где ж ты дерьма такого набрал, Сулайман? – Эльрик передернул плечами, пытаясь сбросить непонятную, гнетущую тревогу. – Ведь умный же вроде мужик! Ну какие из этих сопляков вояки?
«Кина…» Какие из них, к акулам, охранники?» Нет. На предчувствие опасности его ощущения не походили. Давило, как перед грозой, – да. Но…
«Великая Тьма! Как она поет…» скорее просто от неожиданного осознания того, что здесь и сейчас эти потерявшие голову исманы будут совершенно бесполезны, если дойдет до боя «С кем?» хотя бы с забредшей сюда из Карталя бандой. Это ж не караван, а подарок просто – хоть голыми руками бери.
Редкие деревья, окаймлявшие дорогу, постепенно превращались в жиденький лесок.
«Эльрик, соберись! Выброси девочку из головы…» И, словно взявшись помочь ему избавиться от наваждения, ударило, кольнуло резко и остро предчувствие. Мгновенный страх. Опасность! Смерть…
Шефанго остановил лошадь, замер, напряженно прислушиваясь то ли к лесу, то ли к себе самому. Поднял руку, делая небрежный знак пальцами. В исманской легкой коннице этот жест издавна означал внимание и готовность к бою. Вертлявый, шустрый Али потянул было лук из саадака, но десятник ударил его по руке:
– Здесь я командую!
А Эльрик уже не обращал внимания на то, что происходит за его спиной. Он привык – да, он привык и не успел отвыкнуть за несколько лет – к тому, что, увидев мимолетный этот знак, воины позади вскидывают луки. Готовые стрелять. Готовые прикрыть того, кто впереди. Даже самые плохие воины. Даже самые…
Смерть скользила по земле, под травой, под деревьями. Смерть… Чудовищная змея. Змей! Задрожала, всхрапывая, норовя закусить удила, Греза. Змея не было еще видно, но Эльрик вскинул взведенный арбалет, зная, что, если даже он промахнется, дождь стрел из-за спины даст ему возможность отступить и перезарядить оружие. Драться с такой тварью (его шестое чувство обычно склонно было преуменьшать реальные размеры опасности, но Змей действительно был огромен) – верное самоубийство.
– Что там такое, эльф? Если ты поднял тревогу…
И времени осталось только на то, чтобы понять – не прикроют. Не успели. Не поняли. Не захотели. А Махмуд-десятник нахлестывал лошадь, оропясь вырваться вперед. И даже на то, чтобы остановить его, времени не осталось…
Вырванные с корнем деревья у обочины взметнулись в воздух. Чудовищная голова с пастью, полной острых зубов, поднялась над дорогой. Греза завизжала почти по-человечески и кинулась куда-то, ошалев от ужаса… Попыталась кинуться. Впервые за всю ее семилетнюю жизнь всадник грубо и резко дернул повод, в кровь разрывая нежные губы, приказывая стоять, заставляя стоять вопреки всему. Даже вопреки смерти.
Миновав застывшую лошадь, пасть метнулась к Махмуду… Был десятник. И не стало десятника. Только кровь в пыли да перекушенные у бабок лошадиные ноги.
Эльрик де Фокс
Наверное, все произошло очень быстро, но для меня в бою время течет иначе, и я видел, как медленно, страшно медленно сбились в кучу напуганные верблюды. Как скатился с седла Сулайман и побежал, спотыкаясь, куда-то в сторону. Как воины охраны, позабыв обо всем, нахлестывали коней, улепетывая от ужасной твари. И Кину, вырвавшуюся из этой толчеи, с лютней, заброшенной за спину. Кину, со всех ног спешащую ко мне.
Арбалетный болт свистнул, уходя вперед и вверх. Прямо в нёбо вновь распахнувшейся пасти. Дохлый, конечно, арбалетик. Но лучшего я еще не встречал. Они ведь на людей рассчитаны, арбалеты-то. На людей. Ну на эльфов, в крайнем случае…
Кусок змеиной головы вылетел вместе с глазом. А толку?! Мозгов у твари все равно не оказалось. И надо было бежать. Да только совсем рядом грохотала копытами лошадка Кины. И не ушли бы мы вместе. Не…
Мне повезло, что Змей так и не успел выбраться на дорогу полностью. Все-таки деревья ограничивали его подвижность.
Чем-то эта драка напоминала достопамятное сражение анласитского Гуиса-драконоборца.
Тяжелые удары о землю окровавленной головы твари. Мой топор, достающий ее, отсекающий солидные куски скользкого, вонючего мяса. Беснующаяся лошадь. Удрать я ей не дал, и теперь Греза дралась за жизнь вместе со мной.
И все-таки он был быстрым, этот Змей. Очень быстрым. Когда его удар выбил меня из седла, я сгоряча еще вскочил – не потому, что надеялся его убить, а чтобы отвлечь от эльфийки, – и кинулся вперед, как воробей на ястреба. Выскочить из-под падающей замертво туши я успел. А потом…
Жесткая постель, беленый потолок над головой. Кина в кресле, глядящая на меня так, будто я был всеми ее любимыми и умирающими родственниками вместе взятыми. Мешающие дышать повязки. Запах трав. Эльфийских, между прочим. Я таких и не знаю.
– Это мы где?
Н-да. Назвать свой вопрос оригинальным я не могу. Но ничего другого почему-то в голову не пришло.
Кина встрепенулась, сообразив, что я жив и почти здоров. Всплеснула руками и бросилась меня обнимать, обливаясь почему-то слезами. С чего бы? Или она расстроилась по поводу того, что я все-таки не умер?
Помимо слез, бессвязных восклицаний и сырой подушки я получил и чуть-чуть информации. Правда, странной. Что-то о героических сражениях. Бесстрашных воинах. Ну и заодно о том, что два полученных мной удара – в грудь, головой Змея, и тот, спиной о землю – должны были бы свести меня в могилу. Однако ж не свели.
– Еще бы. Подумаешь, червяк! Интересно, почему в обществе красивых женщин (пусть эльфиек) так и тянет выпендриваться?
Кина сама, наверное, не смогла бы себе объяснить, почему, когда кошмарное чудовище вырвалось из такого мирного, светлого леса и начала разбегаться в ужасе верная охрана Сулаймана, она сама не помчалась куда глаза глядят. Какая-то сила заставила ее пришпорить сопротивляющуюся лошадь, направляясь к Эльрику. К Эльрику, который остался один против воплощенного ужаса. Один против всех, защищая ее.
Светлый Владыка, она ни на миг не усомнилась, что он защищает именно ее.
– Сгинь к акулам, дура! – заревел шефанго на эльфийском, каким-то жутким, не своим, рычащим низким голосом. А неказистая лошаденка продолжала мчаться вперед, похоже, потеряв голову от страха. Какими-то отрывочными кусками видела Кина то мечущуюся Грезу, то алые отблески солнца на лезвии топора, то страшную голову Змея, в которую с хрустом врезалась сталь.