Лисица на чердаке, стр. 19

Гилберт любил Мэри, но, пожалуй, несколько побаивался ее, когда речь заходила об этических проблемах.

Гилберт был молчалив и рассеян в тот вечер, однако его тревожили не Неллины беды и не положение бедняков вообще, а нечто куда более насущно важное. Дело в том, что, когда он покинул гардеробную, раздался телефонный звонок, и то, что он услышал, немало его взволновало. Говорившему было известно одно лицо, весьма близкое к Л.Дж. (и сопровождавшее его в настоящий момент в поездке по Америке). За границей было широко распространено мнение о том, что последнее время Коротышка, по-видимому, склонен вынашивать свои экономические идейки без посторонней помощи, и, судя по тому, что сообщало это близкое к нему лицо, теперь он, возможно, не так уже крепко держится за свою Свободную Торговлю! В таком случае кошка явно собиралась поохотиться за либеральными мышами.

Короче говоря, у либералов было сейчас по горло своих собственных проблем — куда более безотлагательных, нежели жертвы армянской резни и положение бедняков… В первую голову: раскол в рядах самой партии, который следовало ликвидировать… или использовать, и это самым непосредственным образом затрагивало интересы Гилберта.

Вот почему, когда Мэри неожиданно упомянула за обедом «Эрмитаж», он не сразу даже ее понял: его мысли сначала обратились к Петербургу, затем к винному погребу.

— Да нет же, этот, на плоскогорье! На охотничьих угодьях. Чтобы поместить где-то сестру миссис Уинтер.

— Ах, этот … Чтобы поселить ее там? Дай-ка мне подумать… А почему бы, собственно, нет? Он, безусловно, никому не нужен.

Это одинокое сооружение, именуемое «Эрмитажем», было своеобразной романтической причудой, архитектурным чудачеством в стиле ложной готики восемнадцатого столетия, сложенным из самых больших и самых угловатых кремневых глыб, какие только удалось раздобыть, и по замыслу должно было напоминать зубчатые руины древнего монастыря (единственное большое окно имело стрельчатую форму, все остальные больше походили на амбразуры). Тем не менее строилось оно действительно как приют для отшельника, и одного взаправдашнего отшельника все-таки удалось убедить поселиться там за приличное вознаграждение, и он послушно стенал и бил себя в грудь, когда к нему привозили посетителей. Однако после того, как отшельники вышли из моды, сооружение это пустовало: оно было слишком мало пригодно для жилья и к тому же стояло очень уж на отшибе… Даже колодец был в сто футов глубиной, и вытаскивать из него ведра стоило немалого труда.

По мнению Гилберта, такая бессовестная подделка с эстетической точки зрения заслуживала только динамита. Но в конце концов, пока она еще стоит… и к тому же можно было сказать с уверенностью, что эта женщина не угнездится там надолго. А главное, если он даст согласие, Мэри перестанет…

«Мэри перестанет» — что? «Изводить его…» Гилберт поспешил одернуть себя, прежде чем эта безобразная мысль до конца оформилась в его сознании. (Джереми однажды не постеснялся заметить, что Гилберт не умеет быть неискренним: «Он верит каждому своему слову, как только он его произнес!» По этой причине Гилберту приходилось быть сугубо осторожным в выборе слов даже один на один со своими мыслями.)

— Моя дорогая, это же прямо-таки наитие свыше! — сказал он. — Но теперь, с твоего позволения…

Ему надо было еще очень многое обдумать. Независимо от того, верны эти слухи насчет Л.Дж. и Свободной Торговли или нет, консерваторы скоро обо всем пронюхают, и что тогда?

Мэри еще ни разу не довелось побывать в «Эрмитаже» — она видела его только издали. Но эта одинокая обитель показалась ей именно тем, что сейчас требовалось. И в сущности, это всего милях в пяти от замка, и миссис Уинтер легко сможет добираться туда на велосипеде в те дни, когда она свободна после полудня. Мэри так вдохновилась этой идеей, что в тот же вечер сообщила миссис Уинтер о своем плане.

Миссис Уинтер была очень довольна. Она тоже никогда не видела этого домика вблизи. Но как хорошо, что Нелли будет наконец у нее под боком и она сможет разделить с ней ее горе!

23

Огастин был потрясен, узнав, что мертвая девочка — та самая племянница миссис Уинтер, о которой он так много слышал, однако это было не единственным ударом, который уготовила ему судьба на судебном разбирательстве. Есть основания предполагать, что смерть наступила не в результате того, что ребенок захлебнулся, заявил судебный врач в самом начале разбирательства. В легких у покойной девочки почти не оказалось воды, а вот на черепе обнаружена трещина.

Однако, сообщил он дальше, признаков какого-либо насилия медицинская экспертиза тоже не обнаружила. У девочки были ненормально тонкие кости черепа, возможно, она ударилась обо что-то головой — о какую-нибудь проплывавшую мимо корягу, — когда кувыркнулась в воду, пытаясь дотянуться до своей игрушечной лодочки. Тем не менее первоначальное страшное заявление этого костоправа уже произвело свое действие на суд, и, что бы Огастин теперь ни говорил, первое впечатление не могло ни измениться, ни изгладиться. Далее выяснилось, что Огастин — единственный свидетель, обнаруживший труп: его спутник Дай Робертс все еще не отыскался.

В первом ряду на местах, отведенных для публики, сидела миссис Дай Робертс в окружении всего шабаша флемтонских ведьм. Пока Огастин давал показания, они не сводили с него своих злобно сверкавших глаз. А присяжные заседатели, казалось, наоборот, старались на него не смотреть: пока он стоял на свидетельском возвышении, они глядели куда-то вдаль, поверх голов сидевшей в зале публики, и лица у них были напряженные и одеревеневшие.

Полиция со своей стороны заявила, что она тоже не обнаружила ничего подозрительного на месте происшествия — решительно ничего. Но когда свидетель-полицейский с несколько излишней, быть может, горячностью заверил, что полиция вполне удовлетворена заключением судебно-медицинской экспертизы, миссис Робертс на глазах у всех присяжных заседателей демонстративно достала свой кошелек и заглянула в него. Сержант, стоявший на карауле у входа, покраснел от возмущения, но сделать ничего не мог. Затем один из присяжных заседателей попросил еще раз вызвать Огастина для дачи показаний и исполненным подозрения голосом задал ему вопрос:

— На кой все же ляд понадобилось вам ее трогать, приятель?

В притихшем зале было явственно слышно настороженное дыхание флемтонских кумушек…

Клочья разорванного платьица, обглоданные кости, кровь… Все это встало перед мысленным взором Огастина, оправдывая его побуждение немедленно унести с болота тело девочки, но картина эта была столь чудовищна, что у него язык прилип к гортани, и он стоял и молчал до тех пор, пока сам коронер, доктор Бринли, повернувшись к присяжному, не рявкнул укоризненно:

— Крысы, дружище!

Присяжному было, разумеется, невдомек, что хотел сказать этим доктор, и он покраснел от обиды, но старик этого даже не заметил.

На лысую макушку доктора опустилась муха и принялась чистить свои грязные лапки, а старческий голос все продолжал звучать:

— Вполне естественный и порядочный поступок!

Но присяжный только плотнее сжал челюсти, и упрямое выражение еще отчетливей проступило на его лице.

Доктор Бринли был встревожен. Вся округа восстановлена против этого малого… Но почему? Общеизвестно, что он со странностями, анахорет… Не считается с мнением окружающих… Но ведь вообще чудо, что этот ребенок с таким неполноценным черепом — это же не череп, а яичная скорлупа! — еще прожил столько лет! При первом же падении с пони… Впрочем, какой там у нее мог быть пони… Но ведь Дай тоже был там, они же вместе ее нашли! Черт бы побрал этого Дая, вечно он старается улизнуть от ответственности! Его показания сегодня могли бы все повернуть по-другому…

Тут мысли доктора Бринли отвлек в сторону некий предмет, лежавший перед ним на столе. Это была рука. Очень старая рука: вялая, морщинистая кожа, поросшая седыми волосами, вся в коричневатых пигментных пятнах; узловатые суставы; ребристые, деформированные ногти… От этого ветхого предмета веяло такой глубокой старостью, что прошло несколько секунд, прежде чем доктор осознал: это же его собственная рука! А ведь он сейчас чувствует себя таким молодым, как никогда, и даже эта боль, так терзавшая его неделю назад, что он уж думал, конец ему пришел, и та утихла! Но если он так выглядит весь, от макушки до пят, то, пожалуй, эти идиоты могут подумать, что он… Да как они смеют, щенки поганые, молокососы!