Деревянная пастушка, стр. 44

Спицы позвякивали в такт рассказу, и на этот раз Нелли охотно слушала, ибо Сил всю ночь плакал и теперь спал.

Хотя Нора — всеми признанный вожак двадцати семи детишек разного возраста, которые населяют окружающие двор домишки, но, продолжала Толстуха, как ни странно, даже Нора ничего не может поделать с Брайаном, этим бедным маленьким заморышем! Брайан совсем тут и не живет, но порой целыми днями торчит на нашем дворе (а если кто-нибудь случайно забудет закрыть уборную, то он может просидеть всю ночь на стульчаке) — до того его тянет к животным, что он просто не в состоянии оторваться от бойни.

Но должен же у Брайана быть где-то дом и родные, откуда все-таки он, спросила Нелли. Однако никто не мог бы ответить на этот вопрос — просто появился во дворе, точно с неба свалился, в тот день, когда рассвирепевший бык ринулся на мясника, заставив его влезть на стропила. Мясник, точно петух, кукарекал под крышей, зовя на помощь, и когда все сбежались, то увидели никому не известного шестилетнего мальчика, который подтащил ведро с водой к быку и стоял, гладя его по морде, пока тот пил. С тех пор Брайан крутился в этом мрачном сарае, лаская животных и оказывая мяснику посильную помощь, какую может оказать маленький мальчик, когда надо забивать скот, освежевывать и рубить туши.

Он всегда с головы до ног в крови и в навозе (ибо нет такой силы на земле, которая могла бы заставить его умыться), а потому было бы совсем не удивительно, если бы другие дети сторонились его — особенно Нора, которая так любит чистоту! Однако из окна-то видно, что на самом деле все обстоит иначе: сам Брайан не хочет ни с кем играть. Он почти не отходит от дверей бойни и тут же ныряет внутрь, стоит Норе хотя бы посмотреть в его сторону…

Нелли тоже это заметила: казалось, кровавый храм смерти, в котором такой мрак и смрад, был единственным местом на земле, где мальчик чувствовал себя в безопасности… И все же при виде этого одинокого малыша, ласкавшего животных, которых он же будет потом помогать убивать, по телу Нелли пробегали мурашки; слава богу, хоть в рождественское утро его не будет здесь: сарай закрыт и пуст — ни быков в нем, ни мальчика.

Теперь Нелли, даже если бы и хотела, не могла сбежать, ибо она позволила накрутить себе на руки новую вязку шерсти, а мотальщица не спешила. Только от рассказа про Нору и Брайана она перешла к рассказу про Нору и Ритиного отца…

Дело в том, что отец Риты Максуэлл был одной из сложнейших проблем для всего двора (а следовательно, и для Норы): он кормил своих гончих сырыми яйцами, взбитыми с портвейном — само собой, иначе и быть не могло, если он хотел выиграть на собачьих бегах, — но кормить одновременно еще и свое семейство он уже не мог. Даже когда он выигрывал, то никому не говорил, сколько выиграл, и, как правило, приходил домой, лишь истратив все деньги.

Лавка ростовщика служит для бедняков своего рода банком, куда можно принести свое добро, приобретенное в более счастливые времена, и за этот счет жить, когда времена становятся хуже (а до тех пор на стульях можно сидеть и за столами можно есть — сберегательная книжка таких возможностей не дает). Вы, наверное, думаете, что Максуэллы только и делают, что ходят к ростовщику? Ничего подобного, сказала Толстуха, и, как ни странно, добавила она, Нора поддерживает тут Ритину мать, а та предпочитает жить впроголодь, но не желает расставаться ни с мягким диваном, ни с кружечкой, подаренной Рите, когда ее крестили. Нора говорит, что через карманы этого пройдохи Ритиного отца проходит уйма денег — ни у кого во всем дворе столько нет, — просто надо его привести в чувство, и нечего с этим тянуть, а закладывать вещи не дело, этак в доме одни голые стены останутся…

Теперь наступила решающая минута. Все знают, что в прошлую субботу старый мерзавец выиграл, однако он опять не дал жене ни единого пенни, а сам исчез. Рождество-то ведь на носу, и вот Рита со слезами прибежала к Норе и стала просить ее: пойди, мол, и уговори маму, чтобы она ну хоть разочек… Но у Норы родилась другая мысль — просто чудо какая она умница! — и она сказала своей подружке: «Оставьте вы свой диван и свою кружечку на месте! Ткните вы его хоть раз носом, чтобы он задумался: пойдите и заложите его воскресный костюм!»

Так Нора одержала победу: костюм заложили, и теперь весь двор пребывал в волнении, потому как вчера поздно ночью старый мерзавец все-таки пришел домой…

Внезапно донесшийся сверху плач оповестил Нелли о том, что малыш проснулся. Она сбросила с рук остатки мотка на кровать и опрометью кинулась вон из комнаты. Но не успела она подняться к себе наверх, как в домишке Максуэллов начался скандал, да такой, что все обитатели двора прильнули к окнам. Нелли только подошла к своему окну, как дверь Максуэллов распахнулась и оттуда выскочила Рита, а вслед за ней полетел сапог, так, впрочем, и не настигший девочки, которая, обливаясь слезами, успела укрыться в домишке Норы…

В мгновение ока рассказ о том, что произошло, облетел двор. Утром непредсказуемый Ритин папа встал с постели в самом что ни на есть благостном рождественском настроении. Съев на кухне, где стоял аромат говядины, жарившейся в печи, яичницу с беконом, «папка послал меня наверх…» — захлебываясь слезами, еле слышно бормотала Рита и потом одним духом выпалила: «Он сказал, чтобы я залезла к нему в выходной костюм и взяла там пять фунтов в подарок для мамки!»

Путь лидера усеян терниями. Как только этот рассказ облетел двор, все забыли про чулки с рождественскими подарками и имя Норы было вываляно в грязи. Она должна была предвидеть, что наша Рита — безмозглая простофиля: да ей бы в жизни не пришло в голову обследовать карманы отцовского костюма.

19

Но вернемся к тому, как проходило рождество в Мелтоне. Для Полли это оказалось все-таки чудо какое рождество: за ночь вся ее робость исчезла, и, проснувшись в пять утра, она примчалась в постель к Огастину, чтобы показать ему, что лежало у нее в чулке, и обнаружила, что любит этого нового Огастина не меньше, чем прежнего. Зато для Гилберта рождество едва ли было таким уж чудесным — для Гилберта, этого мелкого Джека Хорнера, мрачно пережевывавшего горечь своих неудач.

Дело в том, что Гилберт все свои надежды, связанные с принадлежностью к либеральной партии, возлагал на предстоящие выборы, но на этих выборах либералы потеряли в парламенте три четверти имевшихся у них ранее мест. Сам Асквит, их лидер, проиграл на выборах в Пейслл своему противнику из лейбористской партии, да и Гилберт получил свое «прочное» место в парламенте лишь большинством в 32 голоса — нечего сказать, много у него теперь надежд стать министром финансов, если либералы и придут к власти когда-нибудь!

Как же такая катастрофа могла случиться? В то рождественское утро, едва проснувшись, Гилберт стал ломать над этим голову. Ведь мы же поставили лейбористов у власти, и, значит, только мы могли их сбросить — в наших руках был козырный туз, иными словами, выбор вопроса, по которому должен произойти раскол, а что же могло быть лучше для этой цели — разве найдешь более подгнившие воротца, способные рухнуть от удара шаром лейбористов и выстоять, дав шару либералов проскочить, чем русский заем, который предложил Макдональд; к тому же это лишало консерваторов возможности начать шумную кампанию против большевиков! Достаточно было поднажать на то, что это преступное безумие — набивать золотом карманы русских, тогда как мы предлагаем положить его в карманы наших собственных английских бедняков, и… Возможно, даже не пришлось бы наносить лейбористам последнего, сокрушительного удара в пах и пугать избирателей красной опасностью — лейбористы и так сверзились бы с лестницы, а либералы, торжествуя, поднялись бы по ней.