Татарский удар, стр. 73

— Для них, Гер-Егорыч, — грустно сказал оператор. — Теперь все для них.

Возражать Кулакову было неохота. На следующие полчаса разговор выродился в обмен стандартными рабочими репликами.

В 12.45 подполковник сказал: «Выход на стартовую» и включил форсаж.

Самолет, вошедший на заданный уровень высоты (12,5 км) на крейсерской скорости, немного не добирающей до тысячи км/ч, взревел и начал стремительно разгоняться, выбираясь на стартовые параметры (14 км высоты и 2000 км/ч). Гладкий ход сменился тряской, под кожу словно поддели прохладную костяную маску.

— Две, — сказал Кулаков через три минуты.

— Две. Норма, — подтвердил секунду спустя Хизунов, сверивший показания приборов с полетным заданием. Он пробежал пальцами по старорежимным тугим кнопкам (при модернизации СКМ механику и циферблаты почему-то решили не менять на сенсоры и дисплеи), запуская стартовую установку «Бурлака». В наушниках гермошлема мелодично денькнул колокол, и голос очаровательной (в этом были уверены все летчики — даже те, кто имел возможность убедиться в обратном) девушки сообщил:

— Минутная готовность.

На экранчиках в центре панели принялись живо менять друг друга салатные цифры: 59. 58. 57.

Андрей отжал последние кнопки и перещелкнул тумблер — мелодично денькнуло еще раз — и отрешенно уставился в экран, держа руку у выпуклого фиксатора, прикрывающего кнопку старта.

На двадцатой секунде волшебный голос начал отсчет вслух.

Услышав «Один», Кулаков привычно бормотнул: «С богом», а Хизунов отщелкнул фиксатор и положил палец на большую красную кнопку. Денькнуло громко и в другой тональности — и Андрей без суеты отжал кнопку и откинулся на спинку кресла.

Самолет ощутимо подбросило — «Бурлак» снялся с подвески под фюзеляжем. Несколько секунд он не был виден экипажу, поскольку висел под брюхом самолета. Потом заработал первый разгонный блок, и ракета, распуская хвостовое оперение, медленно выползла в поле зрения летчиков, пару секунд шла параллельно курсу Ту-160, а потом с ревом рванула вперед и вверх. Смотреть на нее было больно, не смотреть — невозможно. Кулаков и Хизунов синхронно вздохнули, ухмыльнулись и отправились домой. Через двадцать минут отработавшая первая ступень вывела «Бурлака» на наклонную орбиту с минимальным расстоянием от Земли в 250, максимальным — 550 км. Второй разгонный блок выровнял ракету на высоте 549 км и отогнал ее в зону уверенного поиска вражеских спутников. В заданной точке носитель и спутники разделились: почти выгоревшая ракета, последний раз задействовав остатки топлива в разгонном блоке, скользнула к Земле.

Отделившийся от нее груз на секунду завис причудливым конгломератом, а потом развалился на две части. Первая, оказавшаяся спутником EOv, осталась на стационарной орбите. Вторая распалась на группу угловатых устройств. Сместившись чуть в сторону, они немного покопошились на месте, потом веером разошлись в разные стороны, чтобы не мешать сканированию. И наконец двумя отрядами поплыли на обнаруженные цели.

SkyEye21 так и не успел выйти из походного режима. Он лишь завершал торможение, когда оказался в центре равностороннего треугольника, образованного мелкими и неказистыми, по сравнению с американскими сателлитами, аппаратиками.

Один из этих недорослей не спеша подтянулся к SkyEye, ловко поднырнул под антенну и разорвал космос быстрой беззвучной вспышкой. Банальная смесь килограмма пластита, электронно-химического детонатора и двух кило рубленой арматуры сработала в космосе не менее эффективно, чем на земле. Шрапнель выбила из SkyEye и раскидала по ближнему приземелью практически всю замысловатую электронно-оптическую начинку. Часть транзисторов, арматурин и линз, а также выеденная металлическая скорлупа спутника, похожая на панцирь высохшего краба, через две недели вошла в плотные слои атмосферы, одарив мечтателей зрелищем густого звездного дождя, уже не несущего смерть.

А спутник PosiSat-8 не дождался и такой эпитафии. Он остался на заданной орбите лопнувшей елочной игрушкой, утратившей всякий праздничный смысл после того, как начинку спутника примитивно выжег импульс сработавшей рядышком электромагнитной мины.

Впервые в истории человечества были злоумышленно уничтожены сразу два спутника сверхдержавы. Событие вполне тянуло на звание «Звездных войн». Но не дотянуло. Главным образом потому, что о потерях в космической группировке руководство США узнало уже после того, как завершился полет экипажа Валерия Зайцева.

6

Старые «стратеги» типа Ту-95 или ЗМ, на которых Зайцеву пришлось полетать в 70—80-е годы, были приспособлены к человеческой жизнедеятельности примерно как советские поликлиники.

Плотным знакомством с гражданскими поликлиниками полковник Зайцев похвастаться не мог, но и шапочного, сведенного во время краткосрочного отпуска в родном Нижнем Тагиле (печенка зашалила, хотя ей как раз грех было жаловаться), хватило, чтобы потрясти молодого тогда капитана до той самой печенки.

Изумили Зайцева не очереди старушек, и не ободранные дерматиновые скамейки, и не манера врачей запирать дверь перед носом пациентов и удаляться на двадцать минут (капитан засекал), а абсолютная неприспособленность заведения к нормальной человеческой жизнедеятельности. Часового стояния у облупленного подоконника (сесть он, к своему стыду, побрезговал) Зайцеву хватило для выращивания святой убежденности в том, что любая поликлиника — верный путь к усугублению уже имеющейся болезни и обрастанию множеством новых. Но добило капитана отсутствие в поликлинике туалета, вообще-то необходимого старым больным людям, составлявшим большую часть посетителей — причем составлявших не вот только сейчас, а ныне и присно. Вернее, туалет был, но предназначался только для врачей, которые открывали и закрывали удобство собственным ключом. На этом пункте Валерий Зайцев знакомство с советской медициной закончил и, поддерживая ладонью злобного хорька, поселившегося в боку, уковылял к родителям.

Хорька удалось урезонить жесткой диетой, стараниями мамы оказавшейся совсем не страшной. Справиться со смутным беспокойством в голове оказалось сложнее: друзья и знакомые, с которыми Зайцев делился возмущением по поводу поликлинического маразма, либо не улавливали, чем именно он уязвлен, либо сообщали, что врачей тоже можно понять: представляешь, что простатичный дедушка в открытом сортире натворит? Скоро капитан обнаружил, что решительно не совпадает по фазе с большинством окружающих, и прекратил дозволенные речи. Помимо прочего, можно было какую-нибудь сортирную кличку от ребят заработать.

Лишь пожилой сосед по купе, в котором капитан возвращался в Прилуки, выслушав Валеру и пожевав губами, сообщил, что в двадцатые годы в отечественной архитектуре едва не победила идея строить квартиры без кухонь. На том основании, что советскому человеку негоже тратить время на мещанскую готовку, воспитывая в себе буржуазную утонченность и индивидуализм. Предполагалось возводить при каждом многоквартирном доме столовую, которая бы и питала всех жильцов комплексными обедами, а также завтраками и ужинами — вкусными и здоровыми, как завещала соответствующая книга.

Валера уставился на соседа с недоумением, пытаясь уловить связь между своим и его рассказами.

Сосед дребезжаще, в тон стаканам на столике, похихикал и резюмировал:

— А если нет кухни, не нужен и сортир. В поликлинике кухни-то нет?

Тут Валера вспомнил, что в Нижнем Тагиле, как и в большинстве городов, застраивавшихся полвека назад рабочими бараками, полно жилых зданий, в которых водопровод есть, а канализации нема. Стало быть, на улицу приходится бегать не только в дощатый сортир, но и для того, чтобы вынести очередное ведро с помойной водой. С одной стороны, отсутствие канализации лучше, чем отсутствие и водопровода, и канализации, а с другой — какой-то буйный маразм, специально придумать который невозможно. Как и невозможно понять, почему Валерка Зайцев, у которого в таких бараках жила половина одноклассников, ни тогда, ни в течение двадцати лет после этого ни разу не задумался об этом маразме, а теперь вдруг выкатил претензии к куда более невинным поликлиническим причудам.