Ричард – львиное сердце, стр. 47

Глава III

КТО ДРАЛСЯ ПОД АКРОЙ?

После отплытия из гавани Лимазоля, с того самого часа, как крестоносцы бросились в ночную мглу, их флот плыл как будто под новыми звездами, в новом странном воздухе. Всю ночь люди работали веслами, а на рассвете все глаза обращались к пылавшему востоку – туда, где в морской дымке лежали Святые Места, одетые в прозрачные туманы, словно Святые Тайны. Впереди всех несся «Волнорез» – красная галера короля, на корме которой неподвижно, как египетское изваяние, стоял сам Ричард, ожидающий знамения. Катились и ныряли по волнам большие корабли, пролив захлестывал их своими волнами. Зеленовато-синие воды лизали их своей пеной и несли с собой неведомые травы, золотистые плоды, странные обломки, уснувших рыб с красной полосатой спинкой, корзины какого-то странного плетения. Все это были вестники страны грез…

Около полудня, когда у него на галере служили обедню, король Ричард на глазах у всех вдруг взмахнул вверх руками и широко распростер их. А за этим знаком пронесся крик:

– Terra Sancta! Terra Sancta! Святая Земля!

Все ясно слышали эти слова Ричарда. Один за другим все голоса, все языки подхватили это слово и понесли его с корабля на корабль. Все пали на колени – все, кроме гребцов. На глазах у всех, впереди, за пеленой сизого тумана, вставал тусклый берег с горными кряжами, с глубокими ущельями, с пятнами облаков. И все это было так далеко, безмолвно, так окутано тайной, так полно благоговения, что все притихли, никто думал заговорить. Все только созерцали, объятые трепетным желанием и восторгом.

Завороженную тишь прервал полет стаи морских птиц, сверкавших и щебетавших на солнце. А значит, не одни только святые мертвецы обитают в том краю: есть и живые существа! Так думали приближавшиеся к берегу пловцы, и сердца их смягчились.

Вот перед ними обрисовался Маргат – одинокая башня на растрескавшемся утесе; потом Тортоза с гаванью; Триполи – совсем белый город; Неплин. Видели они и Ботрон, а в нем – большой замок с террасами; потом Бейрут, опоясанный кедрами. Все ближе и ближе надвигались горы под шум морского прибоя: вот и Ливан, увенчанный обрывками облаков; а там – Гермон, сверкающий на солнце. Показался и Фавор с поседевшей главой, и еще две горы, как спички, торчавшие отдельно. Проплыли мимо Тира и Сидона, богатых городов, лежащих в песке, и мимо Скандалиона. Наконец, после долгой ночи, проведенной всеми без сна, нежно зарделся холм, покрытый зеленью и лоснистыми темными деревьями: это – Кармель, округленный, как женская грудь.

Обогнув эту священную вершину, завидели внизу в долине многобашенную Акру. Вокруг нее тянулись шатры христианских войск, а перед ней в синих водах гавани стояли суда на якорях, и их было, пожалуй, больше, чем морских птиц, витающих на горе Джибелло или плавающих у ее подошвы дозором. С берега, на трубный звук подъезжающих, ответили трубным звуком. Разъяренная трескотня барабанов послышалась за стенами. Флот Ричарда бросил якорь в неподвижных водах. Сам король, откинув свой плащ на одно плечо, бросился с палубы «Волнореза» и по грудь в воде зашагал к берегу. Первым из всего своего государства ступил он на историческую почву сирийской земли. Теперь вернемся к делам. Встретились короли радушно: по крайней мере так казалось. Король Филипп вышел из своего шатра навстречу своему царственному собрату; Ричард, облобызав его, спросил, как он поживает.

– Очень плохо, Ричард, – отозвался молодой король. – Мне все кажется, что в голове у меня засажен меч. Круглый день знойное солнце припекает меня, а всю ночь пробирает дрожь.

– У тебя лихорадка, бедный мой братишка, сказал Ричард, хлопнув его по плечу.

Филипп принялся распространяться о своей болезни, пищать, как дитя.

– Сам черт меня грызет, – жаловался он. – Я харкаю чем-то черным. Кожа у меня высохла, как у эмеи. Вчера мне выпустили три унции крови…

Ричард вернулся с ним вдоль шатров, весело беседуя, и на несколько дней снова возымел на него свое обычное влияние, но не дольше. Видел он и других военачальников; но некоторые вовсе не приветствовали его: маркиз Монферрат сидел у себя дома, а герцог Бургундский лежал в постели. Напротив, эрцгерцог Австрийский Луитпольд, косматый человек с длинными русыми ресницами, выказывал большую вежливость. Но Ричард не церемонился с чужеземцами: вообще не особенно приветливый, он и не думал казаться таким с ними. Эрцгерцог вел длинные речи, Ричард отвечал коротко. Эрцгерцог начал еще более распространяться, Ричард вовсе перестал отвечать. Эрцгерцог давай краснеть, а Ричард чуть не зевал. Это было на торжественном приеме короля Англии вождями крестоносцев. К гроссмейстеру храмовников он отнесся несколько лучше. Вид его пришелся ему более по вкусу. Король не заметил Сен-Поля, сидевшего по левую руку от короля Филиппа но тот был налицо, весь красный, возбужденный, и напряженно следил за своим врагом.

В тот же вечер, когда у них состоялся военный совет, проявилась вспышка того огня, который, кажется, должен бы потухнуть (хотя из приличия). Король Филипп прибежал и уселся на троне. Монферрат, Бургундец и прочие члены этой компании жались; обступивши его. Вожди англичане, как и анжуицы, – бесились, а эрцгерцог держался середины. К тому времени, как (поздненько) возвещен был приход короля Ричарда, Гастон Беарнец и молодой Сен-Поль уже наполовину обнажили свои мечи. Но вот вошел и остановился на пороге Ричард, великолепный широкий молодец! Все его сторонники вскочили на ноги, а Ричард стоял в выжидательном положении. Сначала встал и начал извиняться Эрцгерцог, который и вправду не сразу заметил его по явление; затем там и сям поднялись, один за другим, французы. Сидеть остались только король Филипп да маркиз Монферрат. А Ричард все еще стоял у дверей. Вдруг он обратился к привратнику и вымолвил спокойно:

Возьми свой жезл и подай его вот тому расслабленному. Да скажи ему, чтобы он воспользовался им, не то я возьмусь за него.

Поручение было выполнено. Король Филипп сердито кивнул головой маркизу – и тот поднялся угрюмо. Тогда Ричард вошел в залу вместе с королем Гюем Иерусалимским. Они сели по обе стороны короля французского, и совещание началось.

С самого начала дело оказалось безнадежным. Эрцгерцог зажужжал шмелем, так что мог довести всякого до чертиков. В то время, как он говорил, все остальные бесились, готовые пролить кровь друг за друга и сделать то же с Луитпольдом. Ричард, у которого еще не было собственных планов, вообще не интересовался планами. Он держал себя так, как если бы маркиза Монферрата тут вовсе не было, и выказывал страстное желание, чтобы и эрцгерцога тоже не было. А маркиз, со своей стороны, был готов отдать все за то, чтобы точно так же обращаться с сидевшим выше него Гюем. Но увы! Он не обладал тем даром относиться к людям с равнодушным презрением, который присущ только царям зверей: он вспыхивал и дулся. Тем временем эрцгерцог продолжал жужжать свои нескончаемые речи, а Ричард сидел, обхватив колени и глядя в потолок.

Наконец, он испустил глубокий вздох, и у него вырвалось:

– О, Боже всех сил небесных и земных!

С королем Филиппом сделалось дурно, чего уж давно не было с ним. Заседание было прервано. Ричард сел в лодку и сам погреб к кораблю Жанны.

Ему там нечего было делать, вернее, ему предстояло довольно невинное занятие. Но она пожалела сказать ему это прямо. Женщина была в угнетенном состоянии духа, больна, со страшно расстроенными нервами, вдобавок она страдала от морской болезни. Жанна не могла скрыть от него свою радость, что он с ней; и он приподнял ее; поцеловал, как в былые времена, и кончил тем, что усадил ее к себе на колени. Прижавшись к нему, она поплакала тихонько, но не сдерживаясь. Он пробыл с ней, пока она не заснула, потом вернулся на берег и пошел по вырытым ровикам, обдумывая предстоящее дело. За этими думами застала его заря.

Дня два спустя, выгрузив на берег свои военные снаряды, он принялся осаждать город по собственному плану, не обращая внимания на всякие другие власти. Тем временем король Филипп лежал себе на своей постели куча-кучей, а Монферрат со своими, Сен-Полем и де Баром с присными старались обрабатывать его расшатанные мозги.