Ричард – львиное сердце, стр. 20

Прежде чем занялась заря, его три спутника и он сам, вооруженный с головы до ног, в чешуйчатой броне, с гладким щитом и нормандским топориком в два лезвия, тронулись в путь. Они ехали неспеша, как едут на охоте к сборному месту – распустив поводья и ворочаясь в седле, чтобы свободно поболтать дорогой.

Наступило время года, когда вешний ветерок дарит вас своей лаской, когда легкий дождичек всегда под рукой, а звезды в небесах, как цветочки на земле, омоются в одно мгновение и станут вдруг до того свежи и ясны, что, на них глядя, и людям захочется быть чище душой. День и ночь ехал Ричард по зеленому простору французской земли. Несмотря на то, что он вырвался из самого клокочущего пекла войны, я знаю, у него была впереди одна только цель – снова увидеть Жанну! Ничего не было у него на сердце другого, говорю вам верно. Что бы ни было у него на уме, сердцем он был чист: в душе он лелеял лишь одно неизменное желание, напевал он лишь одни псалмы в честь святой Девы Марии и святым девственным угодницам Господа.

Да, это так. В нем с малолетства сеяли семена дурных страстей, и я не представляю его вам лучшим, нежели он был на самом деле. В Пуату он творил безумные дела: в них выливалась его горячая кровь. В Турени он поступал, как дьявол, в Париже – как бунтовщик, в Аквитании – как тиран. И о нем распускались всякие злобные слухи: ненависть к родне, кощунство против воли Божьей, насилие, брань, огажение великого доброго дела – все это валили на его имя. Позади его тянулась вереница предков-головорезов или еще того хуже. Он стоял лицом к лицу с неизъяснимыми грехами – и не смущался. Он смеялся там, где следовало плакать, сыпал обещаниями и не держал их. Словом, он был дитя своего времени, своей семьи, он слишком рано познал что такое гордость, и был слишком горд, чтобы это отрицать.

Но в эту минуту, когда его душа воспарила к небесам, он смотрел глазами светлыми, как у малютки. Он ехал по вновь распускавшимся лесам, и на устах его были песни юноши-певца, а перед его мысленным взором витала фигура статной девушки с зелеными очами, с надутыми прелестными губками. «Господи! Что есть человек?» – восклицает псалмопевец. «Господи! Чем только не бывает человек?» – восклицаем мы, зная его несколько ближе.

Переезд занял у Ричарда четыре дня, четыре ночи. Он отдыхал в Ля Ферте, в Ножане ле Рогру под Дуэ, в Рони. Здесь он пробыл целый день на бдении перед

Вербной Субботой. У него в уме сложилось намерение не видеть Жанны до самой той минуты, когда он мог навеки ее лишиться.

Глава IX

КРУТАЯ РАСПРАВА В ЦЕРКВИ ЖИЗОРА

Когда в марте начинается охота, и ветры носятся в погоне друг за дружкой над пустующими под паром пашнями, любовь тоже чего-то ищет: пробуждаются желания, мужчина ищет женщину, женщина старается быть на виду. Если мужчина или женщина уже любили друг друга, тогда бывает хуже: мы слышим стоны любви, но не можем сказать где она или не знаем как лучше подойти к ней.

Все эти дни, без пропуска, то лежа в постели и прижимая к груди свои письма, то стоя у окна своей башни и затуманенными глазками следя за птицами, подбирающими себе парочку, Жанна выказывала на челе своем гордое страдание, а в сердце у нее неудержимо звучало страстное пение. Не из таких она была, чтоб заливаться слезами или легко изливать свои чувства: она могла только затихать еще больше и удивляться, отчего это чем больше ей приходится страдать, тем больше она ликует? Она должна была бы стыдиться, что любит человека, который убил ее брата, она могла бы чувствовать отчаяние: но не было ни того, ни другого. Сидела ли Жанна, или стояла, или была в постели, она все прижимала к сердцу обеими руками строчки, которые ей говорили: «Никогда не сомневайся во мне, Жанна!» или «Милая моя! Я приеду к тебе».

Когда он приедет (а это уж будет непременно!), он найдет, что она – жена другого… Ах, все равно! Пусть он только приедет, приедет когда ему удобно, лишь бы она могла еще хоть разочек взглянуть на него!

Март прошел весь в пыльных вихрях. Вот пришел и апрель под звуки юного блеянья ягнят. Вербы в изгородях уже золотились, когда войска короля английского наводнили Нормандию, и Жиль Герден, оправившись от ран, двинулся по направлению к Руану во главе своего отряда. Но он уехал не иначе, как после соглашения с графом Сен-Полем, что тот выдаст за него сестру свою в Вербное Воскресенье в церкви Жизора. Они не могли венчаться в Сен-Поль-ля-Марше. Жиль был на службе и мог не дойти к этому сроку. А до похода нельзя было обвенчаться потому, что Жиль очень уж пострадал от руки Беарнца. Сам Жиль отнесся весьма легко к этому.

– Он получил сдачи больше, чем мне досталось от него, – говорил он Сен-Полю. – Я замертво оставил его там в лесу.

– Хотелось бы тебе повидать Жанну, Герден? – спросил его молодой граф прежде, чем тот ушел. – Она сидит себе в своей башне смирнехонько, как мышка.

– Еще успеется, – спокойно возразил тот. – Она ведь не любит меня… А я люблю ее, Евстахий. Люблю так, что не ручаюсь за себя. Думаю, мне лучше из видеться с ней.

– Ну, как хочешь. Прощай! – проговорил Сен-Поль.

В те времена Жизор был город, окруженный крепкими стенами. Как трепетная пленница, робко ютилась у подножия громадного замка длинная серая церковь, построенная во имя святителя Сульпиция. Она стояла в небольшом квадратном промежутке между Южными Воротами и крепостью на узкой продолговатой площади, где по вторникам бывала ярмарка. Вокруг были посажены ровно подстриженные липы, а мостовая выложена гранитными плитами. Западные двери церкви святого Сульпиция опирались на фундамент со ступеньками и весьма внушительно заканчивали собой это скромное убежище, а ее остроконечная крыша с башенками по бокам, казалось, угрожала теснившимся около лавчонкам ремесленников.

В то утро, в Вербное Воскресенье, стриженные верхушки лип были облиты золотым и румяным оттенком, а небо над Жизором отливало морской лазурью и было усеяно курчавыми облачками, взбитыми, как пена. На лужайках виднелись тополи, одетые первой весенней зеленью, да и живые изгороди окутались как бы зелеными покрывалами. Рано утром город был уже на ногах: туда должен был прибыть свадебный поезд Гердена, а Герден служил архиепископу, архиепископ же, в свою очередь, – герцогу. Ходили также слухи, что невеста шла неохотно под венец: это еще более растравляло жадность к зрелищам у людей, которые знали ее за прославленную красоту. Некоторые уверяли, будто Жанна брошена своим любовником, весьма высокопоставленным лицом, и что ее насильно суют в объятия Гердена, чтоб заглушить позор, а ее пристроить.

– Вот тебе и прелестница! – посмеивалась язвительно та или другая старушонка, которой сообщали об этом. – Не очень-то ей будет мягко на коленках у Гердена!

– Де Герден, – болтали другие, – служит теперь герцогу и в один прекрасный день будет служить его сыну. Что поделает тогда Жиль Герден со своей строптивой женкой? Не вечно удержать вам сокола в клетке, не всегда быть ей в чепце. И так далее, и так далее. Все это указывает на некоторое волнение в народе. Городские ворота ранешенько открылись. Лари торговали бойко. Без четверти семь вступил в город Жиль де Герден: по правую руку ехал его отец, по левую – настоятель руанского собора и еще шесть человек красивых здоровых мужчин. Они были вооружены легко, одеты в мягкую кожаную одежду, без щитов или каких бы то ни было тяжелых военных доспехов. Старик Герден был плотного сложения, красный, как и его сын, но с целым кустарником белых волос и с бровями, точно ком-снега. Настоятель (племянник старика Гердена) отличался большим, длинным, нависшим носом. Был там еще брат жениха, Варфоломей, и другие, перечислять которых было бы слишком скучно. Для предстоящего дела сам Жиль казался выкроенным как нарочно: все старухи решили, что из него выйдет властный супруг. Всадники поставили своих коней на конюшню в гостинице, а сами вошли под своды церкви поджидать поезда невесты.

Трубный звук у ворот возвестил о ее приближении. Жанна ехала на маленьком иноходце рядом с братом своим, графом Евстахием де Сен-Поль. С ними же было и это чудовище – госножа Гудула, затем Гильом де Бар, статный французский рыцарь, Николай д'Э и юноша, почти мальчик, по имени Элуа де Мон-Люк, двоюродный брат Жанны, чтоб нести хвост ее платья. Болтуны и болтушки у ворот прозвали ее Деревянной Невестой: кто говорил, что она – большая кукла; кто уверял, что в глазах ее прочел презрение к смерти. Она же не обращала внимания ни на кого, но смотрела прямо перед собой, направляясь, куда ее вели. А вел ее в церковь ее брат, держа ее за руку и, по-видимому, чрезвычайно спеша. Обряд бракосочетания должен был совершиться в часовне Богородицы за главным алтарем.